Цезарь - Дюма Александр (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗
Но Катон был в том же положении, что и Данте во Флоренции, когда он, вынужденный послать кого-нибудь в Венецию, вопрошал: «Если я останусь, кто пойдет? Если я пойду, кто останется?»
В конце концов, он поручил Марку Рубрию остаться вместо него и проследить за Тремястами. Сам он взял с собой сенаторов, вышел с ними из города, и явился на совещание.
В его отсутствие Марк Рубрий должен был принимать заявления о даровании свободы рабам, обращаться со всеми по-доброму и никого не неволить.
Офицеры конного отряда ждали Катона с нетерпением. Они ясно чувствовали, что в этом человеке заключена их последняя надежда. Он же, со своей стороны, сильно рассчитывал на них.
Он заклинал их сделать выбор между Катоном и Юбой в пользу Катона; между Римом и Замой – в пользу Рима. Особенно пылко он призывал их сплотиться вокруг сенаторов, которые если и не были вещественной силой, то представляли собой власть. Они могли бы войти вместе с ним в Утику, город с могучими стенами, который непросто было бы взять штурмом, город, обеспеченный продовольствием и оружием на несколько лет, и держаться в нем против Цезаря, подобно Марселю, который, не имея всего этого, все же выстоял.
Сенаторы обратились к ним с теми же мольбами, и даже прослезились; офицеры отошли, чтобы поделиться всем сказанным со своими солдатами.
Ожидая их решения, Катон с сенаторами уселись на какой-то холмик.
Едва они расположились там, как увидели всадника, который мчался к ним во весь опор: это был Марк Рубрий. Он сообщил им, что Триста взбунтовались и взбудоражили весь город, поднимая жителей на восстание.
Этот мятеж был гибелью для сенаторов; они тут же начали жаловаться и умолять Катона. – В этой страшной буре Катон был единственной путеводной звездой, остававшейся ясной и чистой, и каждый потерпевший крушение стремился к ней.
Он отправил Марка Рубрия обратно в Утику, поручив ему сказать от его имени Тремстам, что он просит их дождаться его, Катона, возвращения, прежде чем принять какое-либо окончательное решение.
Марк Рубрий ускакал.
Тем временем офицеры вернулись.
– Нам нет нужды, – сказали они, – поступать на жалованье к Юбе или становиться нумидийцами, даже если предположить, что мы последуем за Юбой; пока же нами будет командовать Катон, нам не страшен и Цезарь. Но нам кажется опасным запираться в городе с его жителями, народом пуническим, а значит, вероломным. Их преданность вызывает у нас сомнения; на этот час они спокойны, – офицеры не знали того, что только что рассказал Рубрий; – но как только Цезарь появится, они помогут ему напасть на нас или выдадут нас ему… Так что если Катон желает, чтобы мы поступили под его начало, он должен отдать нам город Утику, чтобы мы могли сделать с ним все, что захотим; и мы ни в коем случае не скрываем от него, что именно мы намерены с ним сделать: мы выгоним или перебьем всех жителей до последнего; только тогда мы сможем считать себя в безопасности за этими стенами.
Именно такое предложение, – Катон и сам сознавал это, – должны были выдвинуть люди, которые заботились о своей безопасности. Оно было разумным, но оно было варварским.
Тем не менее, Катон со своей обычной невозмутимостью, что он посовещается об этом с Тремястами, и вернулся в город; но по его возвращении Триста сбросили маски; они убедились в пристрастиях жителей города, и решительно, непреклонно и бесповоротно заявили, что не будут воевать с Цезарем. Некоторые даже предложили вполголоса, что было бы неплохо взять сенаторов под стражу и держать их до прибытия Цезаря; но Катон никак не отреагировал на это мнение, сделав вид, что не расслышал его; а быть может, будучи несколько тугим на ухо, он его и вправду не услышал.
Тут ему пришли сказать, что конники уходят.
Это была новая беда. Он боялся, как бы Триста не позволили себе какого-нибудь насилия над сенаторами, если конники уйдут; поэтому он посреди совета поднялся, вышел, вскочил на лошадь и бросился следом за конниками.
Те, казалось, были счастливы увидеть его; они встретили его бурным ликованием и позвали спасаться вместе с ними.
Катон покачал головой; у него на этот счет было принято другое решение. Со слезами на глазах, простирая к ним руки, он умолял их придти на помощь сенаторам; а когда они, несмотря на его мольбы, все-таки тронулись в путь, он даже ухватился за поводья их лошадей и потянул их к себе, чтобы повернуть их обратно в Утику.
Наконец некоторые из них сжалились и уступили; так что он даже добился от них согласия остаться здесь еще на один день, чтобы обезопасить бегство сенаторов.
Поэтому он привел их вместе с собой в город, и разместил одних у ворот, а других в крепости.
Триста испугались. Они тут же послали к Катону просить, чтобы он пришел к ним; но сенаторы, со своей стороны, обступили его и умоляли не покидать их, заявляя, что отпустить Катона, их спасителя и заступника, означало бы отдать его в руки злодеев и предателей.
«И тогда, говорит Плутарх, все до единого, кто был в Утике, признали величайшую нравственную высоту Катона, и воспылали к нему великой любовью и восхищением; потому что никогда в его поведении не было замечено ни капли искусственности или притворства».
Глава 81
Это великое самоотречение Катона, это его полнейшее равнодушие к себе и безмерная преданность другим происходили оттого, что он уже давно принял решение убить себя. Чем выше он парил над этой жизнью, которую собирался покинуть, тем более остро и мучительно он переживал за тех, кого собирался оставить на милость земных бурь.
Так что прежде чем осуществить свой мрачный замысел, он решил позаботиться о спасении помпеянцев, какими бы они ни были, и затем уже, выполнив этот долг, остаться наедине с самим собой и своим побежденным духом, и лишить себя жизни.
«Так что, говорит Плутарх, его нетерпеливое стремление к смерти не могло остаться незамеченным, хотя он не говорил об этом ни слова».
Поэтому он успокоил, как смог, сенаторов, и, чтобы выполнить до конца свой долг, отправился к Тремстам. Те поблагодарили его за оказанное им доверие, и попросили его направить их в их действиях, но сообщили ему, что решение уже принято.
Это решение заключалось в том, чтобы послать депутатов к Цезарю.
– Увы! – сказали они ему, – мы не Катоны, и среди всех нас не наберется добродетели на одного Катона; снизойди же к нашей слабости. Направив посольство к Цезарю, мы, прежде всего, будем просить у него милости для тебя. Если же ты не поддашься нашим мольбам, – что ж, мы не примем пощады и для нас самих, и будем сражаться из любви к тебе до последнего вздоха.
Но то ли потому, что Катон не испытывал большого доверия к пунической верности, то ли потому, что он не хотел утащить за собой в бездну столько людей, он с большой похвалой отозвался об этом благом намерении; но одновременно он посоветовал им отправить послов к Цезарю как можно скорее, чтобы спасти свои жизни.
– Но только, – добавил он с печальной улыбкой, но твердо, – ничего не просите для меня. Это побежденным пристало взывать с мольбой к победителю; это виновным пристало выпрашивать прощение. Что же до меня, то я не только всю жизнь не знал поражений, – я и сегодня еще победитель, потому что у меня есть великое преимущество перед Цезарем – честность и справедливость. В действительности он сам пленен и повержен, потому что сегодня, наконец, всем стали очевидны его преступные замыслы и коварные козни против его отечества, которые он прежде отрицал.
Триста только того и хотели – оказаться принужденными; так что по настоянию Катона они приняли решение покориться Цезарю.
Дело было тем более срочное, что Цезарь уже шагал на Утику.
– Хорошо! воскликнул Катон, услышав эту новость; похоже, что, по крайней мере, Цезарь считает нас за мужчин.
И потом, обратившись к сенаторам:
– Давайте же, – сказал он, – некогда терять время, друзья мои; следует обеспечить ваше отступление, пока конница еще в городе.
