Блуждающий огонь - Купер Джеймс Фенимор (книги хорошего качества TXT) 📗

После некоторого совещания между собой судьи отпустили Джиту; но она уже успела прочесть на лице Рауля что-то такое, что подняло в ней мучительную тревогу, и не могла уйти, не выяснив себе выражения его лица, которое так поразило ее своей резкой переменой.

— Сказала я что-нибудь такое, что может вам повредить, Рауль? — спросила она его с беспокойством. — Я дала клятву на святом Евангелии и на Кресте говорить правду; но если бы я могла предвидеть, что эта правда повредит вам, никакая земная власть не вынудила бы от меня присяги, и я могла бы молчать.

— Ничего, Джита, так или иначе правда всплыла бы наружу; вы узнаете все в свое время. Итак, господа, между нами нет больше недоразумений, — начал Рауль, когда затворилась дверь за Джитой, — я Рауль Ивар, как вы и предполагали. Я стрелял в ваши лодки, капитан Куф, я избег вашего брандера, я же устроил вам веселую гонку вокруг острова Эльбы; я обманул синьора Баррофальди и его друга подесту и все это сделал из любви к прекрасной и скромной девушке, которая сейчас ушла из этой комнаты. Никакой другой мотив не руководил мной ни при моем появлении в Порто-Феррайо, ни здесь — в Неаполитанском заливе — клянусь вам в этом честью француза!

Во всяком другом случае ненависть к враждебной национальности одержала бы верх; но в заявлении Рауля было столько неподдельной горячности, оно дышало такой очевидной искренностью, что внушало невольно уважение, и хотя, может быть, суд не вполне поверил его словам, но смеяться никто не позволил себе над положением этого мужественного и благородного человека.

— После вашего признания, господин Ивар, нам не нужны больше никакие свидетели, — заговорил Куф, — но я должен вас предупредить, что падающее на вас обвинение в шпионаже может иметь серьезные последствия.

— Я объяснил уже, какая была у меня побудительная причина проникнуть в Неаполитанский залив. Своего отношения к нации, враждебно настроенной против моей родины, прилагающей все старания повредить ей, я отрицать не стану, я служу моему отечеству, и вы, как храбрые патриоты, не можете не оценить моей преданности моему государству. Что же касается появления моего на этом фрегате, то вам известно, что я не добровольно сюда попал, меня позвали, и мне нечего говорить о повсеместно признаваемых правах гостеприимства.

Члены суда обменялись выразительными взглядами, и на минуту воцарилось молчание. Затем королевский прокурор снова приступил к своим обязанностям и сказал:

— Вы обвиняетесь, подсудимый, в том, что переодетым проникли в Неаполитанский залив с целью заручиться некоторыми сведениями, могущими пригодиться вашей родине в ее борьбе с нами. В только что сделанном вами признании вы даете иной мотив своему поступку, но нам недостаточно одного вашего заявления, мы должны опираться на законные доказательства; если вы можете нам их представить, сообщите.

Рауль колебался. Он не сомневался в том, что подтверждение его заявления Джитой придало бы ему большой вес; но ему очень не хотелось снова призывать ее перед судьями. Его чувство деликатности не допускало выставлять Джиту предметом общего любопытства после его признания. Эта выставка напоказ самых священных чувств была неприятна и ему самому.

— Можете вы доказать свои слова, Рауль Ивар? — обратился к нему снова королевский прокурор.

— Боюсь, что это мне не удастся. Если бы мне, впрочем, разрешили вызвать моего товарища, то может быть…

— Итуэла Вольта? Отчего же, мы выслушаем его показания и посмотрим, можно ли будет дать им цену.

— В таком случае я попрошу вызвать Итуэла.

Отдан был приказ, и Итуэл появился перед судьями. После снятия обычного предварительного допроса Итуэл заявил, что он только в таком случае будет отвечать как свидетель, если ему позволят говорить свободно и снимут с него кандалы. При этом он поднял руки, и судьи увидели на них ручные цепи, надетые на него каптенармусом. Взгляда упрека и двух слов со стороны Куфа было достаточно, и ручные кандалы были с него сняты.

— Теперь я могу говорить более добросовестно, — заметил Итуэл с сардоническим смехом, — а то, знаете ли, когда железо впивается в человеческое тело, то хочется говорить одни только любезности. Спрашивайте меня, если у вас есть о чем меня спросить.

— По-видимому, вы англичанин.

— Неужели? В таком случае моя наружность обманывает. Я уроженец Северной Америки.

— Знаете вы подсудимого, Итуэл Вольт, человека, называемого Раулем Иваром?

Итуэл не знал, что ему на это ответить. При всей своей суеверной набожности он, однако, не смотрел на присягу, как на священное действие, связывающее человека в известном отношении, и нисколько бы не задумался сбросить всякое стеснение, чтобы выручить товарища из беды; но, делая заведомо ложное показание, он боялся подорвать к себе доверие и тем лишиться на будущее время возможности помочь Раулю. Лживый по натуре человек, верующий по-своему, Итуэл представлял резкую противоположность Раулю, почти атеисту, ничем не пренебрегавшему в военное время, но избегавшему ненужной и несвойственной ему по натуре лжи в иных случаях, когда обе стороны являлись не замаскированными, лицом к лицу.

Внимательно всматриваясь в выражение лица Рауля, Итуэл, казалось, начинал угадывать, в чем дело.

— Мне кажется, что да, по крайней мере, насколько я… — протянул Итуэл неопределенно, но, уловив в эту минуту выражение одобрения на лице Рауля, продолжал уже увереннее, — да, как же, я его узнаю.

— Известно вам, что заставило Рауля Ивара явиться в Неаполитанский залив?

— Собственно говоря, нет, господа судьи; эта поездка сюда капитана Рауля мне не вполне понятна; его дела здесь не поддаются точному определению.

Тогда суд предложил Раулю со своей стороны предложить несколько вопросов свидетелю.

— Итуэл, — обратился к нему Рауль, — разве вы не знали, что я люблю Джиту Караччиоли?

— Я, капитан! Я много раз слышал это от вас, но, вы знаете, я не знаток в такого рода делах.

— Разве не случалось мне много раз приставать к враждебному берегу единственно с целью увидеть ее, быть подле нее?

Итуэл, пораженный сначала заявлением Рауля, теперь начал понимать дело.

— Ничто не может быть вернее, капитан, хотя я много раз противился вашему желанию в таких случаях.

— Разве не Джита, одна только Джита была причиной моего приезда в этот залив?

— Именно. Это так же верно, господа судьи, как то, что отсюда виден Везувий. Это было единственным делом капитана Рауля здесь.

— Сейчас вы заявили, что поведение подсудимого в Неаполитанском заливе для вас туманно и необъяснимо, свидетель, а теперь вы говорите совершенно другое, — заметил прокурор.

— Совершенно верно, господин судья, но это именно то, что и есть. Я прекрасно знал, что любовь была в основании всего, но ее-то я и называю причиной туманной, неясной и необъяснимой.

— Как же вы узнали, что именно это чувство побудило подсудимого приехать сюда?

— Эти вещи понимаются сами собой, господа, когда живешь с человеком. Сначала мы заехали туда на гору, где живет тетка этой девушки, и когда мисс Джиты там не оказалось, поехали к Неаполю. Вот и все.

Все это, действительно, так и было, и Итуэл говорил вполне естественным тоном, внушающим доверие.

— Вы говорите, что сопровождали Рауля Ивара сначала к жилищу родственницы той молодой девушки, а затем сюда. Но откуда, собственно, вы приехали? — спросил его капитан Куф, стараясь равнодушным тоном замаскировать расставляемую ловушку.

— Это смотря по тому, с какого времени начать считать, — невозмутимо ответил Итуэл, не поддаваясь. — Собственно первый мой выезд был из Америки.

— Нет, мы возьмем последний, предшествовавший вашему появлению здесь.

— А, я понимаю вас, капитан Куф, мы съехали с люгера, известного под названием «Блуждающего Огня».

— Я так и думал. Теперь скажите мне, где вы оставили люгер?

— Мы, собственно говоря, нигде его не оставили, так как едва мы с него сошли, как его и след простыл.