Десятый круг ада - Виноградов Юрий Александрович (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений txt) 📗
5
Много ожидали Карнеев и Григорьев от заброски в Оберфельд Ладушкина, но то, что уже успел сделать Федор Иванович, удивило их. Он прочно обосновался в имении баронессы Тирфельдштейн, привлек на свою сторону управляющего имением Отто Фехнера. В ближайшее время Федор Иванович установит контакт с Генрихом Циммерманом и Алексеем Сафроновым.
Теперь, когда все три главные фигуры находились на местах, можно было ускорить ликвидацию фашистского бактериологического центра. Такого мнения придерживался ряд сотрудников, но подполковник Григорьев был сторонником первоначального плана операции. Свои соображения после получения сообщения от Ладушкина он доложил Карнееву.
Генерал согласился с логическими доводами Григорьева. В самом деле, группа Генриха Циммермана могла в любую минуту поднять на воздух строящийся небольшой завод. Без сомнения, это несколько замедлит применение нацистами бактериальных средств, но не исключит его полностью. Ведь сама лаборатория останется в неприкосновенности. Слишком бережно она охраняется эсэсовцами. Попасть в лабораторию может лишь один человек — Алексей Сафронов. Но главное — это сейф доктора Штайница, где спрятаны тайны абсолютного оружия рейха. Если Сафронову и не удастся ознакомиться с формулами доктора Штайница, то в конечном итоге он сможет провести диверсию в самом бактериологическом центре, частично ликвидировав его или, в худшем случае, задержав исследовательские процессы на многие месяцы. Втроем они найдут способ разнести лабораторию вдребезги, тем более что необходимая взрывчатка Циммерманом уже подготовлена и надежно спрятана в тайниках.
Карнеев остался доволен сообщением подполковника Григорьева о выходе на связь Ладушкина и приезде заокеанского племянника к профессору Шмидту.
— Полагал бы возможным, товарищ генерал, попытаться привлечь на нашу сторону профессора Шмидта, — сказал Григорьев.
— Это реально?
— Да. Профессор — убежденный пацифист.
— Что ж, действуйте, Борис Николаевич, — произнес Карнеев.
Григорьев вернулся к себе в кабинет. На его столе лежали копии трех писем профессора Шмидта своему сыну в Белоруссию, переведенные в партизанской бригаде «Авангард» после поимки Альберта. В который уже раз он внимательно перечитал их. В каждом из них беспокойство отца за судьбу сына, его жизнь. Ведь идет война, и Альберта могли отправить на передовую. Если такое случится, то профессор просил немедленно сообщить. Шмидту покровительствует один из самых больших чиновников рейха, который сможет оставить Альберта в глубоком тылу.
Само собой разумеется, что отец не станет упоминать в письмах сыну о своей исследовательской работе в интересах военной машины третьего рейха. А такой разговор между ними во время приезда Альберта в Вальтхоф, видимо, был.
В беседе с капитаном Альбертом Шмидтом Григорьев надеялся услышать, над чем конкретно трудится сейчас его отец.
Капитан Альберт Шмидт до последнего гвоздя изучил свою новую однокомнатную квартирку с маленьким коридорчиком-прихожей, кухонкой, ванной и туалетом, без единой картины на голых стенах, с ограниченным набором необходимой для одинокого жильца мебели. Чисто, уютно. Самая обыкновенная квартира, и лишь железные решетки на окнах говорили, что это тюрьма.
Мысленно Альберт критически оценивал свое положение военнопленного, в памяти, как в калейдоскопе, проносились непонятные события последних тягостных дней. Больше всего он думал о Насте. Где она сейчас? Какова ее судьба? Жива ли? И что он должен сделать, чтобы спасти ее, если это, конечно, еще в его силах? Партизаны втолкнули его в самолет. Надежда, что его собьют немецкие зенитки, не оправдалась. Самолет благополучно приземлился где-то в центре России.
И вот он здесь, живет в довольно комфортабельных условиях, явно неподходящих для военнопленных. Что все это означало? Чего хотят от него русские? При всей сложившейся обстановке ему было совершенно ясно, что он нужен им, а вот для чего, для какой конкретной цели?
От размышления Альберта отвлек негромкий стук. Дверь открылась, и в коридорчик-прихожую вошли два человека. Один — с бородкой клинышком и тростью в руках — отдаленно ему кого-то напоминал. А второго — подтянутого молодого мужчину — он видел впервые.
— Просим прощения за беспокойство, — на немецком языке заговорил молодой мужчина с военной выправкой. — Григорьев Борис Николаевич, — представился он И показал на своего спутника: — Профессор, коллега вашего отца.
Профессор подошел к Шмидту и протянул ему руку. Альберт в нерешительности подал свою. Напрягая память, он вспомнил, где мог встретить этого человека. Ну конечно же аккуратную бородку клинышком он видел на бережно хранящейся у отца фотокарточке.
Григорьев извлек из портфеля бутылку сухого вина. Вошел пожилой солдат с малиновыми погонами и поставил на стол три бокала и легкую закуску. Григорьев разлил содержимое по бокалам и предложил выпить. Альберт молча наблюдал за действиями нежданных гостей, не решаясь дотронуться до бокала. Профессор взял один из них и протянул капитану.
— Мы с вашим отцом очень хорошо знакомы еще с довоенного времени, — заговорил он на чистом немецком языке. — Встречались на всех мировых конгрессах химиков. Был я у него и в Берлине… — профессор протянул Альберту фотокарточку.
— Такая же фотокарточка имеется и у отца, — ответил Шмидт. — Я сразу признал вас, господин профессор…
Постепенно беседа стала непринужденной. Разговор затянулся на несколько часов. Профессор рассказал Альберту, что о пленении партизанами сына профессора Шмидта он узнал от знакомого генерала, и заверил, что Альберту отныне не угрожает никакая опасность и что сейчас он, как ему кажется, должен в первую очередь подумать о своем отце, сделать все возможное, чтобы сберечь его жизнь и высокий научный авторитет.
Альберт в свою очередь рассказал о последней поездке в Вальтхоф, о подавленном состоянии отца, которого нацисты заставляют заниматься не столько наукой, сколько созданием каких-то новых сверхмощных отравляющих веществ.
— Нам известно, что имя профессора Шмидта, его гений используются для недостойных целей. Вы должны помочь ему, — убеждал профессор.
Прежде Альберт и не задумывался о том, что здесь, в стане врагов, могут оказаться друзья его отца. Он, конечно, сознавал, что вся беседа с советским профессором могла быть специально подстроена заинтересованными людьми. Но вместе с тем Альберт отчетливо понимал, что находиться в плену у русских и у немцев — не одно и то же. Если бы он, будучи русским, оказался вдруг у фашистов, там бы с ним так гуманно не обращались, а если бы даже и захотели его использовать в своих целях, то это было бы сделано в форме шантажа, угроз и пыток.
— Неужели все пленные немецкие офицеры живут в таких же условиях, как и я? — задал он давно мучивший его вопрос.
Григорьев понимающе улыбнулся, упредив вопросительный взгляд профессора.
— Если господин Шмидт пожелает, он сможет осмотреть лагерь для военнопленных немецких офицеров и встретиться, с кем захочет, — ответил он.
— В самом деле?! — удивился Альберт, обескураженный согласием Григорьева.
— Завтра же вам будет предоставлена такая возможность.
— Буду вам очень признателен…
Профессор крепко пожал на прощание руку Альберта.
— Мне приятно сознавать, что я не ошибся в сыне моего коллеги профессора Шмидта, — произнес он.
Григорьев сдержал свое слово и на другой же день повез молодого Шмидта в лагерь военнопленных офицеров. Альберта удивила чистота в бараках, поразили удобные на четыре — шесть человек комнаты с аккуратно заправленными железными койками, тумбочки, коврики, тапочки. Пленные выходили на работы добровольно, без какого-либо принуждения со стороны лагерной администрации. Кормили их вполне удовлетворительно, три раза в день. Григорьев завел Шмидта в столовую и буквально заставил попробовать гороховый суп и гречневую кашу. Но больше всего удивил Альберта лазарет. Да, русские полностью выполняют Женевскую и Гаагскую конвенции об отношении к военнопленным, чего не скажешь о немцах. Ему довелось видеть в Борисове пленных советских солдат, которых согнали в старый коровник и держали там в грязи несколько недель. Правда, офицеров среди них уже не было, эсэсовцы расстреляли их в первый же день.
