Год у американских полярников - Зотиков Игорь Алексеевич (читать лучшие читаемые книги txt) 📗
Ах, как хорошо было бы поделиться с кем-нибудь тем, что мы выяснили. Лучше всего было бы обсудить этот вопрос с доктором Антони Гау из Лаборатории научного и инженерного изучения холодных районов, что находится в городке Гановер штата Нью-Хемпшир в США, сокращённо называемой КРРЕЛ. Совсем недавно Гау выдвинул существенные возражения против взгляда Дебенхема, считая, что намерзания под этим ледником нет.
«Эх, если бы как-то связаться с этим доктором Гау», — думал я, перепрыгивая через очередную трещину. Я знал, что и в этом году он собирался работать где-то здесь.
Однажды мы с Филлом подходили к небольшому островку из тех, что удерживали этот ледник от разлома и уноса его в открытое море. С гребня одного из ледяных валов мы увидели площадку гладкого льда внизу, перед черным конусом островка, а на ней яркую красную палатку. Но ведь вокруг на десятки километров никого не должно было быть. Единственный, кто бы мог здесь работать, — это Гау!
В несколько прыжков, обрушив ажурные гребни льда, мы скатились с ледяного вала, окружающего островок, и побежали к палатке. Навстречу нам быстро вылез на четвереньках, а потом встал в рост маленький худенький человек в красной толстой шерстяной куртке, в вязаной тоже красной шапочке. Он быстро осмотрел мою странную смесь американских и советских полярных одежд:
— Вы доктор Игор Зотиков? — Да!
— Оо!
— А вы, наверное, доктор Антони Гау? — Да!!
— Оо!
Мы чувствовали себя как Стенли и Ливингстон, когда они встретили друг друга в Африке.
Результатом этой встречи явилась наша совместная с Гау статья, окончательно решающая вопрос в пользу намерзания под плавающим ледником Кеттлиц в районе островов Дейли.
«Le Roi est mort. Vive le Roi!»
…Те, кто в воображении народов сделали Англию. Италию или Грецию предметом поклонения, сделали это тем, что оставались плотно прикреплёнными к родной земле, постоянными на своём месте, подобно земной оси…
М. К. Ганди."Моя жизнь"
Вот и пришёл конец этой зимовке. Наступило время прощания с Мак-Мердо. И, как и перед окончанием прошлой зимовки, вдруг оказалось, что ещё столько проблем не обсуждено, столько не обговорено, каждый почувствовал, что добровольное заточение, в котором мы были так долго, имело и хорошие стороны. Оно дало нам, мужчинам, возможность свободного, не прерываемого семейными и житейскими заботами общения друг с другом.
В свой последний день «этой» Антарктиды я с утра начал ходить по домам, прощаться с коллегами-учёными, с лётчиками, моряками, собирал вещи. Наконец все погрузили в знакомый мне обшарпанный красный вездеход. Кто-то — уже не я — сел за рычаги, и мы поехали по знакомой ухабистой дороге на дальний аэродром, километрах в пяти от Мак-Мердо. Машина привычно кивала носом, тарахтя мотором и шлёпая гусеницами по разбитому снежному большаку. Вдруг нас обдало грохотом ещё более сильным, чем шум нашего мотора и гусениц, и огромный красный вертолёт на бреющем полёте обогнал нас. Он шёл вдоль дороги, пролетел перед нами ещё метров сто и вдруг завис, как бы собираясь садиться. «Случилось что-нибудь?» — забеспокоился было я, но вертолёт не сел. Он сделал круг, отодвинулся немного вперёд от нас, сделал ещё один круг, потом ещё и ещё. И тут вдруг водитель радостно крикнул: «Игор, он же танцует. Это лётчики, с которыми ты летал, прощаются с тобой!» И долго ещё красный вертолёт танцевал перед нами, а потом вдруг взмыл и уверенно пошёл обратно к своему Мак-Мердо.
На аэродроме нас встретила уже готовая к отлёту группа моряков из моей смены, которые тоже возвращались домой.
Почти десять часов перелёта, полного мыслей о будущем, и вот уже объявление: «Пристегните ремни. Самолёт идёт на посадку в городе Крайстчерче».
Когда прошли таможню и уже разъезжались кто куда, ко мне подошёл один из моряков:
— Игор, сегодня мы устраиваем вечер, праздник возвращения домой. Ребята приглашают тебя.
Я пытался было отказаться от приглашения. Сразу возникли в памяти рассказы о пьяных дебошах американских моряков, приходящих из плавания в иностранные порты.
— Нет-нет, Игор, ты просто обязан быть с нами в этот вечер. Мы заедем за тобой в гостиницу.
И действительно, вечером за мной заехал моряк, и пришлось ехать. Тревоги мои оказались напрасными. Была обычная вечеринка в американском стиле. Все вина стояли на одном столе, а закуски — на другом, и каждый наливал себе выпить, накладывал на тарелку кушанье и гулял с этим где угодно. Да, были девушки, но оказалось, что мы так отвыкли от общения с ними, так их стеснялись, что даже выпивка не спасла положения. Моряки, вместо того чтобы ухаживать за девицами, вдруг снова сбились в кучки и начали вести бесконечные беседы друг с другом, вспоминая Мак-Мердо, какие-то случаи, которые знали все на зимовке, но которые невозможно понять посторонним. Девушки сначала вежливо слушали, а потом одна за другой разошлись.
Дней десять я жил в Крайстчерче, этом маленьком, утопающем в цветах и зелени городе. Жил в гостинице, такой же старомодной, как и машины, как одежда людей на улицах. Для экономии сняли одну комнату на двоих с Луи Каплери, инженером фирмы «Дуглас». Днём я работал в библиотеке местного университета, собирал дополнительные материалы для моей работы, а по вечерам обычно заезжал кто-нибудь из местных знакомых, приглашал в гости.
Иногда мы с Луи ходили на танцы в банкетный зал гостиницы, который для этого арендовали различные организации. Как-то этот зал сняла для своего вечера фабрика по сборке швейных машин фирмы «Зингер». Когда мы с Луи пришли в зал, уже играла музыка, и несколько пар чинно кружились в такт, а остальные — в большинстве женщины и молодые девушки — сидели на стульях вдоль стен, как в деревне на посиделках. Только семечек не было. Набравшись храбрости, мы пригласили каких-то девушек и вошли в круг танцующих. Но ведь надо же говорить о чём-то, и я задавал своей первой девушке-иностранке, с которой танцевал, какие-то глупые вопросы, на которые она застенчиво давала какие-то удивительно неиностранные ответы. А потом я рассказал ей о том, что я русский, зимовал у американцев в Антарктиде и сейчас возвращаюсь на Родину. И вдруг я понял, что, несмотря на мой ломаный английский, показывающий, что я иностранец, эта девушка не верит ни одному моему слову, даже, казалось, она обиделась за то, что я её разыгрывал. И мне вдруг представилось, что я в зале какой-нибудь чайной или столовой, которую сняла для своего вечера фабрика в маленьком районном центре где-нибудь под Смоленском или Калугой. Там танцы, и девушка, и даже разговор и его результат были бы, наверное, в точности такими же. И так меня вдруг потянуло домой, в Москву. Ничего я не хочу смотреть и узнавать нового, я хочу одного — домой. Я покинул «свою» девушку и пошёл к выходу.
Через несколько дней, закончив работу в библиотеках Крайстчерча, я купил билет на теплоход и отплыл в Веллингтон, откуда должен был лететь дальше на север. В Веллингтоне я поселился в советском посольстве в маленькой, чистенькой комнатке. И тут неожиданно выяснилось, что у меня трудности с русским языком. Я не забыл ни одного слова по-русски, но появилось что-то в построении фраз, что заставляло останавливаться, исправляться. Правда, через сутки это состояние прошло окончательно. Мне было достаточно посмотреть наш советский фильм.
Однажды мы выехали со знакомыми на машине за город и остановились на каком-то поле с высокой некошеной травой, полной огромных, качающихся под ветром ромашек. И меня вдруг поразила нереальность окружающего. Всего несколько дней назад в Антарктиде вокруг были только снег и лёд, через неделю я буду в заваленной уже другим снегом холодной зимней Москве, а здесь — ромашки.
Когда я прилетел в Москву, была уже середина зимы. Жена к этому времени взяла отпуск, купила путёвки в подмосковный дом отдыха, и целыми днями мы катались там на лыжах. Засыпанные пушистым, ласковым неантарктическим снегом поляны, согнутые снежными набросами кусты орешника и молодые берёзки, тихие домики деревень — все это было так удивительно хорошо, необычно. Мне хотелось показать все это моим новым знакомым американцам. Это им я восторженно, молча как бы рассказывал все о своей стране, гордился ею.
