Пикник на Аппалачской тропе - Зотиков Игорь Алексеевич (читаемые книги читать онлайн бесплатно txt) 📗
— Ах, — сокрушается Толик, — как хорошо лечить американцев. Они твердо знают, что все, что делает доктор, — самое лучшее. А наши, если им что-то советуешь, сразу начинают сомневаться, смотрят на тебя подозрительно и говорят: «Подождите! А хуже не будет?» Тяжелая публика в третьей волне.
Поэтому Толик не уверен, что сможет заработать себе на жизнь только частной практикой, если вдруг не сдаст экзамены. Тогда он тоже пойдет в таксисты. Собственно, и сейчас он уже работает таксистом у одного владельца машины, который сам на ней работает только четыре дня в неделю. Толик получил специальные таксистские права, берет машину у хозяина на сутки и платит ему за это по 240 долларов наличными в день. Правда, приходится крутить баранку по восемнадцать часов или даже больше — столько времени, сколько надо, чтобы заработать 355 долларов. Тогда он тратит 15 долларов на бензин, 240 отдает хозяину за машину, а 100 долларов оставляет себе. Это не просто заработок, а «кеш», наличные. Кеш здесь очень ценится, потому что его нельзя учесть, и для тех, кто учитывает твою работу, ты как бы остаешься безработный. Конечно, это преступление, по понятиям среднего американца, например, в Буффало, но в среде «третьей волны» — обычное дело, все так живут.
— Ах, как тут обкрадывают государство, — время от времени сокрушается Толик.
Но больше чем 100 долларов за смену Толик заработать не в состоянии — валится с ног. Первые дни привозил очень мало, «хлопал ушами». Ведь конкуренция на улице среди таксистов огромная.
— Если у тебя что-нибудь в машине сломается — тебе тут же помогут. Но если все в порядке и тебе кто-то поднял руку — поторопись. Надо бросаться к клиенту, как ястреб, иначе кто-нибудь его перехватит.
Сейчас Толик водит свою машину по Нью-Йорку как ухарь-таксист в Москве.
— Плечом вперед в любую дырку и в случае чего — за монтировку, — смеется он.
Правда, последние несколько дней он уже не работает. Хозяин его уволил. Машина была слишком старая и после каждых суток работы требовала ремонта. Но времени на это не хватало ни у хозяина, ни тем более у Толика, который гонял почти без тормозов, но наезживал свои 355 долларов. И лишь когда возвращал машину, говорил хозяину: «Кстати, тормоза почти не работают и еще кое-что, сейчас покажу…»
В результате хозяин сказал, что машина слишком стара, чтобы на ней ездили вдвоем, и у Толика появилось много свободного времени. Каждое утро он просматривает объявления, но таксист никому не нужен.
Но Толик — железный человек:
— Если ничего не выйдет со стоматологией — куплю медальон.
Медальон — это светящееся табло на крыше машины, говорящее о том, что это такси. На правах такси здесь могут работать любые машины. Главное, чтобы на них был медальон. Стоит медальон, правда, недешево. Здесь, в Нью-Йорке, он должен будет заплатить городу — то есть городской казне — около пятидесяти тысяч, примерно в десять раз больше стоимости самой машины. Конечно, не сам медальон такой дорогой. Это просто форма налога, которым облагаются частные такси. Ведь учесть, сколько зарабатывает таксист, трудно. Проще взять с него сразу побольше.
— Мы никогда не забудем, как приехали в Америку, — рассказывали Маша и Толик. — Прилетели осенью. Темно. Человек, который нас встречал, вышел с нами из аэропорта, велел собрать вещи в одно место. «Да держите, держите же вещи. Иначе их украдут в один миг!» — почти закричал он нам и ушел. Наконец мы сели в такси. Это была большая расхлябанная ярко-желтая машина, похожая на наши автомобили «Москвич» времен 1958–1960 годов, только как бы увеличенная в два раза. Двери открылись, и мы начали грузиться.
Только сейчас Толик узнал, что именно этот тип не имеющей возраста машины с бамперами, сделанными почти из швеллеров, почему-то наиболее популярен в Нью-Йорке. И если впереди будет стоять такси, переделанное из современной элегантной машины, а сзади — допотопный драндулет — ньюйоркец возьмет обязательно драндулет: «Там так много места и так роскошно».
Так вот, погрузили вещи и поехали. Хороших домов вокруг мало, все больше коробки с разбитыми окнами, черными «подтеками» пожаров.
— Скоро будет Нью-Йорк? — спросил кто-то.
— Мы уже в Нью-Йорке, почти приехали, — был жизнерадостный ответ.
И вот, наконец, по-видимому, когда-то богатый, но сейчас почти брошенный дом. Гостиница. Маленький номер с дверью, покрытой замками и цепочками, и с глазком. С надписями, говорящими, что надо закрываться на все замки, и никогда на забывать цепочки, и всегда смотреть сначала в глазок. Было прохладно, шторы колыхались от ветра. Думали, что открыты окна, хотели закрыть, а оказалось, что в верхней части окон вообще нет стекол. Зашли в туалет. В уборной, в раковине вода стоит до половины. По-видимому, засор. И в это время послышался отдаленный рев сирены полицейской машины. И отец Толика не выдержал, бросился на колени перед сыном: «Убей меня! Умоляю, убей меня! Это я затащил вас сюда, я виноват!»
Правда, утром многое образовалось. Например, оказалось, что во всех туалетах Америки вода всегда стоит так высоко, туалет исправный. Оказалось, что и окна исправны. Просто они не знали еще, что обычно окна в Америке открываются не так, как у нас, а вверх-вниз, как в железнодорожных вагонах. Оказалось также, что днем по улице можно безопасно гулять. И отец Толика начал постепенно поправляться от тяжелейшей депрессии, которая у него началась, когда они уехали из СССР, а потом вместо Израиля решили ехать в Америку. В СССР он был известным хирургом (всегда компания почитателей и потенциальных клиентов). А тут стал постепенно «входить в дело», начал помогать кому-то, кто держит на паях железный неотапливаемый сарай, в котором можно хранить рухлядь и продавать ее. Ведь когда американец переезжает, он не перевозит много вещей. Большую часть он продает на гараж-сейле или через перекупщиков. Но чтобы успевать скупать такие вещи вовремя, надо хорошо знать язык и быть молодым и здоровым. Поэтому отец Толика и его хозяин могли только собирать у перекупщика уже самую-самую рухлядь. Но все же это приносило ему какое-то удовлетворение и деньги. Ведь все шло кешем, поэтому отец Толика получал от государства «пособие по бедности и невозможности работать в связи со старостью», а выручку прятал в карман, уклоняясь от налогов. «Все так делают». В их среде часто и не знают, что существует другая Америка, которая живет законами и которую они начали обкрадывать сразу же, как приехали. Но как бы то ни было — отец Толика успокоился, хотя и изменился. Если два года назад он был отцом большого семейства, гордостью жены, хозяином, то сейчас он — чудаковатый старик, от которого хотят одного: чтобы он был хотя бы чем-то занят. К тому же он, как и многие старые люди, оказался неспособен к языку и до сих пор из английского понимает чуть-чуть и совсем не умеет говорить. Другое дело — его жена. В период депрессии мужа она была молодцом, а потом вспомнила свой, институтский еще, английский и завела себе приятельницу такого же возраста, с которой можно вести светские беседы. Но если в Москве она была уважаемой женой блестящего хирурга — театры, концерты, разговоры об искусстве и всегда где-то в подкорке сознания чувство того, что ты и твоя семья принадлежит к элите, — то здесь она тяжелее всего переживает то, что ее муж просто старьевщик самого низкого разряда, стоящий целый день на ветру у открытых ворот железного гаража, полного поломанных стульев, старых безделушек, наивно-беспомощных атрибутов былого домашнего уюта. Пусть у него появились деньги, и они даже съездили в этом году на две недели в Европу — она не может гордиться своим мужем, и это ее угнетает. Да и светская компания ее не та. Если раньше это были действительно разговоры о книгах и театре, то сейчас хорошо уже, когда твой собеседник хотя бы знает имена некоторых писателей, которых знаешь ты. Ну а театр? Пока не до него. Сходить в театр на Бродвее не проблема, билеты обычно есть. Но стоит это очень дорого. Никто из них никогда еще не был там, в этих театрах. И вопрос, который нет-нет да возникает порой: «Непонятно только, зачем мы все это сделали?» — Толик объясняет проявлением стихийно-стадного чувства.
