Что такое Израиль - Шамир Исраэль (читать книгу онлайн бесплатно полностью без регистрации .txt, .fb2) 📗
Глава XXVIII. Русские евреи
Появление огромной русской колонии в Израиле после развала Советского Союза полностью оттеснило предыдущие волны иммиграции из России и республик. Мы, старожилы, были ассимилированы этой новой миллионной динамичной многогранной общиной. Усилилась и связь с Россией. Сегодняшние израильские русские – vodka-orange, странная смесь русского и средиземноморского, жители Острова Крым, часто бывают в России, смотрят русское телевидение, посылают детей в русские детсады и школы, но едят хуммус, голосуют на выборах в кнессет, ходят в клубы. Пока они (мы?) играют небольшую роль в израильской общественной жизни, несмотря на своих парламентариев. Израильтянам удалось маргинализировать русских. Русские не появляются на главных каналах ТВ, не публикуются в главных газетах, но живут себе. Растут и их дети, которым я хочу помочь, помочь пройти по тропе в пустыне, увидеть и понять страну, в которой им жить.
Первой пришла из России волна 1970-х. Выходцы из СССР поселились в новых районах Иерусалима. Эти районы похожи друг на друга: стандартные многоквартирные дома из бетона, облицованные белым иерусалимским камнем, вокруг – асфальт и газоны, стоянки для машин, многорядные дороги, как в любом современном пригороде.
Русским евреям такие дома нравятся. Как-то я возил целый автобус русских евреев из Америки по старым районам Западного Иерусалима, по Тальбие и Слободе. Они фыркали при виде дворцов и вилл Иерусалима и вежливо говорили мне: «Да, у вас с вашим климатом и так жить можно», но многоэтажки пригородов Гило или Маале-Адумим приводили их в восторг. «Вот это современные дома!» – восклицали они. Желание построить себе дом на вершине холма и посадить вокруг виноградник, горящее и поныне в сердце каждого палестинца, им неведомо, что и к лучшему, потому что такому желанию в безземельном Израиле не дано было б осуществиться.
Израильтяне оторваны от земли, но у русских евреев эта оторванность достигает трагического размаха. Прожившие здесь более десяти лет иммигранты никогда не гуляли по зеленым холмам вокруг своих жилмассивов, их дети не бегают по окрестным вади, но играют меж машин на стоянке или в огромных торговых центрах – «каньонах». У большинства нет – или почти нет – друзей-израильтян.
Тем не менее большинство как-то устроилось, работает, зарабатывает, вживается в быт, хотя особенных успехов русская волна не стяжала. Можно сказать, что она осталась непонятой и не поняла Израиля, даже причины приезда русских в Израиль были непонятны израильтянам. А жаль. Мы (мы, ибо к этой волне я причисляю и себя) были совсем неплохи.
Незапальчивая правда третьей волны мало кому известна, даже имя Моисея еврейского исхода из России 1970-х годов практически неведомо. Хотя он сам дошел до Земли обетованной и даже живет в одном из дальних пригородов Иерусалима, его слава не перешла Иордана. Основателем и первым лидером сионистского движения в России 1960-х годов был Давид Хавкин, коренастый, широкоплечий инженер, с широким лицом, короткими, сильными руками, no-nonsense man [34], редкой силы воли, но малодуховный, практический, с циничной иронией старого зэка, он оказался нужным человеком на нужном месте. Его выпустили из России осенью 1969 года, первой ласточкой подготовленного им потока 1970-х годов.
Только задним числом можно понять и оценить Давида Хавкина. В сионистском движении и после него не было нехватки в вождях, более субтильных, интеллектуальных, честолюбивых, чем он. Но он был настоящим человеком, способным сочетать работу в подполье с представительством, не забывал о цели и не сбивался на авантюры. Он боролся против робости, господствовавшей среди евреев до него, и против авантюризма, восторжествовавшего после его отъезда.
В его квартире в Москве встречались евреи из всех городов Союза. Евреи Грузии, Украины, Прибалтики у него узнавали друг о друге. Он устраивал маевки у костра, пляски у синагоги на Симхат-Тору [35], лихо плясал «Жив царь Израиля», похожий на бычка с минойских фресок, организовывал первые коллективные письма, налаживал связь с заграницей. Меня, молодого мальчишку, и он, и его движение безумно увлекли. Я ездил с его поручениями из Риги в Одессу и Киев, из Ленинграда в Минск и Москву, и повсюду меня принимали друзья и соратники по борьбе. Борьба эта была веселая и жизнерадостная, полная надежд, совсем не похожая на отчаяние диссидентского движения, где и пили только «за успех нашего безнадежного дела».
Еврейское дело не казалось безнадежным даже до начала исхода. Веселый дух бурлил вовсю. Мы собирались на Лимане, близ Одессы, на Рижском взморье, в лесах Подмосковья, радостные, как скауты, и приветливые, как кришнаиты. Наше движение обладало всей прелестью религиозной секты и национально-освободительной борьбы, и мне, сыну шестидесятых, это было так же близко, как моим сверстникам, бунтовщикам Парижа и Беркли, – национально-освободительное движение Юго-Восточной Азии и религиозные секты Индии. Нет, конечно, еще ближе – как будто я сам оказался вьетнамцем и индусом, если уж продолжать параллель.
Для человека моего темперамента еврейское дело подходило: оно привлекало осуществимостью, простой и очевидной справедливостью идеи исхода. Так и американские бунтовщики увлеклись национально-освободительными движениями за рубежом, вместо того чтоб бороться с Желтым Дьяволом в его городе.
Советское руководство тех лет отпустило евреев, потому что внутреннее брожение дошло до точки, когда его нельзя было сдержать – надо было либо рубить головы, либо сбросить давление, выпустив желающих. Проще было выпустить желающих. Русские евреи, приехавшие в Израиль, пережили страшное разочарование, и когда в тысячах писем весть об этом дошла до еще не уехавших, движение изменило свой вектор, началась эмиграция в Америку, а за эмиграцию в Америку люди не шли на баррикады. Поэтому власти смогли остановить волну выезда. Евреи не хотели больше ехать в Израиль; они были готовы ехать в Америку, но не рискуя.
Разочарование после приезда в Израиль было неизбежным. Переезд из страны в страну – процесс болезненный, и даже деньги только частично облегчают его. Мы тешили себя иллюзиями, что иммигрант в Израиле окажется среди друзей, «потому что там все евреи». Но в Израиле сложилось крайне замкнутое общество, типичное для страны массовой иммиграции. По сей день восточных евреев израильтяне именуют «новыми иммигрантами», хотя те прибыли в Израиль сразу после Войны за независимость. В израильском обществе для новоприбывших нет иного места, кроме как у подножия общественной пирамиды.
Это не значит, что новый иммигрант не может пробиться к власти, получить хорошую работу или разбогатеть – хоть и нечасто, но такое случается. Социально он навеки останется вне израильского общества, его друзьями будут и впредь только люди вне общества. Как сказал Реймонд Чандлер, «Socially this a tough town to break into. And it is damn dull town if you are on the outside looking in» (В этом городе чужаку не пробиться, а глядеть со стороны – со скуки сдохнешь).
На пути иммигранта из любой страны в Израиле возникает много препон. Одна из них – скрытый комплекс неполноценности израильтян, уживающийся с чувством собственного превосходства. Израильтяне не верят, что человек, который чего-то стоит, может приехать в Израиль. Это касается не только иммигрантов.
Когда «Ла Скала» приезжала на Иерусалимский фестиваль, в газетах писали: наверняка привезут второй состав с третьесортной оперой. Не может быть, чтобы хороший театр приехал в нашу провинцию. Организатор фестиваля, двухметроворостый Авиталь Мосинзон, безумствовал, клялся, что приезжает самая что ни на есть лучшая миланская опера, но ничто не помогло: после выступления «Ла Скалы» газеты писали: а) это был второй состав; б) не та «Ла Скала»; в) все время пели; г) по-непонятному; д) сюжет дурацкий и е) вообще это оказалась опера.
