Емельян Пугачев. Книга 1 - Шишков Вячеслав Яковлевич (прочитать книгу .txt) 📗
— Не одни же дворяне Москву-то освобождали, поди, и мужики пособляли вам! — раздалось восклицание, прерванное звонком Бибикова.
— Так как же возможно отнять от дворян сии земли? — все громче и круче забирал Щербатов. — Как можно отнять земли, данные в награждение тем дворянам, что от ига татарского Россию освободили, что запечатлели свою верность и усердие к своим монархам во время бунтов и усобиц мучительными своими смертями, что многие провинции России завоевали! И эти полученные в награждение земли отнять и отдать — кому же? Отдать своим подданным! И я говорю: сие было бы не правосудно, да и великая Екатерина сему воспротивилась бы.
Оглянувшись назад, он сказал:
— Я слышал долетевший до моего слуха голос, что, мол, и мужики дворянам помогали в походах. Да, сие верно. Но без предводителя мужики никогда одни этого не сотворили бы, они лишь следовали за ведущими их предводителями и выполняли их веления. Я, впрочем, надеюсь, — закончил князь, — что боголюбивые, правдоискательные крестьяне и сами сего насилия над дворянами желать не будут.
«Глупец… А еще исторический сочинитель», — подумали про него Коробьин и Козельский. А Падуров только крутнул головой, прищелкнул языком и желчно улыбнулся.
Но вот, и совершенно неожиданно, произвел немалый переполох в чинном заседании смелый голос того самого депутата Маслова, которого живущие в Москве крестьяне считали своим верным ходатаем.
Маленький, щупленький, со втянутыми щеками, с козьей темной бороденкой, запинаясь и покашливая, он негромко и застенчиво начал:
— Я, господа депутаты, человек малого достатка…
— Где ты?.. Тебя и не видно… — раздались многие голоса с передних и боковых кресел. — Покажись всем, иди на возвышенье…
— Ничего… Я и с низинки потолкую…
Депутаты приподнялись, поглядели на его невзрачную, бедно одетую фигурку, улыбнулись, сели.
— Вот я и говорю, — начал Маслов, — что человек я малого достатка. Я дворянин-однодворец. Это про нас, про однодворцев, говорится: «Сам сеет, сам орет, сам и денежки гребет». Подданных у меня, или крепостных, только один Кешка-старик, да и тот глухой и разумом недовольный. А живности…
Собака на трех лапах да два петуха. Вот и все. То Кешка на мне пашет, то я на нем пашу. Вот и все.
Депутаты обрадовались живому натуральному слову, повернулись к Маслову.
— Господа депутаты! В Наказе всемилостивейшей государыни напечатано:
«Мужики, большею частию, имеют по двенадцати, по пятнадцати и до двадцати детей из одного супружества, однако редко и четвертая часть приходит в совершеннолетний возраст». И я ответствую вам, почтенное собрание, отчего сие происходит. Как можно бедному человеку детей своих воспитать, ежели его барин тщится не по средствам жить и тем своих людей чрезмерно отягчает. Есть такие владельцы: людей у него находится примерно только двадцать человек, и то будет половина на пашне, а другая при нем в лакействе, и по своей роскоши приумножает псовую охоту, и старается неусыпно и мужиков работою понуждать, дабы роскошество свое прокормить, а того не думает, что чрез его отягощение мужичьи дети с голоду зло помирают; барин же веселится, смотря на псовую охоту, а крестьяне горько плачут, взирая на своих голых и голодных малых детей. — Андрей Маслов, наморщив нос и прищурив подслеповатые глаза, заглянул в свою записку и продолжал:
— Господа депутаты! Тут упрекали крестьян за побеги, а в рассуждение не входили, от радости ли покидает мужик свои малые детища, чего ни единый зверь в норе — своих щенят, ни птица в гнезде — птенцов своих не сделают, только несчастному в свете человеку сие по нужде приключается… — Однодворец Андрей Маслов почесал в затылке, оглянулся назад, как бы ища поддержки у бедноты, выпучил глаза и с решимостью закончил:
— Вот тут с самого начала заседаний был спор промеж дворянами столбовыми, матерыми, и дворянами мелкопоместными, кто-де из сих дворян лучше? А по-моему, по-простецки — все дворяне одинаковы — дворяне и дворяне — все с одной буквы пишутся. И все пред богом да пред мужиком одинаково повинны. Да, пожалуй, крупные-то дворяне меньше утесняют крестьян, нежели мелкие, которые из подьячих да из полицейских крючков выслужились, ежели вы хотите знать. И мое мнение такое будет — хотите слушайте, хотите нет… Я мыслю, господа высокие депутаты, что настал черед устранить целиком всю помещичью власть… Чего? Да, да, устранить целиком!.. Довольно уж барам властвовать над людьми. А крепостных крестьян, взяв их от помещиков, передать в управление особой правительственной коллегии, кою надлежит вам учредить. И пущай та коллегия ведает этими крестьянами на тех же правах, как и крестьянами бывшими церковными, ныне экономическими. Пущай она в пользу помещиков и оброк с них собирает. Только оброк самый малый, для мужика не разорительный. Вот и весь мой сказ. А это вот мой письменный отзыв, — и Маслов, подойдя к секретарю Новикову, передал ему свою записку.
Выступление Маслова показалось собранию дворян столь необоснованным и несерьезным, а сам депутат Маслов — столь жалким и, по мнению дворян, дурашливым, что его задорная речь прозвучала для них, как дребезг слов презренного шута.
Хотя личность депутатов считалась по закону неприкосновенной, однако злосчастный депутат Маслов получил негласный от полицейской власти выговор с приказом впредь таких речей не говорить, а держать язык за зубами, в противном же случае он может-де навсегда лишиться и зубов и языка.
За депутатами Коробьиным, Козельским и Падуровым установлен негласный надзор полиции. А всех приходящих к ним крестьян приказано хватать и тащить, куда следует.
Тем не менее, кучки крестьян продолжали скрытно собираться; тут были крестьяне оброчные, отпросившиеся у своих господ в Москву на заработки, были барские холопы-челядинцы, были ходоки, нарочито посланные в Москву землепашцами с Волги, с Камы, с Северной Двины и прочих мест России. Все они, как библейские одержимые болезнями, ждали у Силоамской купели возмущения воды от дуновения слетевшего с небес архангела: вода заплещет, заиграет, и кто войдет в нее — здрав будет.
