Спартак (Другой перевод) - Джованьоли Рафаэлло (Рафаэло) (полная версия книги TXT) 📗
Здесь надо пояснить, что кроме несчастных рабов, взятых на, войне, которые поступали в продажу и предназначались в гладиаторы, и кроме тех, которых судьи приговаривали к этому ремеслу, были еще добровольцы. Обычно это были бездельники, кутилы и забияки, погрязшие по уши в долгах, неспособные удовлетворить свою необузданную страсть к удовольствиям и относившиеся с презрением к жизни. Они продавали себя ланисте, давая присягу, формула которой дошла до нашего времени, и оканчивали свою жизнь на арене амфитеатра или цирка.
Спартак решительно отверг все предложения своего бывшего ланисты, но тот не переставал ходить за фракийцем по пятам и вертеться возле него, подобно злому гению.
Тем временем Тиберий, который полюбил Спартака и, быть может, имел большие виды на него в будущем, очень энергично занялся устройством судьбы Мирцы. Так как он был близким другом Квинта Гортензия, ему удалось предложить сестре Гортензия Валерии купить Мирцу и принять ее в число рабынь, специально приставленных для ухода за госпожой. Мирца была воспитанная и образовавшая девушка, прекрасно говорила по-гречески, довольно хорошо знала мази и благовония, употребляемый при туалете знатной женщины.
Валерия не отказалась от приобретения девушки, если та ей подойдет, и пожелала ее видеть. Мирца понравилась, Валерия купила ее за сорок пять тысяч сестерций и увезла вместе с другими своими рабынями а дом Суллы, женой которого она стала 15 декабря прошлого года.
Хотя такой исход не отвечал желанию Спартака видеть сестру свободной, тем не менее, он был лучшим из того, что ему представлялось в его положении, так как избавлял и, вероятно навсегда, Мирцу от позора и бесчестия.
Успокоившись насчет сестры, Спартак продолжал заниматься какими-то таинственными и в то же время очень серьезными делами, если судить по его частым беседам с Катилиной, по усердным ежедневным посещениям всех гладиаторских школ в Риме и по обходу вечерами трактиров и харчевен Субурры и Эсквилина, где он всегда искал общества гладиаторов и рабов.
О чем же он мечтал? За какое дело взялся? Что задумал?
Читатель скоро это узнает.
Несомненно, что теперь, в галерее базилики Эмилия, Спартак был погружен в очень серьезные размышления; поэтому он ничего не слышал из того, что говорилось вокруг него, и ни разу не повернул головы в ту сторону, где невдалеке от него галдели Кай Тауривий, Эмилий Варин и Апулей Тудертин, грубо крича и насмешливо жестикулируя.
— Вот увидите, — сказал Варин своим собеседникам, — в этом году должно произойти нечто невиданное.
— Почему?
— Потому что в Ариминском округе действительно случилось чудесное происшествие.
— Что же там произошло?
— Один петух в имении Валерия вместо того, чтобы запеть, заговорил человеческим голосом.
— Если это правда, то это поистине необыкновенное чудо и, очевидно, предвещает страшные события.
— Если это правда?.. Но ведь об этом факте говорит весь Рим, потому что весть о нем разнесли сейчас же по возвращении из Ариминума сам Валерий, его семейные, друзья и рабы.
— Действительно, необыкновенное чудо! — пробормотал Апулей Тудертин, весь начиненный суевериями и очень религиозный. Он глубоко задумался над тайным смыслом этого происшествия, в которое он твердо уверовал и которое признал знамением богов.
В эту минуту человек среднего роста, с крепкими плечами и грудью, с энергичным, мужественным лицом, с черной как смоль бородой и черными глазами, слегка ударил левой рукой по плечу Спартака, оторвав его от размышлений.
— Ты так погружен в свои планы, что глаза твои смотрят в упор, но ничего не видят?..
— А, Крикс! — воскликнул Спартак, поднеся правую руку ко лбу, и потирая его, как бы желая отвлечься от своих мыслей. — Я тебя не видел.
— И, однако, ты на меня смотрел, когда я проходил там внизу вместе с нашим ланистой Акцианом.
— Да будет он проклят!.. Ну, как дела? — опросил спустя минуту Спартак Крикса.
— Я видел Арторикса после его возвращения из поездки.
— Был он в Капуе?
— Да.
— С кем-нибудь виделся?
— С одним германцем, неким Эномаем, которого считают среди всех остальных его товарищей самым сильным и энергичным.
— Ну, ну? — спросил Спартак с все возрастающей тревогой. Глаза его сверкали радостью и надеждой. — Ну и что же?
— Этот Эномай питал надежды и мечты, подобные нашим; поэтому он принял всей душой наш план, присягнул Арториксу и обещал распространять нашу святую и справедливую идею, — прости, если я говорю «нашу», когда я должен был бы сказать «твою»! — среди наиболее смелых гладиаторов из школы Лентула Батиата.
— Ax, — тихо воскликнул Спартак, вздохнув с чувством сильнейшего удовлетворения, — если боги, обитающие на Олимпе, окажут помощь усилиям несчастных и угнетенных, то я уверен, что недалеко то счастливое время, когда рабство исчезнет с лица земли.
— Однако Арторикс сообщил мне, — добавил Крикс, — что этот Эномай, хотя очень смел, но легковерен, неосторожен и неблагоразумен…
— Клянусь Геркулесом!.. Это скверно… Очень скверно!
— Я подумал то же.
И оба гладиатора замолчали на некоторое время. Первым нарушил молчание Крикс, спросив Спартака:
— А Катилина?
— Я начинаю убеждаться, — ответил фракиец, — что он никогда не пойдет с нами в нашем предприятии.
— Значит ложь — та слава, которая идет о нем, и сказка — хваленое величие его души?
— Нет, у него великая душа и еще больший ум, но он пропитав всеми предрассудками своего воспитания, чисто римского. Я думаю, что он хотел бы воспользоваться нашими мечами для того, чтобы изменять существующий порядок управления, но не для того, чтобы уничтожить законы, благодаря которым Рим тиранствует над воем миром.
И, помолчав немного, он добавил:
— Сегодня вечером я в его доме увижусь с ним и с его друзьями для того, чтобы постараться придти к соглашению относительно общего выступления, но я боюсь, что мы ни к чему не придем.
— А наша тайна известна ему и его друзьям?..
— Никакая опасность не грозит в случае открытия ее: если нам не удастся сговориться, они все же нас не предадут. Римляне ведь так мало боятся нас — рабов, слуг, гладиаторов, что не считают нас способными создать серьезную угрозу их власти. Даже с рабами, которые восстали в Сицилии восемнадцать лет тому назад под начальством Эвна, сирийского раба, и вели такую ожесточенную борьбу с Римом, они считались больше, чем с нами.
— Верно, эти — уже почти что люди.
— А мы ведь для них не люди, а низшая раса. В глазах Крикса сверкали искры дикого гнева.
— Ах, Спартак, Спартак, — прошептал он, — более чем за жизнь, которую ты мне спас в цирке, я буду тебе благодарен, если ты настойчиво доведешь до конца трудное дело, которому ты себя посвятил. Постарайся объединить нас, руководи нами, чтобы мы могли пустить в ход наши мечи, добейся, чтобы нам удалось померяться силой я открытом бою с этими знатными разбойниками. Тогда мы им покажем, что мы такие же люди, как и они, а не низшая раса.
— О, до конца жизни я буду упорно бороться за чаше дело, и с непоколебимой волей, неукротимой анергией, всеми силами своей души я доведу его до славного конца или погибну в борьбе за него!
Спартак произнес эти слова твердым и убежденным тоном, пожимая правую руку Крикса, который, подняв ее и прижав к сердцу, сказал в сильном волнении:
— О, Спартак, спаситель мой, ты рожден для великих дел, из таких людей, как ты, выходят герои!
— Или мученики, — прошептал Спартак с выражением глубокой грусти, опустив голову на грудь.
Разговаривая, оба гладиатора двинулись к наружной лестнице, ведущей в портик базилики.
Едва только они достигли портика, какой-то человек подошел к фракийцу и оказал:
— Итак, Спартак, когда же ты решишь вернуться в мою школу? Это был дависта Акциан.
— Да поглотит тебя Стикс при жизни! — воскликнул гладиатор, гневно повернувшись к своему прежнему хозяину. — Когда ты оставишь меня, наконец, в покое и перестаешь надоедать своими проклятыми просьбами?
