Юрьевская прорубь - Вронский Юрий Петрович (мир книг TXT) 📗
Глава семнадцатая. ИОРДАНЬ
От Русских ворот к реке Омовже медленно двигалась вереница людей. Сквозь морозную мглу проглядывало красное, точно раскалённая сковорода, солнце, на которое можно было смотреть, не щурясь.
Люди оделись по-праздничному. На многих были шубы или тулупы, покрытые заморским сукном разных цветов, — преобладало зелёное, синее и красное. Цветные кушаки украшали нагольные тулупы и полушубки тех, кто победнее. На головах у женщин пестрели кики и кокошники, расшитые шёлком и бисером, а у некоторых и жемчугом с самоцветами и янтарём.
Староста, дородный мужчина с длинной пшеничной бородой, и седовласый розоволицый купец несли впереди икону Богоявления.
Вслед за ними над шествием покачивалось несколько хоругвей. Рыжебородый служка нес крест, искусно вырезанный из кипарисового дерева.
На два шага позади него плечистый кузнец, сосед Платоновых, и Трифон Аристов несли большую икону Николая-чудотворца. Трифон был в кафтане ярко-красного ипрского сукна на бобре. Он глядел боярином, но был трезвее родниковой воды.
Были в шествии и Платоновы. Николка и его отец, подобно многим русским, несли садки с голубями. Рядом с Николкой шла мать, державшая на руках Саввушку.
В середине вереницы плыла дебелая купеческая вдова с иконой Знамения Пресвятыя Богородицы.
Почти в хвосте шествия шагал высокий худощавый юноша, несший серебряное вызолоченное блюдо, на котором лежал серебряный крест, а замыкал шествие отец Исидор в торжественном облачении. На нём была скуфья — иссиня-малиновая бархатная шапочка, закруглённая сверху, подобно яйцу, и фелонь — одеяние из серебряной парчи с высоко поднимающимся сзади воротником.
Все мужчины, кроме отца Исидора, шли с непокрытыми головами. Усы и бороды их были белы от инея.
Это был крестный ход, который направлялся к черневшей на реке проруби для свершения обряда водосвятия.
Тем временем из Монашеских ворот вышел отряд рыцарей епископа. По случаю немилосердной стужи ни на ком из нихне было ни шлемов, ни лат — все они были в меховых шапках и шубах. Вооружение их состояло из копий и мечей.
Рыцари, числом около сотни, не спеша направились в сторону той же проруби, что и русские.
Когда они подошли, песнопение и чтение Евангелия уже заканчивалось. Русские давно заметили приближающийся отряд, но делали вид, что появление рыцарей их нисколько не трогает, дабы не нарушать благолепия обряда. Лишь некоторые испуганно косились в сторону нежданных зрителей.
С приближением рыцарей в морозной тишине пугающе нарастал сухой скрип снега под сапогами. Пришедшие начали окружать русских.
Отец Исидор, не обращая внимания на рыцарей, взял с вызолоченного блюда серебряный крест и опустил его в прорубь. Когда он поднял его высоко над собой, стоявший рядом церковный служка стал ловить капли воды, падавшие с креста, в красивый серебряный сосуд с двумя ручками. Тут все, у кого были голуби, открыли садки. Послышалось громкое хлопанье крыльев, похожее на рукоплескание толпы, и вот уже над рекой нестройно кружило множество голубей. То поодиночке, то стайками они улетали домой, туда, где из-за городской стены поднимались прямо в небо дымки невидимых отсюда изб Русского конца. Скоро в небе над студёной Иорданью не осталось ни одного голубя.
Люди, которые смотрели им вслед, уже не могли вернуться домой, как их голуби. Они были отделены от дома цепью краснорожих бритых рыцарей. Кое-кто начал было раздеваться, чтобы, по обычаю, окунуться в прорубь, но начальник отряда пролаял приказание, и русских погнали к городу, подталкивая древками копий недостаточно расторопных.
Когда гонящие и гонимые подходили к Монашеским воротам, из ворот показался Томас и ещё двое воинов. В руках у них были узлы с подсвечниками, паникадилами и прочей церковной утварью. Томас держал в руке большой парчовый узел, из которого свисала на трёх цепочках серебряная лампада. Старый воин искал глазами женщин и жадно всматривался в изукрашенные кики и кокошники.
Проходя мимо него, Трифон Аристов внезапно остановился как вкопанный. Остановились невольно и все шедшие за ним. Вдоль вереницы людей полетели немецкие ругательства. Рыцарь, который был ближе всех к Трифону, изо всей силы ткнул его в спину древком копья, разразившись потоком смешанной немецко-русской брани. Трифон не пошевелился, точно не почувствовал. Он не отрываясь смотрел на лампаду.
Все, кто находился поблизости, тоже узнали её. Это была лампада для образа Николая-чудотворца, сделанная Варфоломеем Платоновым по заказу Трифона Аристова.
Как зачарованный Трифон шагнул к Томасу. Он даже не заметил, что выпустил из рук правый край иконы Николая-чудотворца, которую нёс вместе с чернобородым кузнецом. Кузнец едва успел подхватить Трифонов край и удержать икону от падения.
Рыцарь изрыгнул ещё один поток ругани и попытался древком копья отбросить Трифона назад. Но Трифон, словно не замечая, оттолкнул рыцаря, и тот упал в снег.
Теперь Трифону никто не мешал, и он подошёл к Томасу, глядя то на лампаду, то на грабителя, который был весьма высок ростом и, как дуб, возвышался над ним.
Удар пришёлся куда-то между ухом и виском. Что-то хрустнуло, челюсть Томаса отвалилась и снова захлопнулась, точно волчий капкан, а сам он, запрокинув голову, повалился на снег. Ноги его согнулись было в коленях, но тут же судорожно вытянулись — и замерли.
Тем временем рыцарь, которого оттолкнул Трифон, поднялся на ноги и с яростным рычанием бросился к нему. Но его опередил другой рыцарь. Он пронзил Трифона копьём почти в то самое мгновение, когда Трифон ударил Томаса.
На снегу рядом с верным Томасом, лучшим другом епископа, лежал великий грешник Трифон Аристов. На нём не было видно крови, потому что он был одет в кафтан ярко-красного ипрского сукна. Но на снегу всё шире расплывалось пятно того же цвета, что и кафтан.
Проходя под сводом ворот, Николка вспомнил, как они с Мартином всегда кричали в подворотне, чтобы получить ответ от каменного свода. Но это было что-то бесконечно далёкое, к чему уже не могло быть возврата. Недаром все взрослые горячо молились.
Русских гнали в городскую темницу, находившуюся неподалёку от Большого рынка. По дороге они видели мало сочувственных взглядов, гораздо больше злорадствующих и жадно-любопытных. Лишь изредка в светлых глазах какой-нибудь служанки из чуди или извозчика из латышей мелькало испуганное сострадание. Впереди и позади необычного шествия бежали ребятишки с криками:
— Русских поймали! Русских поймали!
Иногда кто-нибудь из них удивлённо восклицал:
— А вон русские дети! Их тоже поймали! А кто-то вопил во всё горло:
— Русские рыцаря убили!
Когда пленники спускались в подвал по узенькой каменной лестнице со стёртыми ступеньками, рыцари хищно и зорко осматривали каждого, срывали с женщин кокошники и кики, расшитые жемчугом и каменьями, и меха, что подороже. Забрали они и серебряную чашу у церковного служки, и позолоченное блюдо с серебряным крестом у худощавого юноши, и всё, что в их глазах представляло ценность.
Затворилась тяжёлая окованная дверь, лязгнул засов, зазвенели ключи — и русские остались в подземелье со сводчатыми стенами и единственным крохотным оконцем почти под самым потолком.
Здесь им предстояло провести неизвестно сколько времени в ожидании неведомого.
