Первый художник: Повесть из времен каменного века (В дали времен. Том V ) - Пахомов Дмитрий Александрович
Благодаря таким причинам, Кремню и удалось в это утро склонить на свою сторону большинство и одержать победу над Клыком, но он чувствовал, что это была первая, но и последняя победа, которой Клык ему ни за что не простит и так или иначе когда-нибудь отомстит.
«Надо уйти и оставить свое племя! — думал Кремень. — Выкуплю пленника, возьму жену и старого вождя, позову с собой тех товарищей, которые согласятся следовать с нами на новые места, и мы уйдем на большое озеро. Брат Зари укажет дорогу, и если нас будет много, то нам нечего бояться по дороге опасностей. Только бы выкупить пленника!»
Мучительные думы теснились в голове Кремня. Он решился уйти, но все-таки ему было жаль родных мест, жаль покидать племя, на которое он не мог пожаловаться.
Ему жаль и большой пещеры, где умерли его отец и мать и дед, где он сам прожил столько счастливых лет под руководством серьезного и энергичного Клыка; ему, как это ни странно, было даже жаль Клыка, к которому он, несмотря на все свое недовольство, чувствовал какую-то родственную привязанность.
Но особенно было ему жаль расставаться с своей небольшой пещерой, где он так уютно устроился с Зарей, думая прожить там всю жизнь в тишине и спокойствии; жаль начатых работ, шкур, запасов, утвари, большую часть которых придется бросить, жаль тех мест, где впервые у него явилось желание изображать узоры из камней, потом на песке, на глине, коре и, наконец, на дереве, кости и камне. Сколько волнений он пережил в течение многих-многих лет, сколько он сделал и мог бы еще сделать! Кто знает, что ждет его впереди, среди чуждого племени, с иными обычаями, языком и нравами? Заря хвалит свое племя, старый вождь тоже, но кто же не хвалит своего? Положим, Кремень явится туда не совсем посторонним: через жену он вступил в родство с вождем; спасши жизнь сыну последнего, он приобретет благодарность не только новых родственников, но и всего племени, живущего на большом озере.
Много дум проносилось в голове Кремня, пока он сидел около Филина, ожидая, когда тот наконец придет в себя.
Солнце поднялось почти до полдня, когда Филин слегка пошевелился и простонал. Кремень дал ему пить, и Филин с благодарностью прильнул засохшими губами к краю горшка с холодной водой. Он не знал еще, какое близкое участие принимал Кремень в утренних событиях, и Кремень не спешил разъяснить ему это, надеясь, что так будет лучше вести переговоры.
— Как ты себя чувствуешь, Филин? — спросил Кремень.
— Плохо, Кремень, плохо, но это ничего: я отомщу за себя, и как только руки мои в состоянии будут поднять топор, я размозжу голову своему врагу! Где он?
— Не бойся, он не убежит…
— Связан?
— Крепко, ремнями.
Филин улыбнулся жестокой улыбкой, но вдруг подскочил, как ужаленный: он вспомнил сцену казни и вспомнил, что какая-то женщина толкнула его и этим не позволила ему кончить начатое. Злоба исказила и без того дикое лицо Филина, и он, задыхаясь, обратился к Кремню:
— Кто толкнул меня, Кремень?.. Кто осмелился? Какая женщина?.. О, я ей за это перережу горло и из живой выпущу всю кровь!.. Я истолку ее, как песок!.. я!.. я… — и, задыхаясь в бессильной ярости, Филин снова повалился на свои шкуры.
Кремень молчал. «Не отложить ли объяснение, — думалось ему, — на некоторое время? Но нет, время не терпит! Если, будучи еще таким слабым, Филин полон злобы, то, оправившись, он обратится окончательно в дикого зверя и убьет пленника тут же в пещере!»
— Филин, — решительно сказал Кремень, — ты непременно хочешь убить пленника?
— Убью! — сквозь зубы прорычал Филин.
— Зачем? Чем поможет тебе его смерть?
Филин только сверкнул глазами, но ничего не сказал.
— Ты знаешь мой боевой топор, у которого на рукоятке голова мамонта? — сказал Кремень, немного помолчав.
— Знаю, — хороший топор…
— Я отдам его тебе, хочешь?
— О, Кремень! — с восторгом произнес Филин, — хороший топор, очень хороший, и он будет мой? да?..
— Твой, твой, и я еще прибавлю к нему свой красный плащ…
— О!..
— Но ты за это должен для меня тоже сделать.
— Что сделать, говори, Кремень! Все, что хочешь! Всю зиму я буду носить тебе дичь и шкуры, и рога и кости; я сам не буду есть, но тебе все принесу!
— Нет, мне этого не надо, я у тебя потребую гораздо меньше и такое, что ты можешь сделать сейчас.
— Что же тебе надо?
— Филин, я отдал тебе топор и плащ, а ты, ты… отдай мне пленника…
— Пленника? — закричал не своим голосом Филин, — пленника, которого я должен убить, который ранил меня, из-за которого меня толкнула женщина?.. Никогда!.. Нет, скорее я умру, но его не отдам! Я вырву из него сердце, и мое сердце успокоится!!.
— А ведь такого топора, какой я тебе даю, ни у кого нет и не будет. Это лучший топор из всех, какие есть! Великий Дух помогал мне, когда я делал его; каждый удар его попадает туда, куда метит. У Клыка хороший топор, но у тебя будет еще лучше! А плащ, — где ты видел такой плащ? Легкий, теплый, весь сшитый самыми тонкими жилами, весь внутри красный и с разными узорами, и он будет твой… Хочешь еще мой большой нож?
Глаза Филина заблистали жадностью, но снова через мгновение потухли.
— Я убью пленника! — глухо сказал он.
— Что тебе в его смерти? Одна минута удовольствия, а затем у тебя ничего не будет! Если же ты отдашь его мне, то у тебя будут такие вещи, каких ни у кого нет. Помнишь, как вождь племени, которое проходило здесь весной, давал мне за один только топор десять рабов, и я не отдал. Теперь отдаю за одного, только за одного, и еще прибавляю тебе плащ и нож! Соглашайся, Филин! У тебя будет лучшее оружие во всем племени, и все воины и сам Клык будут тебе завидовать.
— Я убью его, убью! — упорно стоял на своем Филин.
— Если бы этот пленник принадлежал Клыку, то он, не задумываясь, сейчас же отдал бы его мне за один только топор, а у тебя будут еще нож и плащ, и когда кто спросит, у кого лучше оружие, то все скажут: «У храброго воина Филина, который выгодно обменял его на одного, только одного пленника!» И все потом скажут: «Филин не только храбрый воин, но и мудрый человек, который может быть даже вождем большого племени!» Вот что будут говорить все воины, окружающие тебя!
Филин начинал колебаться, а Кремень усилил доводы, описывая подробно предметы, которые пойдут в обмен на пленника. Вдруг какая-то новая мысль мелькнула в голове Филина, и он внезапно спросил:
— А зачем тебе пленник? Зачем ты просишь его у меня и хочешь отдать за него свои лучшие вещи?
— Слушай, Филин, я тебе скажу правду: я хочу получить пленника, потому что не люблю крови и казней. Когда идешь в бой, то убивай, но убивать связанного недостойно храброго воина, такого, как ты!
— Но ты не выкупал прежних пленных, которых убил Клык, — зачем же тебе нужен этот пленник?
— Хорошо, я тебе все скажу: он нужен мне потому, что это брат моей жены и сын старика-вождя, которого я спас от смерти…
— А, так это брат твоей жены? А, так это она бросилась на меня? Она?.. Я вас всех, всех убью, у всех вырву сердца! И ты смел ко мне прийти, ты осмелился предлагать свой топор за жизнь пленника, когда твоя жизнь и жизнь твоей жены принадлежат мне!..
Филин заревел, как раненый бык, схватил дубину, лежавшую около, и с пеной у рта бросился на Кремня, но тот ловким прыжком избегнул страшного удара, который угодил в стену. Удар был так силен, что дубина треснула во всю длину, но это было последнее усилие Филина: его больная голова не выдержала напряжения, и он в судорогах и с пеной на губах упал на землю и опять впал в беспамятство.
Кремень бросился к Заре и старику и наскоро сообщил им о происшедшем.
— Что же нам делать? Что делать? — в отчаянии воскликнула она, ломая руки.
— Надо спасти твоего брата и бежать в эту же ночь, чтобы к утру быть далеко от пещер, — сказал энергично Кремень.
Вместе с решением к нему вернулось обычные хладнокровие и спокойствие.
— Вождь, — сказал Кремень, — ты оставайся здесь и защити, если нужно, сына, хотя я не думаю, чтобы Филин очнулся и сделал что-нибудь, а остальным нет никакого дела до пленника и до Филина. Ночью, может быть, удастся спасти его и убежать. А ты, Заря, иди в нашу пещеру и собирай все в дорогу. Бери только необходимое, а остальное брось, пусть пропадает!
