Спартак (Другой перевод) - Джованьоли Рафаэлло (Рафаэло) (полная версия книги TXT) 📗
Цезарь усмехнулся своей чуть презрительной улыбкой и возразил:
— Услуга, о которой я буду тебя просить, добрейший Метробий, не очень велика. Ты бываешь в доме Кнея Юния Норбана?..
— Еще бы, — радостно, тоном близкого человека сказал Метробий. — Добрый Норбан расположен ко мне.., очень расположен.., и с давнего времени… Еще когда был жив мой знаменитый друг, бессмертный Луций Корнелий Сулла…
Едва заметная гримаса отвращения пробежала по губам Цезаря, но он ответил с притворным добродушием:
— Ну, хорошо… — Он на мгновение задумался, а затем прибавил:
— Приходи ко мне сегодня вечером к ужину, Метробий, я тебе тогда скажу на досуге, в чем дело.
— О, какое счастье!.. Какая честь!.. Как я тебе благодарен, милостивейший Юлий!..
— Хорошо, хорошо!.. Довольно благодарностей. Иди, тебя ждут твои друзья. Вечером увидимся.
Величественным жестом Цезарь попрощался с Метробием, который, рассыпаясь в бесчисленных приветствиях и поклонах, пошел в харчевню Эскулапа.
Если принять во внимание отвратительные качества человека, к которому обращался Цезарь, а также репутацию последнего, как молодого человека, пользовавшегося большим успехом у женщин, очень вероятно, что сведения, которые Цезарь желал узнать от Метробия, касались любовных дел.
Метробий, ликуя от радости по поводу своей удачи, считая очень большой честью для себя приглашение Цезаря, пошел в харчевню Эскулапа, где с самодовольным видом стал рассказывать о случившемся друзьям, уже сидя за столом.
Мысль о предстоящем через несколько часов роскошном пире не помешала ему с усердием приняться за еду и еще усерднее — за отличное велитернское вино.
Среди шуток и смеха, раздававшихся за столом, комедиант совсем не замечал, как проходили минуть; и часы, и потерял счет колоссальному количеству опорожненных бокалов; через два часа бедняга от слишком частых возлияний велитернского захмелел так, что ранее обычного оказался не в себе. Но сквозь мрак, сгустившийся над его разумом, у него мелькнула мысль, что дальше так продолжаться не может, что через час он совершенно потеряет способность двигаться и пойти на ужин к Цезарю. Он принял твердое решение, оперся обеими ладонями о стол и с немалым трудом поднялся на ноги; затем, прощаясь с компанией, заплетающимся языком объяснил, что ему нужно уйти, так как его ожидают к ужину у Це… Це… Церазя.
Взрыв громкого пьяного хохота последовал за этой обмолвкой Острые словечки и насмешки посыпались ему вслед, когда он нетвердыми шагами выходил из таверны.
— Красив ты будешь у Церазя! — вскричал один.
— У тебя узел на языке, бедный Метробий! — воскликнул другой.
— Не танцуй, ты не на сцене!
— Держись прямо… Ты вытираешь все стены!
— Он вошел в соглашение с штукатурами!
— Идет петлями, как змея!
Между тем Метробий, выйдя на улицу, бормотал:
— Сме…етесь.., сме…етесь.., оборванцы! Но я.., пойду на ужин к Цезарю.., он хороший человек… великолепный человек… Цезарь.., и он любит ар.., ар.., артистов! Клянусь Юпитером Капи… Калилотийским! Не могу.., понять, как здесь идти… Это велитернское.., оно подмешано.., и фальшиво.., как душа Эв… Эв.., тибиды!
Сделав шагов двадцать, старый пьяница остановился и, шатаясь, некоторое время стоял в раздумьи; в конце концов он, по-видимому, напал на мысль, которая для человека в его состоянии была блестяща. Метробий решил воспользоваться двумя часами, оставшимися до момента, когда он должен был быть в доме Юлия Цезаря, чтобы переварить на воздухе выпитое в таком изобилии велитернское. Мысль была великолепна и делала честь здравому смыслу Метробия. Шатаясь на нетвердых ногах, он начал бормотать про себя, приставив указательный палец правой руки ко лбу:
— Куда лучше.., мне пойти?.. К вершине.., конечно, воздух там.., более свежий.., а мне жарко.., а календарь меня уверяет.., что февраль.., бывает зимой… А разве февраль зимний месяц?.. Он будет зимним для того, кто не выпил столько.., а что я найду, если пойду по этой дороге?.. Я найду.., гробницу этого доброго царя Нумы.., я никогда ни капельки не уважал этого Нуму.., за то, что он не любил вина… Не любил… А я не верю, что он не любил вина.., и я могу поклясться двенадцатью богами Согласия.., что он с нимфой Угерией.., говорил не только о государственных делах.., да…
Идя зигзагами, Метробий продолжал свои нападки на трезвенников и в особенности на бедного царя Нуму, и скоро дошел до леса Фуррины, богини бурь.
После недолгого блуждания по узким тропинкам этого леса он увидел огромное дерево, стоявшее почти в самом центре леса. Близ дерева находилась круглая поляна. Метробий расположился здесь, опершись спиной о многолетний ствол дерева.
— Действительно, любопытная вещь, — бормотал комедиант. — Подумать, что я найду успокоение от бури, волнующей меня, как раз в лесу, посвященном богине бурь… Однако.., сказать по правде, хорошо на лоне природы.., и привлекательность пастушеской жизни не является всецело поэтическим измышлением… Хорошая вещь пастушеская жизнь! Вдали от шума больших городов.., среди торжественной тишины полей.., в приятной уединенности природы.., на мягкой травке.., среди прыгающих козлят, блеяния ягнят.., журчания ручейка.., пения соловья.., хороша пастушеская жизнь!.. Лишь бы ручеек вместо чистой и свежей воды пастуху давал хорошее фалернское вино! — Ах! С этим я не мог бы никак примириться.., никогда… Пить воду… Я бы умер через несколько дней от меланхолии… Какая скучная вещь вода!.. Какая безвкусная!..
Болтая, Метробий закрывал и открывал отяжелевшие веки и вскоре заснул.
Ему снилось, что он находится на поле, высохшем, бесплодном, голом, над которым сверкало жгучее солнце… Как жгло это солнце! Метробий чувствовал себя совершенно вспотевшим, горло его горело, он испытывал жажду.., жажду.., и чувствовал стеснение в груди.., беспокойство.., тревогу… К счастью, однако, Метробий услыхал журчанье ручья.., и побежал по направлению к нему.., бежал.., и не мог бежать, так как ноги отяжелели.., словно каменные.., и ступни не могли оторваться от земли… А между тем ручей был еще далеко! Метробий — сам не понимая, каким образом, — увидел, что в ручье течет фалернское… И странное дело — журчанье ручья походило на шепот человеческих голосов. Метробий умирал от жажды; он продолжал бежать и наконец подбежал к ручью; когда же он ничком бросился на землю, чтобы напиться этого прекрасного фалернского вина, навстречу ему вдруг вышел Нума Помпилий и не позволил пить. У Нумы Помпилия была белая, очень длинная борода и суровый вид; он смотрел на Метробия грозно и стал осыпать его бранью и упреками! Какой звучный и металлический голос был у этого Нумы Помпилия! И в то время как Нума Помпилий говорил, Метробий слышал опять шепот голосов, исходивший, казалось, из ручья, и вода в нем внезапно вместо фалернского превратилась в алую, горячую кровь Нума Помпилий грозно закричал:
— У тебя жажда?.. У тебя жажда крови, тиран?.. Так напейся крови своих братьев, подлый трус!
Сон становился все мрачнее Метробий чувствовал, что сердце у него сжимается; он боялся этого старика с неумолимым голосом и бросился стремительно бежать, спотыкался в своем беге о сучья и падал…
Он проснулся.
В первый момент он не мог понять, где находится и спит ли еще или проснулся; протер себе глаза, осмотрелся кругом и увидел, что он в лесу, что была ночь и что только лучи месяца разрывали там и сям мрак между ветвями деревьев. Он постарался собраться с мыслями и привести их немного в порядок, но это ему не удавалось, так как уже после пробуждения он все еще слышал мощный голос Нумы Помпилия, произносивший гневные слова; потому-то в первые мгновения он думал, что еще спит и видит сон. Но очень скоро он убедился, что действительно проснулся, смутно вспомнил, как здесь очутился и понял, что голос, слышанный им во сне, был голосом живого человека, который раздавался недалеко от него на небольшой лесной поляне.
— Смерть за смерть! Постараемся по крайней мере умереть ради нашей пользы, а не для развлечения наших повелителей! — говорил с жаром и энергией этот голос. — Эти бешеные, свирепые звери в образе человеческом жаждут крови, как тигры Ливийской пустыни. Хорошо! Пусть они выйдут со своим мечами против наших мечей, пусть по чечет их кровь, смешиваясь с нашей, и пусть поймут, что сердце бьется и у рабов, и у гладиаторов, и у угнетенных. Они убедятся — клянусь всеми богами, обитающими на Олимпе!.. — в том, что для всех одинаково должно светить солнце и земля давать плоды, и что всем людям жизнь должна доставлять радости и удовлетворение в равной мере.
