Словарь Ламприера - Норфолк Лоуренс (библиотека книг .TXT) 📗
— Этот дождь… Так холодно. Спотыкаясь, они бредут вперед, Септимус тащит его, обхватив руками за плечи, Ламприер с трудом волочит заплетающиеся ноги. Дождь накатывает волнами, то затихая, то вновь оглушая его своим шумом. Вот и река. Ламприер пытается повернуться к своему другу.
— Что вам известно? — требовательно спрашивает он. — Черт возьми, что вам известно обо всем этом? — Он больше не в силах сдерживаться. — Что вам известно обо мне? О том, что я сделал? О том, кто я такой? — Наверное, по его лицу текут слезы, но не важно, их все равно не отличить от дождевых струй.
Лицо Септимуса каменеет. Ламприер впервые видит его таким — мраморное лицо изваяния.
— Расскажите мне, — говорит он, обнимая Ламприера за плечи, — расскажите мне все.
Но тут дождь полил как из ведра, заглушая все голоса своим монотонным шумом. Расслышать, о чем рассказывает Ламприер, усевшийся прямо в лужу на обочине, было нелегко даже его спутнику, а заметить обоих за пеленой дождя невозможно было даже с тянущейся в двух шагах от них размытой дороги, по которой брели сейчас домой две женщины в голубом, с трудом переставляя облепленные грязью, будто свинцом налитые ноги. Потоки воды неслись вслед за ними по улицам через Стренд и мимо Флит-маркет к Ладгейту. Небеса хлестали и буравили город. Дождь не стихал.
От Ладгейта до того места, куда шли эти женщины, ходьбы было больше часа; то был дом с темными окнами на Стоункаттер-лейн. Вода заливала крышу и переполняла водостоки, отыскивала сломанные черепицы и отмечала их беспорядочными лужицами на полу верхнего этажа. Здесь, растеряв всю свою очистительную силу, дождь проползал черными языками по уклонам половиц и просачивался на нижний этаж. Оттуда через щели в покоробленных досках пола вода проникала в угольный подвал, пропитывая влагой черный грунт в основании дома. Холодный сырой воздух, словно непрошеный жилец, гулял по перегороженным комнатам, распространяя запах тления. Дом стоял, выдерживая осаду проливного дождя, заброшенный, темный, но не вовсе пустой.
В подвал шум бегущей воды докатывался приглушенными, беспорядочными волнами. Через узкую решетку, открывавшую для обзора крохотный клочок тротуара и пустынной улицы напротив, Назиму было видно, как ветер гонит ее по мостовой. Капли воды срывались с крыльца частой дробью. Сквозь щели в досках над головой Назим различал тусклый свет в окне верхней комнаты. Голый земляной пол наклонно уходил из-под него; он лежал на спине, разглядывая дощатое перекрытие. Это была самая сухая часть подвала. Но вот прямо над ним повисла капля воды, набухла и сорвалась вниз, затем другая, и еще одна — шлеп! — прямо ему на лоб. Назим нехотя поднялся, чтобы в третий раз за ночь переместить несколько досок, заменявших ему постель. Случайная капля упала на шею, и он беззвучно выругался. Проклятый дождь.
Он оттащил доски подальше от капающей воды и снова лег. Его черные глаза глядели в пустоту, он тяжело вдыхал сырой воздух. Глаза закрылись. Он вытянул ноги на досках. Ему казалось, будто дождь просачивается в него и тело становится все тяжелее. Когда он проснется, то обнаружит, что насквозь пропитался водой и не в силах поднять свое разбухшее тело. Ерунда… Он просто растворится и превратится в ничто. Он заснет и проснется, и все начнется сначала. Снова в доки. «Заснуть, проснуться, действовать, заснуть, проснуться», — накатывало на него, словно волны. Мягкая земля немного подалась под его весом, доски съехали с места, и Назим вздохнул про себя, слушая, как тянется ночь.
Еще несколько часов оставалось до рассвета. Скоро он вернется в доки, на свой сторожевой пост. Он увидит на прежнем месте «Вендрагон», увидит всю бригаду распорядителей и грузчиков и опять будет смотреть, как холод поднимает облачками пар с потных спин. Снова увидит Коукера — так вроде его имя? Коукера, старшего в артели грузчиков, чьи слова он расслышал из своего тайника, из-под груды сваленных на причале снастей. А тот узколицый человек видел, как Назим, надвинув поглубже свою широкополую шляпу, медленным шагом удаляется за ближайший угол. Притворные уходы, тайные возвращения… Да, Коукер. Но он здесь ни при чем. Ровным счетом ничего не значит… Назим незаметно вернулся обратно и прокрался вдоль пристани, укрыться там проще простого, совсем нетрудно было подобраться поближе и расслышать, о чем говорят эти двое.
— … через несколько недель. Когда прибудет груз, вас оповестят. Вы будете готовы?
Это был не вопрос, скорее приказ. И все же голос узколицего звучал не слишком уверенно. Коукер потирал руки. Разумеется, он будет свободен, его люди тоже. Ящики, за погрузкой которых Назим следил несколько последних дней, прибывали нерегулярно. Откуда? И когда прибудут в следующий раз? Назим напрягал слух, чтобы уловить подробности, но говорившие их почти не касались. Где-то в Лондоне. Остановить реку, поднявшись к ее истоку? Назиму вдруг почудилось, что он заблудился где-то среди притоков и каналов, засмотрелся на поверхность гудящей машины, устройство которой по-прежнему ему неведомо. Вряд ли он сможет узнать что-нибудь новое, продолжая следить за «Вендрагоном». Ящики, люди, корабль… Все это складывалось в следы, уводившие его прочь от Девятерых.
«Мессир Мара» — так называл узколицего Коукер. «Мессир Мара» был одним из них.
Лицо старика, которое мелькнуло в окне мансарды в тот первый день, появлялось там еще несколько раз. Назиму показалось даже, что один раз их взгляды встретились, но до окна было слишком далеко. Даже если старик изучал его, пожалуй, не следовало придавать этому значения. Едва ли они послали бы двоих наблюдать за погрузкой. «Мара» отдавал распоряжения Коукеру металлическим монотонным голосом, почти лишенным всякого выражения. Тембр его поразил Назима.
— … по две гинеи на человека, ни больше, ни меньше, договорились? Только те же люди, ни одного нового, ни одного не испытанного, мы поняли друг друга, договорились? Через две недели, считая с сегодняшнего дня, в шесть утра, договорились? — Договорились, договорились, договорились, хотя Коукер не произнес ни слова и лишь нервно потирал большие красные руки, чтобы унять дрожь, хотя каждая ладонь была, наверно, размером с голову его узколицего, худощавого собеседника. Дело было в тембре, и Назим много раз слышал, как его собственный голос принимает точно такой тембр.
— Закопал сокровища! Всего в тридцати шагах! — Калека-моряк приближается к ним, размахивая костылем и тяжело стуча обрубками. Изо рта его вылетали бессвязные фразы, обращенные к ним обоим. — В тридцати шагах отсюда! — Коукер отмахнулся от него, но калека не умолк и не двинулся с места, даже когда Коукер угрожающе двинулся на него.
— Пошел. Вон.
Произнесенные тихим голосом слова заставили калеку тут же замолкнуть. Поворот костылей, и вот он повернулся и поплелся прочь, побрел домой вдоль пристани. «Пошел. Вон». Этот тембр, казалось, лишал воли и Назима. Да, Бахадур, твой урок… Словно тайный знак для Назима. Этот тембр появлялся и в его голосе; но он берег его лишь для последних моментов, для мгновений самой тесной близости, что случалась между ним и другими людьми… Не более чем средство заполнить промежуток, отделявший для них понимание от смерти; не более чем мост. Этот особый тембр изгонял и страх, и торжество, и удовольствие. Оставлявший только действие. Люди слышали этот голос только однажды, за мгновение до того, как ассасин наваба отнимал у них жизнь. Но сам Назим, услышав, как этим голосом говорит кто-то другой, на мгновение утратил самообладание. Он понял, чем занимается «Мара». Мара тоже был убийцей.
— Ле Мара, — снова раздался этот голос. Он поправлял своего собеседника.
— Мессир Ле Мара, — повторил Коукер послушно, как ребенок, и, продолжая бормотать про себя «Ле Мара», неуклюжей походкой двинулся к своим людям. Назим поднял голову и успел заметить краем глаза, как в окне мансарды задернулась занавеска. Калека удалялся в противоположном направлении и был уже ярдах в пятидесяти от них.
