Последние Каролинги – 2 - Навина Наталья (читать книги без сокращений .TXT) 📗
Альбоин слышал подобные истории. Виновных в нерадивости карали не менее безжалостно, чем самих убийц. Их подвергали тяжелейшим пыткам, и, если они не умирали при этом, иным отрубали руки и ноги, иных ослепляли, других ждали колесо или бичевание до смерти, или костер. Последнее время в Компендии и Лаоне не видели жестоких казней, потому что королева, единственная из всех людей, могла вступиться за осужденных и умилостивить сердце короля. Ее больше нет, и не будет ни защиты, ни милосердия.
Панический страх все больше затягивал Альбоина, лишая его способности соображать и действовать. Он мог бы скрыться, бежать в Бургундию или Аллеманию. Но Альбоин боялся не только мячений, он боялся позора. А бегство означало не только позорную трусость, но также косвенное признание соучастия в убийстве. Несмотря ни на что, Альбоин оставался рыцарем, слугой своего сюзерена. И христианином. Не сомневаясь в том, что Эд уничтожит его самого, он также был уверен, что расправа короля не падет на головы его близких. Старшие сыновья Альбоина уже несли военную службу, младшие, по смерти матери, были отправлены на воспитание к ее родным. А сам он… что ж, он достаточно пожил на свете.
И призвал тогда Альбоин Гонвальда, своего оруженосца, и спросил его:
– Скажи, Гонвальд, был ли я все годы твоей службы тебе хорошим господином?
– Истинно так.
– Было ли между нами согласие во всем?
– Да, господин.
– Чинил ли я тебе какие-нибудь несправедливые обиды и поношения?
– Нет, господин.
– Тогда поклянись своим оружием, а также именем Христовым, что исполнишь то, что я прикажу тебе.
И Гонвальд поклялся в том, что его хозяин от него требовал, и поцеловал также крест, который носил на шее, в знак своей верности.
– Слушай меня, Гонвальд. Бог запрещает нам посягать на собственную жизнь, а я послушен Богу. Не допусти, чтоб меня постигли позор и мучения. Достань свой меч и убей меня!
Авель находился в монастыре, когда до него дошла весть, что в Компендий прибыл Альберик Верринский, наряженный вести следствие об убийствах. Он прискакал, далеко обогнав возвращающееся войско, не заехал даже к себе в Веррин, и, как говорили, споро принялся за дело. Приор тут же приказал седлать крепкого лошака, накинул плащ и без промедлений въехал а замок. Альберик был именно тем человеком из ближайшего оуркжения короля, с которым приор мог переговорить о том, что случилось, и узнать, что может ожидать их впоследствии.
По прибытии Авеля сразу же проводили к сеньеру Верринскому, который занял в замке покои ушедшего Альбоина. Альберик сердечно обнял старого сотоварища и усадил его напротив себя. Вид у бывшего тутора школы святого Эриберта был умученный. Он отрастил клочковатую бороду, волосы его были взъерошены, веки воспалены, и он сильно спал с лица.
– Здравствуй, брат. Или тебя теперь нужно называть «отец», хоть ты и младше меня?
Даже такому тугодуму, как Авель, ясно было, что подобное приветствие – лишь уловка, с помощью которой Альберик пытается отогнать тяжкие мысли.
– Скажи мне, как было… там? – спросил приор.
Альберик тоже понял, что Авеля интересует вовсе не ход боевых действий. Он ответил не сразу:
– Плохо, брат. Когда мы узнали… долго боялись ему говорить. С неделю или больше. Сам знаешь… – Альберик неопределенно повел рукой. Но Авель действительно знал. – Потом вызвался Коннал-ирландец. Понадеялся, что монаха он, может быть, и не убьет. – Опять последовало долгое молчание. Авель не сводил с Альберика напряженного взгляда. Тот не выдержал и взорвался. – Ты ждешь от меня подробностей? Так не буду я говорить об этом! Не хочу, и все!
– А Коннал? – тихо спросил Авель, хорошо знавший отчаянного ирландца.
– Что Коннал? Нету Коннала.
– Он все же убил его…
– Нет, Коннал позже погиб, при отступлении. Нам еще много пришлось биться. Потому что едва ли не в тот же щень к владетелю Сполето подошло свежее подкрепление из Леополиса, есть такая крепость возле Рима, и нам оставалось только драться! Господи всемилостивый, что был за бой! Они пытались взять нас в клещи, эти лангобарды, называющие себя римлянами… Помнишь осаду Парижа? Теперь мы сами оказались на месте данов. Разница была в том, что мы все же разорвали эти клещи, и, хотя Сполето и не пал, не было перевеса ни на той, ни на другой стороне. Но король приказал отступать. Он сохранил армию – это все. А на обратном пути нам в спину ударили люди графа Прованского. Вот тогда-то Коннал и погиб. Я тебе чествно скажу – он сам на это нарывался. Может, он решил, что лучше умереть от меча, чем… – он облизнул пересохшие губы, – …от проклятия.
Поскольку Авель сохранял молчание, Альберик снова вскинулся.
– Ну, что ты хочешь от меня узнать? Полетят ли головы в Компендии? Будут ли казни? А я знаю?
– Он так их оплакивает?
Лицо Альберика дернулось.
– Оплакивает? Если бы он их оплакивал, все было бы не так уж плохо. Нет, брат, все гораздо хуже…
– «Нас некому защитить. Отошло благословение от Нейстрии, » – пробормотал Авель.
– Что?
– Так говорил один безумец. Я велел его запереть.
– Это ты правильно сделал. Только сумасшедших пророков нам сейчас и не хватает. Каждый делает, что может. И я делаю, что могу. А что толку? Все здесь перетрусили, суетятся, доносят друг на друга… Вот уже шепчутся, что и Фортунат был отравлен. А ты как полагаешь?
– Нет.
– Я тоже думаю, что нет. Много ли такому ветхому старцу было надо? А находятся и такие, что обвиняют няньку – а у нее, бедняги, у самой руки отнялись, или вот Альбоина, благо тот защитить себя уже не может, или его оруженосца – зарезал, мол, своего господина за плату, ничего будто тот ему не приказывал. Я-то Гонвальду верю. Он человек верный и поступил по клятве. Правда, я для вида велел схватить его и отвезти в дальнюю крепость, но в дороге тайно распорядился отпустить. Если наказывать за верность, то что со всеми нами будет? Нет, ни Альбоин, ни Вульфгунда, ни Гонвальд, ни Феликс – его тоже обвиняют – здесь ни при чем. Дело ясное. Гунтрамн по подсказке Фулька подкупил эту девку Ригунту. У родителей своих она не объявлялась, стало быть, либо прячется в каком-нибудь монастыре – я их еще перетряхну, будь верен, либо ее тоже прикоичили, чтоб не болтала. Гунтрам, конечно, поначалу от всего отрекался, но как стали с него шкуру по кусочкам снимать, признался во всем – и в государственной измене, и в убийстве… а заодно и в лжесвидетельстве, разврате и связях с дьяволом… но это уж по твоей части, не по моей. Теперь вся забота, чтоб он у меня до казни не подох.
Авель слушал, кивая. Он был совершенно согласен с тем, что говорил Альберик – верных слуг нужно миловать, а врагов короля и убийц – уничтожать без жалости и снисхождения. Но дальнейшие утверждения Альберика были для него темны.
– Что же до будущего… Ну, я не Альбоин, на меч не брошусь… Я мог бы сказать: «Если бы моя жена была здесь, этого бы не случилось». Или: «Если бы король не затеял поход в Италию, этого бы не случилось». Но это случилось, Авель, а я гаданием не занимаюсь. Что есть, то есть, и с этим надо жить. Только захочет ли король с этим согласиться, я не знаю.
– Если я тебе буду нужен, – произнес ничего не понявший Авель, – ты посылай за мной.
– Лучше оставайся пока здесь. Не разбредутся за это время твои монахи. А и разбредутся, не велика беда.
Король прибыл в Компендий в начале весны, такой же дождливой и угрюмой, как зима, и как нельзя более соответствующей состоянию тяжелого, гнетущего страха, в котором пребывало большинство местных обитателей. Если человек ради мести откадался от надежд на императорскую корону и прекратил войну, к которой была так привержена его душа, где скрыться нам, сирым? – думали они.
…Впервые он позвращался из похода не победителем, и впервые – по крайней мере с тех пор, как он покончил с прежним разбойным существованием, его не встречали толпы народа. Напротив, люди разбегались с его пути. Замечал ли он это? Неизвестно. И так же прятались и жались к стенам придворные и слуги в Компендии. И никто не осмелился взглянуть в лицо королю.
