Последние Каролинги – 2 - Навина Наталья (читать книги без сокращений .TXT) 📗
В темноте блеснул блик света. Перед ним стоял мальчик со светильником в руках.
– Отец приор! Покорно прошу прощения за то, что потревожил вас… Отец келарь послал меня зажигать свечи в церковь, я шел и увидел, что дверь открыта, а вы сидите во мраке с книгой…
– Ничего, сын мой. Я не читал. Я… размышлял.
Узкий колеблющийся язычок пламени высвечивал его круглое лицо и светлые волосы. На нем была ушитая по росту ряса послушника. Впрочем, скоро ушивать не придется – для своих десяти лет он было довольно высок.
– Зажги свечи, сын мой. И ступай.
Винифрид Эттинг теперь постоянно жил в монастыре, и во дворце не появлялся. Эд не желал его больше видеть – присутствие мальчика слишком напоминало ему об умершем сыне. Надо сказать, мальчик воспринял свое изгнание с должным пониманием, старательно учился и без ропота выполнял работы, которые переваливали на его плечи ученики и послушники постарше. Авель также был согласен с тем, что произошло. Он всегда был душевно привязан к мальчику и считал – пусть лучше Винифрид Эттинг станет монахом и проведет жизнь в стороне от мирских страстей, калечащих судьбы людей.
Мальчик зажег свечи и удалился, на сей раз плотно затворив за собой двери, дабы никто не потревожил размышлений отца приора до самой полунощной службы. Авель остался сидеть. Фитили свечей слабо потрескивали в полной тишине. И только теперь слухи и догадки, клубившиеся в сознании приора Горнульфа, начали приобретать ясные очертания. Свечи… Свет… Тьма… «Если бы в ее прошлом оказалось бы какоенибудь темное пятно…» Альберик бросил эти слова в порядке предположения. Он не думал, что это могло быть в действительности. «Ничего такого не было», – сказал он.
Но такое – было. И он, Авель, возможно, единственный, кто об этом знает.
Он бросился к тайнику в стене. Если за столько лет пергаменты не сгрызли мыши…
Не сгрызли, оказывается. Они по-прежнему лежали там, где он оставил их девять лет назад. Тогда, прочтя содержание, он пришел в ужас и спрятал их с единственным намерением – при первой возможности уничтожить. Но поначалу такой возможности никак не предоставлялось, а потом, устав думать о пергаментах, он просто о них забыл. Несомненно, забыл и Фарисей, поскольку не читал, а лишь видел мельком. Или думал, что Авель от них избавился.
Авель выгреб пергаменты из затянутого паутиной тайника. Их покрывал толстый слой пыли, но ее можно стереть. И тогда откроется…
…»нечто дурное, способное бросить тень на ее память».
Думать об этом ужасно. Но Альберик сказал, что королева сама бы одобрила такой поступок… даже если бы ее оклеветали… если бы это пошло на пользу королю и королевству.
Несомненно, в этом виден промысел Божий. Сперва Господь внушил ему сделать этот тайник, который ему совершенно не был нужен, затем – добыть эти пергаменты, а затем – забыть о них, чтобы он их не сжег и не закопал. С тем, чтобы со временем он снова мог взять их в руки… и тайное стало явным. Промысел… и испытание… чтобы он, так чтивший королеву, сумел отверзнуть уста и разоблачить позор ее прошлого… ведь недаром Господь вел его своими путями. И потом, уговаривал он себя, королева ведь умерла, давно умерла, ей не будет больно… и Альберик сказал, что это необходимо, а он в таких вещах гораздо лучше разбирается… и, в конечном счете, это послужит для общей пользы…
Он решился.
Но, приняв решение, следовало поторопиться. Неизвестно, сколько времени Эд пробудет в Лаоне, но, ясное дело, не задержится. И Авель не стал медлить. Поутру, приведя пергаменты в должный порядок, Авель направился во дворец. Ждать ему пришлось до самого вечера – Эд с рассвета был на учениях, потом выслушивал каких-то тяжущихся сеньеров, потом еще где-то был – Авель не знал. К счастью, охрана никогда не чинила ему преград, и все время до вечера Авель просто продремал на пороге королевских покоев, так что вернувшийся Эд едва о него не споткнулся. Он этому не удивился – во-первых, потому, что теперь его вряд ли что-нибудь могло удивить, а во-вторых, он не так уж редко находил по возвращении Авеля в таком состоянии. Обедал, он, видимо, где-то в другом месте, а ужинать, похоже, не собирался. Жерар и слуги развели огонь. Жерар снова, как вчера, принес вина, снова попробовал его и поставил не стол. Авель следил за всеми этими действиями пообвыкшимся полусонным взглядом. Потом дернулся, как будто его ударили: вспомнил, зачем пришел. Теперь нужно было выждать, пока все уйдут. То, что он собирался сказать, предназначено было для одного лишь короля и более ни для одной живой души.
Когда они остались вдвоем (точнее, это он полагал, что они остались вдвоем, Эд вряд ли замечал его присутствие), он подошел к столу и выложил то, что принес. Эд не повернул головы в его сторону, он, вероятно, решил, что Авель собирается прочесть молитву, и не обратил внимания, что в руках у Авеля вовсе не книга.
– Девять лет назад, – запинаясь, начал Авель, – к нам в монастырь явился человек, назвавшийся паломником из Святой Земли. Только это был не паломник. Это был шпион Фулька…
То, что Авель сам, по собственной воле, решился начать разговор, было уже достаточно из ряда вон. Но Эд по-прежнему не смотрел на него. Однако ж сказал:
– И вы с Фарисеем убили его. Если ты решил покаяться, то опоздал. Я знаю.
– Но это было не все. Я обыскал труп… и нашел вот это.
Наконец Эд повернулся и увидел свитки на столе.
Авель продолжал:
– Я их спрятал… и никогда, никому… даже Фарисей не знает.
Тягостный вопрос повис в воздухе, но не прозвучал.
– И теперь… я… решил… прочесть.
И, убоявшись, что Эд просит, почему он так решил – а говорить об этом Авель не хотел – он приступил к чтению. Начал он с допросных листов, поскольку все должно было идти по порядку. Хотя это был самый большой раздел, Эд ни разу не перебил его, и Авель перешел к показаниям аббата и остальных. Процесс чтения всегда отнимал у него массу сил, как физических, так и умственных, и он был полностью сосредоточен на нем, не в состоянии отвлечься ни на что другое, так как иначе бы он обязательно сбился. Однако его подкрепляла уверенность, что он способствует исполнению Божьего промысла. Поэтому, хотя чтение длилось долго – он сам не знал, сколько, но долго, и голос у него сел от непривычного напряжения, он ни разу не сбился и не потерялся. И только когда записи, совершенно неожиданно для него, внезапно кончились, Авель поднял голову. И увидел глаза Эда.
Пергаменты, которые он продолжал сжимать в руках, посыпались на стол. Ноги у Авеля подломились. Он понял, что сейчас умрет.
– Уйди, – почти беззвучно проговорил Эд.
Сам не зная как, Авель, пятясь, добрался до двери и выполз наружу. Его колотило, как в жестокую стужу. Привалившись к стене, чтобы не упасть, он стал спускаться – и всей тяжестью наехал на стоявшего под факелом часового. Тот, не разобравшись, схватил его за ворот рясы и встряхнул. Затем, разглядев в свете факела рябое лицо королевского исповедника, выпустил.
– Ты, святой отец, пьян, что ли? – спросил он.
Авель вдруг тоненько всхлипнул. Потом повернулся и, спотыкаясь, побежал к лестнице. На бегу он продолжал всхлипывать и, лишь когда ему удавалось набрать воздуху в легкие, повторял:
– Господи, прости меня! Господи, прости!
Он был убежден, что узнал уже все удары, перенес уже все, что возможно вынести, и отныне ничто на свете не способно его ранить. Он ошибался, как ошибался всегда. Судьба оказалась подобна наемному убийцу, способному долго выжидать в засаде.
…Почему-то болели руки. Он повернул их ладонями вверх и увидел, что они обожжены. Должно быть, это произошло, когда он жег пергаменты, заталкивал их в самую сердцевину пламени, чтобы изошли дымом, чтобы ни клочка от них не осталось… Тогда он не почувствовал, как пламя лижет его ладони. Теперь же ожоги дали о себе знать. Но что такое боль в обожженных руках!
Он вернулся к своему креслу, сел, закрыл глаза. Бесполезно. Пергаменты он сжег, но выжечь собственную память невозможно. Защищаясь от мыслей, которые нельзя было прогнать, подумал: если Авель никому не проговорился до сих пор, верно, не проговорится и теперь. Но если знает кто-нибудь еще, я его убью. Найду и убью. Чтобы никто, никогда…
