Могусюмка и Гурьяныч - Задорнов Николай Павлович (читать книги txt) 📗
— Нет, увольте, — ответил Булавин капитану. — На Могусюмку я не пойду.
— Что так?
— Да ведь у нас с ним неписаный договор, — ответил купец, — друг друга не обижать.
— Так, что же, ты с ним приятель, что ль?
— Как же! Друг друга не трогаем.
— Смотрите, Захар Андреич, я заставлю. Под пистолетом пойдет любой в проводники, — шутя сказал Верхоленцев.
— Заведем не туда, — возразил Захар. — Кто урман знает, не пойдет на Могусюмку. А кто пойдет, тот леса не знает, боится его. Вот сосед у меня есть, тоже торговец, руками бы задушил Могусюма, а сам за околицу не выйдет.
— И другие не пойдут?
— Волей? Никто!
— Вот стачка! — сказал Верхоленцев. — Но постой, Захар Андреич, что же ты жалеешь его? Ведь Могусюмка грабил купцов.
— Это уж такой обычай старый. Мы только его придерживаемся. Договор не с нами, а уж так ведется: русские не трогают башкир, башкиры — русских. Могусюмка беспокоил своих купцов, а наших не трогал. Трогал, но редко... Могусюмка ведь горя много хватил, — рассказывал Булавин, — он человек смышленый, многое видит. Вспыльчивый, я его знаю, он может убить, если видит несправедливость.
Все с интересом слушали Захара. Похоже было, что Булавин сочувствовал Могусюмке.
— Что же, вы полагаете, он не разбойник, а жертва и снес много несправедливости? — спросил Верхоленцев.
— Эх, Владимир Христофорович, — ответил Захар, захватывая в горсть бороду. Ясные и чистые глаза его вцепились в капитана. — Что же хорошего для башкир, если вырубают леса, сгоняют их с насиженных мест. Конечно, тут и их баи не меньше повинны. Нынче продают корабельные леса на рубку. Являются промышленники и справляют лес на продажу.
— Так Могусюмка прав, по-вашему? — спросил Керженцев.
Булавин не сразу ответил, слегка махнул рукой, как принято в решительных случаях у торговцев.
— А поставьте-ка вы себя на его место. Можно ли тут стерпеть? Скажите сами...
Даже здесь, в доме купца, офицеры видели сочувствие забастовщикам и неприязнь к компании.
Помянули про дружбу башкирина с Гурьяном.
— Наш Дрозд считает Гурьяныча зачинщиком всех волнений на заводе, — сказал Верхоленцев, — так сказать, тайной пружиной всего. Он — основа, душа. Оказывается, приезжал перед сходом, пригрозил, что плохо будет тому, кто «выдаст», как он выражался. Он не сектант?
— Нет, — ответил Булавин.
— Все дороги ведут к нему в лес. Тирлянский управляющий Посошков хочет найти людей, которые выследят его. Говорят, что все дружки его — сектанты. Дрозд считает, что как только возьмут Гурьяныча — забастовка прекратится.
— Говорят, что он очень красив, — заметил Керженцев, обращаясь к Настасье. — Я слыхал о нем много и часто думаю, почему он, лучший мастер, художник своего дела, бросил мастерство, ушел в леса, стал разбойником в народном понимании этого слова.
— Да ведь он убил мастера Оголихина, — сказал Булавин.
— Я думаю, дело не в этом, Захар Андреич! — воскликнул Керженцев. — Причина тут, верно, другая... Тут любовь! Любовь, господа, даю голову на отсечение!..
Керженцев взглянул на Настасью Федоровну в надежде на ее сочувствие, но вдруг заметил, что она смущена. «Боже мой, — подумал он. — Как она хороша сейчас!»
Он украдкой любовался Булавиной.
Пастухов, сидевший весь обед молча, думал, что причина повсеместных волнений в нездоровой экономике, что любовь простых людей на каждом шагу топчется в грязь ради корысти и что борьба за личное счастье у рабочих неотделима от общего дела.
Учитель в эти дни мрачен, прокуренные усы его давно не стрижены и свисают на губы. Руки сухи и темны, как у рабочего.
Сидели допоздна. Керженцев был в ударе и все чувствовал, как смотрит на него странно Настасья Федоровна — словно хочет что-то спросить. Щеки ее рдели.
Захару этот офицер нравился тем, что зла никакого к Могусюмке не питает, хотя и ранен им. Он видел в этом признак большой силы и характера.
— Вообще, тут черт знает, что за порядки, — говорил Верхоленцев. — Уж казалось бы Верб — немец, аккуратный человек, а что он смотрел? Говорят, Гурьяныч жил в пяти верстах от завода.
— Становой был тут, мог все предотвратить! — сказал хорунжий.
— Становой ведь по наущению и навету дьявольскому, — сказал отец Никодим, — перепорол тут башкир, упоенный слухами, что Могусюмка изловлен. А на сходе кто-то сказал ему, что Могусюмка появился в соседних деревнях, так он и выказал себя трусом, сразу уехавши с завода.
— Становой боится его как огня, — добавил Булавин.
Сам Захар немного побаивался и за себя и особенно за Пастухова. Купцы на базаре говорили, что это они подучили рабочих, надо бы обоих в тюрьму.
Поэтому Булавин задавал такой обед и приглашал офицеров, поил шампанским и обещал идти на берлогу. Дружба с ними отводила подозрения.
Приехал жандармский офицер Дрозд — высокий сухой блондин с тонко выкрученными усами и голубыми глазами. Он извинился, что опоздал.
— А мы решили, что вы не будете, и я просил за вас прощения у Настасьи Федоровны, — сказал Верхоленцев. — Выпили без вас преотличное вино, — шепнул он.
— Я не в претензии! — отозвался Дрозд, усаживаясь к столу и мельком приглядываясь к блюдам.
Керженцев однажды обидел его. Ехали вместе на рысаке к управляющему, и Алексей Николаевич сказал Дрозду, что тот присматривается к дороге с профессиональной пристальностью. Дрозд оскорбился.
Жандарм сегодня ездил на рудник, искал Гурьяныча, потом опять допрашивал Загребина, вызывал других зачинщиков, был у Верба.
За столом он молча закусывал.
Отец Никодим шутил, рассказывал про медведей, но сам боялся наказания за свой молебен о ниспослании возмездия бельгийской компании.
А рабочие им тоже недовольны, и не только потому, что церковь на заводской, а не на общественной земле.
Когда-то, несколько лет тому назад, пускали вторую, долго стоявшую домну, и поп держал на плотине речь:
«Вот она, наша коровушка, — говорил он. — Будем мы ее доить!»
А теперь все рабочие его упрекали, кричали на сходе: «Много надоили! Все голодны, немец гонит народ с завода! Вот так коровушка!..»
Жандарм подвыпил и быстрей заворочал глазами.
— Ну, что нового? — спросил Верхоленцев его по-дружески.
— Стойко держатся, подлецы! — ответил Дрозд. — И никто не выдает никого. Боятся, видимо, Гурьяна. Вот-вот он будет пойман, и тогда все откроется!
Настасья услышала, как сердце ее зашумело.
Дрозд заметил, что, возможно, дело гораздо серьезней, и ниточки от него потянутся далеко. Но что за нити — молчал. Сегодня он долго беседовал с Вербом и Посошковым. Тирлянский управляющий всегда давал дельные советы. Он уверял Дрозда и Верба, что дело здесь не так просто. Верб смотрел на него с изумлением, но молчал.
Тирлянский управляющий Посошков — лысый, коренастый человек с большим брюхом и с бородкой клинышком. У него были маленькие, красные, пухлые руки с кожей, наплывшей мешками на короткие пальцы, и от этого похожие на лапы аллигатора. Он действовал осторожно, без криков и брани. У себя в Тирляне он давно согнул всех рабочих в бараний рог. Здесь он объявил, что кричная будет сохранена. Люди, знавшие его, уверяли, что скоро он поставит весь завод на колени. Общество все время разбирало разные дела по наущению этого человека. На днях беспощадно отхлестали в волостном бабку Акулину. Мысли, высказанные им, очень понравились Дрозду, который склонен был к крайним подозрениям. Действительно, полагал он, надо так представить дело. Да, очень возможно, что тут происки западных держав. В степи — бунты... Он желал бы представить Гурьяна английским шпионом и это доказать.
От Булавиных подвыпивший Дрозд поехал в кошевке с Верхоленцевым.
— Стачка по всем правилам, — говорил он. — Их требования: увеличить плату, сохранить выпуск стали, бесплатное пользование землей по две десятины на хозяйство. Никто на работу не идет без понуждения.
— Где же причина?
— Подстрекательство! Где? Конечно, не Булавин причиной, как думают. Учителя я не подозреваю, — поспешил успокоить Дрозд своего собеседника, хотя он уже написал о Пастухове в Оренбург, что тип подозрительный.
