Приключения в Красном море. Книга 1 (Тайны красного моря. Морские приключения) - Монфрейд Анри де (читать полные книги онлайн бесплатно txt) 📗
Человек изо всех сил пытается принять высокомерный и величественный вид. Этот нелепый Будда сразу же вызывает у меня неприязнь, поэтому, здороваясь с ним, я стараюсь проявить как можно меньше учтивости. Остальные, оставившие свои стоптанные башмаки у дверей, являются всего лишь бедуинами, спешно собранными здесь, так сказать, для количества и для того, чтобы создать своеобразную свиту для этого тщеславного старика.
Я сразу же смекаю, что передо мной вовсе не султан Махмуд, так как, согласно описанию Абди, он худой, энергичный, а главное, сравнительно молодой человек (ему сорок лет). Все эти приметы никак не согласуются с внешностью старика.
Итак, весьма непринужденным тоном я произношу сомалийское приветствие и спрашиваю:
— Как поживает твой султан? Где он?
Обменявшись взглядами со стариком, Джамма говорит мне по-арабски:
— Да вот же он.
— Нет, это не Махмуд.
— Разумеется, — подхватывает старик, — но я его брат, в настоящий момент я замещаю его. Он сражается в горах против Абдаллаха Хасана, того самого Мальмуллаха.
Слушая его, я загадочно улыбаюсь; моя улыбка означает, что я не попался на эту удочку, но из вежливости делаю вид, что поверил ему, хотя старик, может быть, не является даже и братом Махмуда.
Поскольку предварительные разъяснения не дают желаемого эффекта, на который рассчитывали устроители торжественной церемонии, так называемый временно исполняющий обязанности султана лишается всей своей самоуверенности.
Приносят очень сладкий чай, и завязывается беседа. Джамма выступает в роли переводчика, ибо старик признался, что не понимает по-арабски.
Почтенные позы статистов, которые каждому из них было велено принять, мало-помалу сменяются привычным жеванием табака, и плевки с необыкновенной точностью летят в узкие окна или в укромные уголки комнаты.
Осман, кажется, взявший теперь на себя роль лжесултана, настаивает на том, чтобы я выгрузил имеющиеся у меня на борту два ящика с патронами.
— Есть ли у тебя деньги? — спрашиваю я. — Я хочу, чтобы мне заплатили авансом.
Переговорив с Джаммой по-сомалийски, Осман выходит, чтобы, по его словам, принести деньги. Большинство статистов, решивших, что они достаточно долго исполняли свою роль, покидают комнату вслед за ним. Вскоре Осман возвращается в сопровождении кули, который с шумом сбрасывает мешок с рупиями на пол. И начинается подсчет денег. Пока не достает двадцати процентов от общей суммы. Я был готов к такого рода торгам.
Сейчас, дескать, невозможно наскрести больше, так как все деньги находятся у Махмуда, который прячет их в горах и т. д. и т. п.
Старик улыбается мне, трогает меня за подбородок, называет своим благодетелем и обещает восполнить эту разницу, когда мы завершим дела, связанные с моим складом, находящимся на острове Маскали. В конце концов я сдаюсь, уступая его напору: эта комедия мне порядком надоела.
В этот момент приносят сушеное мясо, посыпанное сахаром: это традиционное сомалийское блюдо могма — козлятина или баранина, порубленная на мелкие кусочки и поджаренная в масле до полного высушивания. Приготовленное таким образом и уложенное в корзины, накрытые кожей и похожие на амфоры, мясо может сохраняться месяцами. Это блюдо едят воины, говорят, оно придает силы и поддерживает высокий боевой дух.
Джамма уходит за ящиками с патронами, но, спохватившись, возвращается назад и просит дать ему мой серебряный перстень, на котором выгравировано мое имя по-арабски и который служит мне печатью. Он ссылается на то, что Али Омар, единственный сторож, оставшийся на нашем судне в данную минуту, ничего не выдаст ему без моего приказа. Согласно восточному обычаю, факт передачи печати посланцу наделяет последнего полномочиями доверенного лица.
Вскоре кули приносят ящики, а Джамма подбегает ко мне и взволнованно сообщает:
— Я потерял твой перстень, я надел его на палец и, добираясь до фелюги вплавь, наверное, уронил в воду.
Я вне себя от ярости, я очень дорожил этой вещицей. Однако я сдерживаю себя, дабы не впасть в бесплодный гнев, проявляя слабость, недостойную человека и истинного верующего. Неизбежность или свершившийся факт надо всегда принимать со спокойствием и смирением.
После этого случая у меня в душе остается какой-то неприятный осадок и смутное чувство тревоги.
В довершение всего мне сообщают, что найти Авада нигде не удается. Сразу же после прибытия он покинул фелюгу Османа и куда-то исчез. Тщетно я пытаюсь его разыскать. Али Омар не ждет ничего хорошего от этого исчезновения, и я разделяю его беспокойство.
Нет, долго оставаться на этом побережье нельзя; неудачи преследуют меня, и благоразумие требует, чтобы я поскорее уплыл отсюда. Но Джамма меня отговаривает, уверяя, что деньги для задатка, который я потребовал, уже собраны.
Для большей надежности он будет сопровождать Османа сегодня вечером и убеждает меня в том, что они вернутся не позднее чем через сутки, а послезавтра мы сможем отправиться на остров Маскали.
Я поддаюсь на эти уговоры.
На закате он приходит попрощаться в походном облачении: кожаные сандалии, кинжал на поясе, закинутая на плечи пика с привязанными к ней бурдюком с водой, а также свертком, где лежит могма вперемешку с финиками. Его сопровождают двое людей, вооруженных ружьями.
Ночь я провожу на фелюге. Судно, на котором приплыл Осман, бесшумно снимается с якоря около девяти часов вечера. В этом нет ничего удивительного, потому что оно прибыло сюда из Берберы только для того, чтобы доставить своего пассажира. Я не придаю значения этому ночному отплытию.
Джамма пообещал вернуться через сутки, но я думаю, что он появится не раньше, чем через два дня.
Днем к фелюге подплывает лодка, меня просят осмотреть раненого, которого принесли, а точнее сказать, который сам дополз до деревни. Его ранили пикой в надчревную область.
Я отправляюсь на берег, все равно заняться больше нечем.
Больной лежит на анкаребе в темной хижине, наполненной запахом благовоний. Во дворе перед дверью странного вида сомалиец варит в широком глиняном блюде какое-то зелье. Это ибери, то есть колдун.
Это довольно молодой, голый до пояса человек, весь увешанный какими-то четками, талисманами, амулетами, которые позвякивают при каждом его движении. Его пышная шевелюра уложена с почти женским кокетством. Курчавые, обесцвеченные известью волосы стали белокурыми и образуют нечто вроде ореола вокруг его головы. Красная кожаная лента, обхватывающая лоб, придает этой природной шапке гармоничный контур, который с удивительным изяществом обрамляет тонкое и удлиненное лицо. Глаза колдуна кажутся непомерно большими, они обладают волнующей глубиной и глядят на вас, не моргая, с каким-то приглушенным завораживающим блеском.
Пришли родственники раненого. Все кого-то ждут.
Не меня ли? Вначале я так и думаю, но все же воздерживаюсь от роли врача, во-первых, потому что у туземцев этим ремеслом занимаются парии, а, во-вторых, из-за того, что мне любопытно посмотреть на манипуляции этого странного человека. Мои действия могли бы нарушить ход этой «хирургической церемонии».
Впрочем, ждут вовсе и не меня. Это становится ясно, когда появляется высокий сомалиец, телосложением поминающий бегуна. Должно быть, он прибыл издалека и всю ночь бежал без перерыва. Он приносит бутылку, которая поначалу кажется пустой. Затем на донышке я замечаю больших коричневых муравьев, тщетно пытающихся вскарабкаться по ее гладкой стенке. Это термиты-воины, с роговидными головками величиной с зернышко, оснащенными челюстями, которые угрожающе раскрываются, точно клещи, стоит им повстречать на своем пути какое-либо препятствие.
Интересно, что за диковинное снадобье будет приготовлено из этих тварей? Несмотря на то, что меня терзает любопытство, я не задаю вопросов, так как эти люди, которых мы именуем дикарями, иронически относятся к привычке расспрашивать всех обо всем, и они прощают ее только детям, женщинам и сумасшедшим. Настоящий человек наблюдает за происходящим молча, он не должен ничему удивляться, ибо представляет ценность только внешняя сторона явления. Воля Божия все уравнивает, подменяя собой то, что мы называем причинами. Это дает возможность смотреть на мир, как на картину; за ее поверхностью, в глубине скрывается только эта Божия воля, повсюду одна и та же, в тайны которой бессмысленно стремиться проникнуть. Я часто думал о том, что такое видение мира обладает большей ценностью, чем метафизика.
