Росстань - Гурулев Альберт Семенович (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно txt, fb2) 📗
Теперь Касьян признал мужика. Видел его раз или два в Беренчее.
— Да как ты сюда попал?
— Куда сюда? Место как это называется? — Степан смотрит напряженно. — У меня ведь мозги чуть в сторону не съехали — пытался понять, где нахожусь.
— Отсюда до Чанинги ходу часа три. А это озеро Круглое.
— Вон ведь куда упорол. Блудил я.
— Понятно, — соглашается Касьян. — В зимовье пошли.
В зимовье, на розовой от жары печке, кипел чайник…
— Хлеб у вас есть? Заголодал. — Степан показал на пустой стол.
Алексей занес в тепло мешок, достал круглую булку. Ножом отвалил большой ломоть.
Степан торопливо налил в кружку кипятку, схватил ломоть. Тут уж не до разговоров. Степан старается есть без жадности, аккуратно, но он не может совладать с собой, чавкает, давится.
На Степана смотрят с жалостью.
Степан в тайге, можно сказать, человек новый. Приехал из города в прошлом году и поселился в Беренчее. Поговаривали, что в городе, на заводе, Степан в уважении у начальства ходил. И в трудовой книжке благодарности записаны, а похвальные листы имеет. И квартира была у Степана не чета деревенской: паровое отопление, водопровод. По мнению многих, новосел глупость сделал: в городе и магазины, и кино, и люди всегда как на праздник вдеты. Надо поехать — сел на трамвай и за три копейки в другой конец города уехал. Часы на производстве отработал — иди домой, ложись на диван, смотри телевизор, и никто тебе слова не скажет.
А Степан одно твердит: в тайгу хотелось, поохотиться всласть.
— Дед у меня охотником был. А отец в город уехал. Я уж в городе родился. Но, видно, осталось что-то во мне дедовское. Всю жизнь думал в охотники податься. — Так Степан объяснил свой приезд.
Первую осень Степан, можно сказать, ничего не добыл. Собак добрых не было: потому как никто хорошую собаку не продаст. И не столько заработал, сколько обносился. Камусы да олочи и то ему надо было купить. Шить олочи, одежду — опять людей проси: жена не умеет. Лося на мясо искать — опять собаки нужны и еще, самое главное, умение. Зиму и лето кое-как перебился. Глухарей стрелял, рыбу ловил. Но это достатка в дом не принесет.
К нынешней осени вроде приготовился. Щенят от хороших собак взял, подрастил. Но от собак-первоосенок пользы тоже немного. В октябре ушел Степан с двумя охотниками из Беренчея — Федькой и Иваном Макарычем. Спарщики уже две педели как из тайги, а новосел остался.
Степан ест, а Касьян смотрит на темное лицо мужика, старательно курит. Постепенно в глазах Степана тухнет голодный блеск.
— Как ты один осмелился охотиться, Степан?
— А что мне оставалось делать? Этой осенью все на карту поставил. Думал: добуду что-нибудь — останусь в Беренчее. Нет — вернусь в город. И не ленился вроде. Не позднее спарщиков вставал. Но они десять белок добудут, а я две. Они соболя принесут, а я снова две белки. Вот и решил остаться. Иван Макарыч своих собак дал. Спарщики хорошо добыли, им домой хочется. Мне тоже домой хочется, а нельзя.
Степан говорит медленно, глухо, словно для себя, но видно, что он сдерживается, не дает воли обиде.
— Ну, правда, в первые дни, как мужики ушли, славно стало получаться: иногда чуть не до полуночи белок обдирал. На третий день соболя собаки загнали. Совсем весело стало. Думаю — пошли дела.
Ольга тем временем ужин сварила, налила дымящееся варево в большую общую миску, позвала всех к столу.
Степан ест и успевает рассказывать:
— А потом заненастило, снег повалил. Собакам трудно стало работать — снег глубокий. Шарик Ивана Макарыча не пошел со мной промышлять. А затем в деревню убежал и других собак увел. Понятно: не хозяин я ему. Два моих песика остались. Их-то я ведь из рук выкормил.
Сумерки густо набились в зимовье. Пришлось зажечь жирничек. Дверку печки открыли — все светлее будет.
— Не видел я что-то твоих собак, — подал голос из темного угла Семен. — Где они?
— Сейчас все расскажу. Потом, когда непогода кончилась, думаю: схожу на соседний хребет. Там-то и подкараулило несчастье. На хребте мои песики след соболя взяли. Подучились около собак Ивана Макарыча. Долго гнали, чуть не до вечера. А все равно идти надо. Возвращаться пустым никак нельзя. Соболишка вроде как с хитрецой оказался. Проложил след около выворотня, а под выворотнем — берлога. Песики след бросили и к берлоге… Тут и я подбежал.
Степан рассказывает, и Касьян ясно видит, как всплыл впезапно в снежной пыли медведь, рявкнул и поднял на охотника когтистую лапу, но кинулась вперед собака и покатилась, хрипя, с разорванным боком. Охотник хотел укрыться за спасительное дерево, но подскользнулись ноги, обутые в раскатанные олочи. Только заплечная накидка осталась в лапе зверя. Благо накидка была пришита слабо и неумело.
— Подтянул бы тебя косматый за накидку — не ушел бы, — говорит Касьян.
— Известно.
— Не мешай, Касьян. — Семен шелестит бумагой, заворачивает новую самокрутку. — Говори, Степан.
— Да уж вроде все рассказал… Пока я в сторону отползал да ружье в снегу шарил, медведь вторую собаку убил и ушел. Тут уже ночь — решил я утра ждать. А сам боюсь. Не сплю. Думаю, воротится хозяин, что я с тозовкой сделаю.
— Не воротился бы.
Степан на слова Алексея внимания не обратил.
— Ночью опять снег. А утром блудить начал. В своих следах не разберусь. Да и не пойму — то ли мой вчерашний это след, то ли кто раньше ходил. Не могу понять, где я, да и только. Четверо суток шатался, пока на это зимовье не вышел. А уж думал — замерзну. Когда зимовье нашел, решил — никуда не пойду. Людей буду ждать. Тем более в зимовье кой-какая еда была. Да и страшно в сторону отойти. Поверьте, за сушиной боялся сходить, поленницу жег.
Семен вздыхает по-стариковски.
— Эх, жизнь наша… Вот в городе женщины воротники всякие носят и не знают, как они достаются. Их бы сюда, в тайгу.
В зимовье накурено, тянет дымом из прогорелых боков печки. У Петра першит в горле, он кашляет.
— Дверь приоткрой. Сядь к двери, — заботливо советует Ольга.
За бревенчатой стеной дышит тайга. Тонко сочится ветер в щели избушки, в узкий притвор двери наметает снег.
Тихо стало в зимовье. Степан все сказал, а другим сейчас ничего говорить не надо: слова утешения — пустые слова. Каждый о своем думает. Касьян внимательно, будто впервые увидел, посмотрел на Петра. Может, и этого парня такая же, как и Степана, судьба ждет. Помытарится и снова уедет в свой город.
Но Петр словно услышал Касьяновы мысли, чуть заметно Касьяну головой кивнул: не бойся, дескать, не испугался я.
Городской Степан в город уедет, а он, Касьян, Чанингу оставит и в Беренчей укочует.
Касьян почувствовал себя так, словно поймался на чем-то не совсем порядочном, но оправдание чему легко найти. Память услужливо зажигала огоньки над недавно прошедшими днями, и Касьян то видел запруженную ребятишками беренчеевскую улицу, то уныло-пустую Чанингу, то многоголосую толчею беренчеевского магазина, то опять Чанингу.
«Болею я, что ли?» — подумал Касьян. Поднялся с нар и вышел на улицу. Одному на улице хорошо думать. И здесь мысль о переезде уже не показалась ему ни внезапной, ни в чем-то стыдной. Жаль только, он Алексею о переезде еще не сказал, все удобного случая искал.
Касьян присел на почерневший от дождей и времени чурбак. В тайге затухает короткий зимний день. Солнце уже почти свалилось за горизонт, и теперь снег на открытых местах, на озере розово окрашен. В тени — снег синий, а под низкими еловыми лапами налился чернотой. Тихо в тайге. Слышно, как дышат рядом собаки, как похрустывают сеном и вздыхают лошади и глухо доносятся из-за низких дверей зимовья человеческие голоса. Хлопнула дверь — вышел Алексей.
— Чего сидишь?
— Сижу вот…
— Устал, что ли?
— Да нет вроде.
Алексей подкатил поближе чурбак, сел аккуратно, кашлянул в кулак. Повернулся к Касьяну, внимательно посмотрел на приятеля. Касьян сидит, опустив набрякшие веки, глядит себе под ноги на снег, редко затягивается самокруткой, и не поймешь его: недоволен ли человек чем или задумался. За спиной изредка бухает дверь зимовья — кто-то выходит и снова заходит, — и тогда голоса то нахлынут разом, то после удара дверью снова потухают и доносятся глухо, как из-под ватного одеяла.
