Хабаров. Амурский землепроходец - Демин Лев Михайлович (книга жизни txt) 📗

   — Так ведь... Везу-то в основном собственное имущество.

   — Откуда столь много пушнины?

   — Что сам скупил у амурских казачишек, что дарили по щедрости душевной. Вот и набралось...

   — В таможенных бумагах сие отмечено?

   — Зачем же бумаги писать, волокиту разводить, коли то добро моё собственное, а не государево.

   — Не много ли везёшь «собственного» добра?

   — Так уж получилось.

   — А люди твои говорят другое.

Зиновьев насторожился, а Пашков сделал паузу, пытливо вглядываясь в собеседника, и продолжал:

   — Вот что я тебе скажу: весь твой груз, который не записан должным образом, своей воеводской властью задерживаю.

Почувствовал Зиновьев, что дело принимает нежелательный для него оборот, и с обидой воскликнул:

   — Пошто обижаешь, воевода? Грабитель я какой, что ли?

   — Помолчи, не перебивай. Твои люди утверждают, что ты первостатейный грабитель, вымогатель.

   — Это всё Ерофейка Хабаров наябедничал. У самого-то пыльце в пушку.

   — Не только он в обиде на тебя. Многие на тебя жаловались, писали челобитные, обобрал, мол.

   — И ты поверил?

   — Одному жалобщику мог и не поверить. А когда таких обиженных, обобранных тобой десятки, как не поверить?

   — Как же ты с моим грузом поступишь?

   — А вот как: направим его с надёжными людьми в Первопрестольную. Пусть Сибирский приказ разбирается с ним — что в этом грузе твоё, законное, что незаконное, то бишь награбленное.

   — Зачем ты так, воевода? Я всё же государев человек, как и ты.

   — Я говорю, приказные разберутся. А теперь, Никитич, слушай меня.

Пашков обратился к одному из сотников, рослому седобородому человеку, свидетелю разговора воеводы с Зиновьевым.

   — Слушаю, батюшка, — угодливо отозвался тот.

   — Возьмёшь десяток казаков. Нет, десяток мало для того дела. Как бы наш гость что-нибудь не выкинул. Два десятка возьми и непременно вооружённых. Груз Зиновьева, не подписанный в бумагах, препроводите в казённые амбары и опечатайте.

   — Побойся Бога, воевода. Господь всё видит, — причитал Зиновьев.

   — В этом ты прав. Бог всё видит. Всевышний и подсказал мне, как я должен поступить с твоим добром.

За стол Пашков Зиновьева не пригласил. Лично сам проследил, чтоб отряд казаков во главе с сотником направился налагать арест на неправедными путями собранное имущество. Дал напутствие отряду.

Зиновьев тем временем лютовал, неистовствовал и вымещал злость на своих спутниках, которых считал жалобщиками. Больше всего нападал он на Хабарова, считая его главным среди таких жалобщиков. Потом, поостыв, собрал небольшую группу верных казаков (таких было немного), уединился с ними и долго что-то им внушал. На исходе следующего дня, когда его груз был опечатан и помещён в казённые амбары, Дмитрий посетил воеводские палаты и добился, чтобы Пашков принял его.

   — Чего тебе? — недружелюбно спросил воевода, не ожидая от посетителя ничего хорошего.

   — Виноват, воевода, — смиренно начал Зиновьев. — Малость растерялся, не сумел убедить тебя, толково объяснить... Да и у купцов хлебнул лишку.

   — Это я заметил.

   — Ты уж извини меня, не суди строго.

   — Ладно, ладно. С чем пришёл?

   — А вот с чем пришёл. Привёл к тебе моих людишек, свидетелей. Вот, например, Ефимка Стригольников... По семейным обстоятельствам понадобилось ему прервать службу на Амуре. Пришлось ему посодействовать. В знак благодарности Ефимка преподнёс мне два десятка соболиных шкурок. Разве сие противозаконно? Он здесь и может подтвердить, как дело было. А вот Сидорка Кругляков... ему понадобились деньги для семьи. Этот продал мне меховую шубу и десяток шкурок. Михаил Благостин...

   — Постой. Сколько же ты будешь перечислять твоих благодетелей?

   — Не зело много. Всего восемь человек. Это не считая двух местных казаков, кои продавали мне в Илимске соболей. Илимских я не выставлю тебе в качестве свидетелей, но моих спутников можешь порасспросить.

   — У меня нет времени разбираться с тобой, — прервал его Пашков. — Пусть мой сотник выслушает тебя и твоих людей.

Сотник выслушивал Зиновьева и его сторонников в течение целого дня. А после затянувшегося и не вполне убедительного разговора с ними пришёл с докладом к воеводе.

   — Ну что? — спросил его Пашков. — Лихо выкручивался?

   — Зело лихо, — согласился сотник. — А ведь за руку не схватишь. Поднатаскал он своих сообщников либо запугал. Твердят своё: «Подарил начальнику отряда за услуги два десятка соболей». «Продал Зиновьеву шубу и десяток шкурок». Докажи, что не так.

Чтоб поскорее избавиться от неприятного постояльца, воевода пошёл на компромисс. Вернул Зиновьеву часть шкурок, меньше половины из числа тех, на которые был наложен арест. Ограничился тем, что сделал внушение Зиновьеву. Пошто, мол, поленился составить сопроводительную документацию. Однако основная часть груза, попавшая под арест, всё-таки должна была распоряжением воеводы отправиться в Сибирский приказ. Зиновьев вновь пытался наведаться к воеводе, чтоб потрясти его настойчивыми дальнейшими просьбами, но тот, сославшись на занятость, не принял его и стражникам строго-настрого наказал не пускать Зиновьева ни к себе в палаты, ни в воеводскую канцелярию.

С Хабаровым Пашков простился тепло и дружественно. Оба произвели друг на друга доброе впечатление. Воевода сказал Ерофею Павловичу напоследок:

   — Держись, Ерофеюшка. Не поддавайся козням твоего великого недруга. Я со своей стороны поддержу тебя. Напишу полезное письмо главе приказа Трубецкому.

Далее разговор коснулся амурской проблемы.

   — Великое дело ты сделал со своим отрядом, Ерофей, — сказал Пашков. — Интерес пробудил в народе к Амурскому краю. Люди вынашивают намерение отправиться на Амур, чтоб заняться там промыслами и хлебопашеством. Находятся и такие, что, не имея разрешения властей, пускаются в дорогу самостийно.

   — Я сталкивался с такими, — ответил воеводе Хабаров. — Дело было ещё в Тугирском острожке. Там задержали беглеца, отставшего от ватаги, которая пробиралась к Амуру. Звали этого злополучного мужичонку Давид Кайгородец. Он и его спутники понаслышались о богатствах Приамурья. Не знаю, какова была его дальнейшая судьба.

   — Обычное дело. Мы все, воеводы, представители властей оказывались в сложном положении, теряем полезных, нужных нам людей, которых влечёт к себе Амур. Каждый воевода испытывает недостаток в людях и поэтому противится их уходу, пытается вернуть беглецов назад, да не всегда это удаётся.

Прощаясь с Хабаровым, Пашков поведал ему, что готовит караван, который отправится в Москву с почтой и грузом. С караваном будут направлены челобитные Ерофея Павловича и его спутников. А с грузом направится конфискованная у Зиновьева пушнина для дотошного розыска в Сибирском приказе.

Тяжёлым было преодоление волока между мелководными речками Енисейского и Обского водоразделов. Нелёгким оказалось и плавание по притоку Оби, извилистой Кети, обмелевшей в то время года и захламлённой застрявшими на мелководье деревьями и корягами. Нередко приходилось расталкивать эти древесные заторы. Нередко дощаники садились на мель, и тогда надо было высаживаться, чтобы общими силами сдвинуть дощаники с места. И вот унылые болотистые берега Кети, поросшие багульником, остались позади. Дощаники вошли в Обь, минуя многочисленные обские протоки и острова, покрытые лесом и кустарником.

На привале Зиновьев демонстративно не замечал Хабарова, лишь однажды с нескрываемой злобой посмотрел в его сторону и буркнул:

   — Дождёшься суда праведного, амурский герой.

Зиновьеву было известно, что многие казаки жаловались енисейскому воеводе Пашкову на бесчинства своего предводителя, постоянные вымогательства и подавали ему челобитные. Зиновьев знал, что Пашков, встретивший его недружелюбно, несомненно, направит те челобитные в Москву, в Сибирский приказ, там можно ожидать и жалобы на него от Ерофея Хабарова. Поэтому у Дмитрия Зиновьева созрело решение: во что бы то ни стало опередить Хабарова, отчитаться в Сибирском приказе о своей поездке на Амур, представить себя в самом выгодном свете и очернить противника. Ерофей Павлович видел, как Зиновьев собрал группу своих ближайших помощников и о чём-то доверительно толковал с ними.