Пламя грядущего - Уильямс Джей (книга жизни .txt) 📗
Мы же, услышав рассказ о том, как гриффоны на Кипре умертвили множество пилигримов и угрожали королеве и принцессе, быстро облачились в кольчуги и схватились за оружие. И вскоре можно было видеть, как от каждого корабля отходило к берегу великое множество маленьких лодок с воинами. Когда те стремительно высаживались на сушу, громкий рев военных кличей заставил содрогнуться саму землю.
Что касается меня, я чётко видел панораму битвы с высокой носовой части нашего корабля. Когда эрл Лестерский призвал нас к оружию и приказал готовиться, Артур спросил у него, кто были те люди на берегу, и узнав, что это греки-христиане, он сказал, что дал торжественный обет никогда не обнажать меча против собрата-христианина, каким бы серьезным ни был повод. Эрл набросился на него с бранью, понося за трусость. Артур же кротко ответил, что даже такие слова не заставят его отступиться от клятвы. И я добавил: «Милорд, задумайтесь о том, что сдержать клятву перед лицом такого оскорбления требует, возможно, большего мужества, чем нарушить ее. Я поклялся защищать своего друга и по этой причине не сойду на берег, но готов пожертвовать собой, чтобы доказать вам, что он не трус». После этого эрл отвернулся от нас, не прибавив ни слова.
Итак, мы видели, как маленькие лодки приближались к берегу и рыцари прыгали в волны прибоя и устремлялись к суше. Королевские арбалетчики наконец показали, чего стоят: выстроившись вдоль фальшбортов галер, они осыпали греков, защищавших берег, тучей арбалетных стрел, и те отступили. И мы видели, как в первых рядах рыцарей шел Ричард, на голову возвышаясь надо всеми остальными, и рубил мечом направо и налево, как крестьянин косит траву. Гриффоны дрогнули под его натиском и в страхе обратились в бегство. Так был завоеван город, а греков прогнали дальше, на равнины за его пределами. Пейре Видаль, осмотрительно остававшийся вместе с нами на корабле, сказал, что никогда прежде он не видел столь быстрой и славной победы.
Ту ночь мы провели в городе, а на следующее утро, очень рано, король велел трубить в горны, и войско выступило, дабы преследовать гриффонов. Поскольку наши лошади были очень изнурены морской качкой и застоялись на месте, проведя столько времени на кораблях, то они передвигались весьма медленно. Довольно скоро показалась вся греческая армия, которая на ночь расположилась в долине. Греки приготовились к бою и начали метать в нас камни и стрелы. Артур и я, вместе с Пейре Видалем и нашими слугами, поднялись на невысокий холм и смотрели оттуда. Настолько огромным и сильным представлялось войско греков, а наше в сравнении с ним таким маленьким, что у нас оборвалось сердце, и мы спрашивали себя, неужели король Ричард действительно прикажет наступать. Как нам рассказывали позже, некий писарь по имени Тибо де Мара приблизился к королю и сказал: «Милорд, было бы разумно отступить на время перед столь великим множеством». Но Ричард ответил: «Сэр писарь, занимайтесь своим делом, пишите, и предоставьте мне заниматься своим, то есть воевать». А потом, пришпорив коня, он ринулся на неприятеля, и рыцари последовали за ним. И представьте теперь, сколь трусливы оказались эти лже-греки, ибо они не осмелились вступить в сражение, но пустились бежать. Король, встретившись в толпе лицом к лицу с императором, сбросил его с лошади, но охранники тотчас помогли ему пересесть на другую, и таким образом он сумел удрать. Наши всадники преследовали врага, сколько могли, но вынуждены были прекратить погоню и вернуться, так как усталые кони не выдержали долгой скачки. Вслед за тем наши воины по праву победителей разграбили лагерь гриффонов и захватили много богатой добычи: шатер императора, сосуды из золота и серебра, овец, рогатый скот, свиней, домашнюю птицу, лошадей, вино и различные продукты, оружие и роскошные одежды. Что же касается греков, то они укрылись вместе со своим императором за стенами хорошо укрепленного города, называвшегося Никосией, и на некоторое время наступило затишье.
Когда мы отдыхали, восстанавливая свои силы, ко мне подошел Хью и, таинственно отозвав в сторону, спросил, могу ли я хоть как-то объясняться по-гречески. Я ответил, что способен только произнести «альфа» и «бета», не более того, но Гираут, без сомнения, понимает по-гречески, ибо он, похоже, знает все языки. Хью вытер пот с лица и сказал: «Тогда позови его, ради Бога, потому что я взял в плен одного знатного грека, который едва не утопил меня в потоке красноречия, но я не понимаю, что он хочет сказать». Я привел Гираута, который сказал, что знает греческий довольно хорошо. Мы отправились вслед за Хью и вскоре оказались рядом с человеком, спутанным по рукам и ногам и привязанным за шею веревкой к стволу оливкового дерева. Он был облачен в длинную, плотную мантию, затканную золотыми узорами и украшенную самоцветами – самую роскошную из всех, что я когда-либо видел. Его лицо, грязное и небритое, никоим образом не соответствовало богатству одежды. Он громко рыдал, так что у тех, кто его слышал, сердце разрывалось от жалости. Тогда Гираут вступил с ним в беседу на его родном языке, и для нас их разговор звучал так же непонятно, как и лай собак: «тан, бау, ка ка кис, бау, пау» – и все в таком же духе. Немного погодя менестрель пояснил нам со смехом: «Этот человек называет себя кузеном императора, но я думаю, что он лжет, и считаю, он самый обыкновенный вор, укравший императорскую мантию. Но он говорит, что, если вы не убьете его и отпустите на свободу, он заплатит вам огромный выкуп». На что Хью ответил: «Очень хорошо». Эти слова Гираут передал гриффону, который, когда мы развязали его, пал на колени и обнял ноги Хью, обслюнявив его туфли. Потом он вскочил и повел нас прочь от поля битвы в лощину, лежавшую между холмами. Там мы обнаружили прекрасного коня, несколько узлов с одеждой и женщину, закутанную в черный плащ. Ее голову и лицо скрывала густая вуаль. Грек вытащил из одного тюка ожерелье из драгоценных камней, оправленных в золото, стоившее баснословно дорого. Хью попросил Гираута: «Скажи ему, что я хотел бы увидеть лицо женщины». Гираут ответил: «Он утверждает, будто она очень стара и безобразна и вас стошнит от ее вида, милорд». – «Тем не менее, – заявил Хью, – я взгляну на нее». Не теряя времени, он шагнул к ней и сдернул с нее вуаль. Женщина была необыкновенно красива, с огромными темными глазами и оливковой кожей. Она очаровательно улыбнулась Хью.
Он сказал: «Я возьму еще и женщину». Когда Гираут перевел, грек принялся стонать и выкрикивать слово «агаписа» или нечто в этом роде. Гираут пояснил нам: «Он говорит, что любит ее и она связана с ним оковами любви». Хью промолвил: «Скажи ему, что самые лучшие оковы могут покрыться ржавчиной и рассыпаться». Гираут продолжал: «Теперь он говорит, что не в силах расстаться с ней, но продаст ее вам за пятьдесят золотых монет». Эта внезапная смерть любви рассмешила Хью, как, впрочем, и меня. Отсмеявшись, Хью обнажил меч и, с угрозой взглянув на грека, велел Гирауту передать ему, чтобы тот убирался без дальнейших разговоров, если не хочет проститься с жизнью. Гриффон, снова упав на колени, умолял, чтобы ему отдали хотя бы коня, но Хью сделал шаг в его сторону, и он, молниеносно вскочив на ноги, схватил самый маленький узел и как олень умчался прочь. В двух оставшихся тюках мы нашли нарядную одежду, блюда из золота и серебра и пару искусно сделанных золотых светильников.
Женщина пошла с нами весьма охотно, а Гираут, побеседовав с ней, рассказал нам, что ее имя Деметрола и она была одной из двенадцати женщин императора, которые развлекали его, одевали, мыли и доставляли ему удовольствие. Мужчина, у которого мы отняли ее, прислуживал на кухне, и когда завязалось сражение, он поспешно схватил все, что можно было украсть, и убежал. И он сумел бы благополучно скрыться, если бы не его алчность, ибо он вернулся для того, чтобы забрать оставленную им мантию самого императора. Тогда-то Хью и взял его в плен. О себе она сказала, что этот человек действительно любил ее, причем уже давно, и потому взял с собой, но добавила, что с радостью пойдет с нами, как и с любым другим.
