Меч на закате - Сатклифф Розмэри (книга бесплатный формат .TXT) 📗
В то лето мы прошли по военной тропе вдоль всего побережья, все дальше и дальше на север, сжигая и разоряя саксонские поселения на своем пути и постоянно пополняя на холмах и вересковых пустошах свое войско, пока не обогнули у Сегедунума конец Стены и не встретились со следами наших прошлогодних самых южных походов; и тогда поняли, что по крайней мере на час, до следующего прилива и следующего ветра из-за моря, наши берега от Бодотрии до эстуария Метариса свободны от саксонской заразы. Но эта тропа была долгой и тяжкой, и ни разу за все это время мы не смогли вернуться в Эбуракум, так что я снова увидел Гэнхумару только тогда, когда осень была уже в самом разгаре.
Мы въехали в город спокойным октябрьским вечером, когда воздух был напоен древесным дымом и запахом надвигающихся заморозков и где-то над головой тянулись к югу огромные щебечущие стаи скворцов. И я думаю, что в Эбуракуме не было ни одной живой души, которая могла идти или ползти или которую было кому нести — от разбитого возрастом нищего попрошайки на двух костылях до младенца с широко раскрытыми глазами, прижатого к плечу матери, от главного магистрата с его церемонной приветственной речью до роющихся в отбросах собачонок — и которая не вышла бы на улицы, чтобы посмотреть как мы под цокот копыт проедем мимо, и встретить нас приветствиями, достойными героев, словно мы только что вернулись из какой-то битвы между богами и Титанами, а не провели лето, выжигая саксонские осиные гнезда и получая за это довольно болезненные укусы. Их голоса разбивались вокруг нас могучими волнами звука; под копыта наших лошадей летели ветки с золотистыми листьями и осенними ягодами; люди с гомоном проталкивались вперед и теснились вокруг так, что по временам мы едва могли вообще проложить себе дорогу. Я ехал на старом Ариане, потому что для него это было последнее возвращение из кампании и я считал, что этот триумф принадлежит ему по праву, — он всегда любил торжества по случаю победы; он и теперь откликался на рев труб, вскидывая голову и только что не приплясывая подо мной, — и вообще, хорошо, что я выбрал его, потому что Сигнус, хоть и был великолепен в атаке, все еще был склонен нервно шарахаться и упрямиться, когда его окружала толпа.
Я намеревался сразу проехать в крепость, избавиться от своего грязного снаряжения и, если возможно, отделаться от толпы, а потом спокойно спуститься к обители Святых жен и спросить Гэнхумару, пойдет ли она со мной сразу или же останется там еще на несколько дней, пока мы не выступим в обратный путь на Тримонтиум.
Но когда мы свернули на Улицу Суконщиков, ведущую от главной улицы к крепости, и глухая стена обители оказалась совсем рядом со мной, я словно услышал призывный голос Гэнхумары, не ушами тела, но в каком-то потаенном местечке в самой глубине моей души, вне досягаемости для радостного рева окружающих меня людей. Она звала меня, нуждалась во мне, не потом, когда я поднимусь в крепость, и сброшу доспехи, и у меня будет время для всего остального, но сейчас, в этот самый момент. Я сказал себе, что я глупец и выдумываю Бог знает что, но я знал, что это не так… не так… а через несколько мгновений меня пронесет мимо обители, и Товарищи запрудят улицу за моей спиной, а за ними пойдут легкие войска и дребезжащий обоз, дальше и выше, к воротам крепости, и Гэнхумара останется звать меня…
— Протруби остановку! — крикнул я Просперу. Он что-то крикнул мне в ответ, что-то, в чем звучал вопрос или протест, но я не разобрал слов. — Протруби мне остановку, черт бы тебя побрал, и продолжай трубить ее!
Я уже разворачивал Ариана из основного потока, проталкиваясь между зеваками, которые отскакивали в стороны и с визгом разбегались, чтобы дать нам дорогу, и все это время слышал рог, гудящий коротким повелительным откликом: "Стой!
Стой! Стой!". Я слышал крики зрителей и сумятицу поднявшуюся за моей спиной, беспорядочный топот копыт и проклятия, с которыми конница выполняла неожиданный приказ. Бедуир пробился ко мне и, когда я соскочил с Ариана, наполовину свесился из седла, чтобы подхватить у меня повод. Я оттолкнул Кабаля, который хотел было сунуться следом за мной, повернулся к небольшой крепкой двери и ударил по ней рукоятью своего кинжала.
Та же маленькая суетливая сестра появилась в ответ на мой стук и с побелевшим, испуганным лицом глянула на улицу за моей спиной, хоть и видела, кто я такой.
— Милорд Артос?
— Я пришел за своей женой, — сказал я.
В скором времени я снова стоял в маленькой, побеленной известью келье с костяным распятием на стене. В комнате было темно от осенних сумерек и пусто. Но почти сразу же легкий шорох заставил меня рывком повернуться к двери, и я увидел мать-аббатису.
— Здесь дом молитвы и созерцания. Это ты устроил такой переполох перед нашей дверью?
— Со мной войско, и люди Эбуракума рады видеть нас снова… Я пришел за своей женой, святая мать.
— А не лучше ли было сначала подняться в форт, а потом, когда приветственные крики утихнут, прийти за ней более спокойным образом?
— Гораздо лучше. Именно это я и собирался сделать, но когда мы свернули на Улицу Суконщиков и я увидел перед собой стену монастыря, я… передумал.
Она отошла в сторону от маленькой, глубоко утопленной в стене двери.
— Что ж, тогда иди и забери ее как можно скорее; я думаю, ты найдешь ее в маленьком садике, где мы выращиваем травы; она ждет тебя. И…. — в ее сухом, низком голосе снова замерцала улыбка, — я надеюсь, она даст тебе о нас достаточно хороший отчет, чтобы спасти крышу обители от вторичного знакомства с огнем, — она подошла к столу и взяла с него маленький бронзовый колокольчик. Сестра Гонория покажет тебе дорогу.
В ответ на зов колокольчика появилась монахиня — незнакомая на этот раз, с мягкими тревожными глазами и пышными боками созревшей для быка коровы — и мать-аббатиса сказала ей:
— Отведи милорда Арториуса в гербариум и пошли кого-нибудь передать Бланид, чтобы она принесла вещи своей хозяйки. Леди Гэнхумара покидает нас.
Она повернулась ко мне в последний раз.
— Мне сказали, что ты все лето охотился за саксами, загоняя их обратно в море. За это мы будем благодарить тебя и молиться за тебя вместе со всей Британией — и я думаю, что молитвы тебе понадобятся больше, чем благодарность. Не приводи Гэнхумару прощаться со мной: сестра Анчерет, наша инфирмария, сама заболела, и я очень занята, ухаживая вместо нее за несчастными больными, которые приходят к нам утром и вечером. Я уже благословила Гэнхумару.
Я поблагодарил ее и последовал за широкой черной спиной, которая неспешно проплыла вдоль вымощенного каменными плитками коридора, пересекла голый зал, в котором стояли лавки и столы на козлах, и вывела меня в узкий наружный дворик с колодцем посредине. Какая-то молоденькая монашка доставала из колодца воду, но не подняла взгляда, когда мы проходили мимо. Наверно, это был бы грех. С дальнего конца двор огораживала высокая, изогнутая, осыпающаяся стена, которая выглядела так, словно в старину могла быть частью внешней стены какого-нибудь театра; и в ней открывался сводчатый проем. Толстая монахиня высвободила одну руку из широких рукавов своего одеяния и, не поднимая глаз на мое лицо, указала в ту сторону.
— Пройди туда, и ты найдешь ее. Но прошу тебя, будь осторожен: наша кошечка всегда кормит своих котят посреди дорожки; а поскольку они все полосатые, их не так-то легко заметить, если они окажутся в тени от вишни… Я пойду скажу Бланид про одежду леди Гэнхумары. У госпожи такие красивые юбки, синие и фиолетовые, и плащ в клетку; но она носила здесь только серый…
Проходя сквозь проем в стене, я слышал за спиной постукивание ее грубых сандалий, пересекающих двор в обратном направлении.
За стеной была длинная, не правильной формы полоска сада, обнесенная со всех сторон высокими стенами и с виду не имеющая другого выхода, кроме того, через который я вошел. Место, наполненное мягкими коричневато-серыми, и зелеными, и шелковистыми мышино-коричневыми красками трав и лекарственных растений, уже пошедших в семена; место, куда уже затихающий снаружи, на улице, гвалт доходил только как рокот прибоя на далеком берегу. И в дальнем конце, повернувшись лицом к выходу, стояла Гэнхумара, неприметная и неяркая, как и сам сад, если бы не сияние ее волос.
