Меч на закате - Сатклифф Розмэри (книга бесплатный формат .TXT) 📗
Увидев меня, она торопливо шагнула вперед, потом остановилась и стояла совершенно неподвижно, ожидая, пока я подойду к ней. В конце концов, поскольку мои глаза видели только Гэнхумару, я все-таки чуть не наступил на полосатую кошку, но как раз вовремя заметил ее там, где тень от вишни полосами падала на дорожку в последних лучах угасающего заката, и благополучно переступил через нее и ее жадно сосущих котят.
Потом я стоял рядом с Гэнхумарой, держа в ладонях ее протянутые руки. Мне хотелось сдавить ее в объятиях, крепко прижаться губами к ее губам, но она казалась такой чужой в своем старом сером платье, чужой и очень далекой от меня, словно и сама была монахиней; и я не смог.
— Гэнхумара! Гэнхумара, с тобой все хорошо?
— Неплохо, — сказала она, потом добавила, эхом откликаясь на мои слова своим низким, звучным голосом:
— Артос! Артос, ты действительно пришел так быстро?
— Я не собирался приходить, пока не избавлюсь от своих доспехов и от добрых жителей Эбуракума. Но мне внезапно показалось, что я нужен тебе, — ты словно позвала меня, Гэнхумара.
— И поэтому ты пришел.
— И поэтому я пришел, — я держал ее за руку, увлекая ее к выходу из сада. Я не знал, почему мне казалось, что я должен увести ее отсюда как можно быстрее. Это несомненно не имело никакого отношения к суматохе на улице; скорее, это было похоже на внезапное чувство опасности. И, однако, было совершенно непонятно, что могло угрожать ей в этом тихом монастырском саду.
— Я оставил добрых жителей Эбуракума и все свое войско вопящими под дверью, как Дикая Охота. Ты правда звала меня, Гэнхумара?
Она взглянула мне в лицо серьезными дымчато-серыми глазами из-под пушистых золотисто-каштановых бровей.
— Да, — сказала она. — старый Марципор, который рубит для обители дрова и помогает делать самые тяжелые работы по саду, сегодня утром принес нам весть, что граф Британский вступит в Эбуракум еще до сумерек; и весь день город гудел, и весь день я ждала. А потом я услышала крики, и трубы, и топот конских копыт, и поняла, что ты уже в Эбуракуме и что тебе нужно будет проехать по этой улице, чтобы попасть в крепость, и я подумала: «Скоро, когда он благополучно доставит весь этот кавардак в лагерь, и сбросит свои потные доспехи, и, может быть, поест, и найдет время передохнуть, тогда он придет за мной. Сегодня вечером, или, может быть, завтра утром он придет за мной». А потом, совершенно внезапно, я поняла, что не могу ждать. Я достаточно терпеливо ждала все лето, но когда я услышала лошадей и крики: «Артос!», я поняла, что не могу больше ждать, — я словно задыхалась за этими стенами. Думаю, если бы ты проехал мимо, я заставила бы монахинь отпереть дверь и выбежала бы следом за тобой, чтобы поймать твое стремя, — она прервала сама себя. Нет, я не сделала бы этого — конечно же, не сделала бы. Я как-нибудь дождалась бы, пока ты придешь.
Мы прошли через узкий арочный проем и снова оказались во дворе. Странное чувство опасности было теперь менее настойчивым, и я начал в душе обзывать себя глупцом. Около сруба колодца я остановился и, повернувшись, взглянул на Гэнхумару. Она казалась теперь не такой чужой, словно и ее тоже покидала тень, словно в ней снова пробуждалась жизнь; и я в первый раз заметил, что она перестала заплетать косы и собрала тяжелую массу волос в пучок на затылке, на манер римских женщин; это отчасти было причиной того, что она показалась мне чужой. Теперь я готов был схватить ее в объятия и поцеловать, не обращая внимания на наблюдающие за нами глаза, но она удержала меня, упираясь обеими руками мне в грудь и умоляя со странной настойчивостью: «Нет, Артос! Пожалуйста, пожалуйста, не здесь!», и момент прошел, и нас окружили темные фигуры монахинь, и она поворачивалась от одной к другой, прощаясь с ними, а за их спинами стояла старая Бланид, сжимая в руках узелки с ее одеждой.
— Да пребудет с вами Господь, сестра Гонория, сестра Руфия… молитесь за меня… сестра Пракседес.
Но теперь было не время для долгих прощаний. Я подхватил ее на руки и понес наружу сквозь возбужденную толпу одетых в черное монашек, через трапезную, вдоль коридора и дальше по пологим ступенькам. Какая-то сестра торопливо забежала вперед, чтобы отпереть нам задвижки и засовы на двери. Бланид шлепала за нами следом, радостно причмокивая беззубым ртом. И вот так, словно силой увозя невесту, я вынес Гэнхумару на запруженную толпой улицу.
Нас встретил рев тех, кто стоял достаточно близко, чтобы видеть, что происходит, высокий радостный визг женщин, взрыв смеха и приветственные возгласы моих Товарищей. Бедуир спешился и теперь стоял, держа под уздцы Ариана и свою лошадь. Кабаль, который сидел, вздрагивая от напряжения, там, где я его оставил, вскочил и бешено завилял хвостом. Я подкинул Гэнхумару на спину Ариана, схватил у Бедуира повод, уселся в седло за ее спиной и устроил ее у сгиба своей левой руки. Бедуир подсмеивался надо мной, и его некрасивое лицо сияло и лучилось этим смехом.
— Та-та! Доблестный подвиг, старый герой! Вот будет тема для песни!
— Спой нам ее после ужина! — крикнул я и ударил каблуком в бок Ариана.
Старый жеребец рванулся вперед, Бедуир вскочил в седло, Фарик подъехал ко мне вплотную с другой стороны, громко приветствуя свою сестру, и все остальные Товарищи со звоном и топотом устремились за мной. Гэнхумара оглянулась через мое плечо на маленькую, глубоко утопленную в слепой монастырской стене дверь, и я почувствовал, как по ее телу пробежала дрожь.
Быстрое конвульсивное содрогание, которое, согласно поверьям, означает, что над твоей могилой пролетел серый гусь; и я инстинктивно прижал ее к себе.
— Что такое? Ты была несчастна там? Они, что, все-таки обращались с тобой плохо? — среди рокота голосов, стука копыт и позвякивания упряжи мы могли разговаривать так же свободно, как если бы были только вдвоем на склонах Эйлдона, где нас некому было подслушивать, кроме кроншнепов. — Потому что если это так, я…
Она покачала головой.
— Они были очень добры ко мне — и сестры, и даже мать-аббатиса, которую они все боятся. Но я чувствовала себя как в клетке. Я не могла ни дышать, ни расправить крылья… и сквозь прутья никогда не проникал свежий ветер…
— Ты всегда ненавидела клетки, не так ли, — клетки и цепи?
— Всегда. Думаю, в некотором смысле я всегда их боялась, — она рассмеялась коротким нетвердым смехом. — Когда мне было четырнадцать, человек, за которого я должна была выйти замуж, подарил мне пару коноплянок в клетке из ивовых прутьев. Нужно было повесить ее на дерево, и коноплянки пели бы тебе весь день. Я продержала их там три дня, потому что они были его подарком, а я любила его, но потом я не могла больше этого выдержать, и я открыла дверцу и выпустила их на волю.
Поворот улицы скрыл от нас обитель Святых жен, и у Гэнхумары вырвался быстрый вздох, похожий на вздох облегчения, и она снова повернулась вперед.
Глава двадцатая. Зверь и цветок
Я никогда не видел осенью столько ягод, сколько было в этом году. Каждая ветка шиповника пестрела яркими, как пламя, плодами, каждый терновый куст, если смотреть на него с небольшого расстояния, был похож цветом на засохшую кровь, а бриония и жимолость, карабкаясь по лесистым склонам, рассыпали свои алые огоньки-самоцветы среди серой дымки семян клематиса, и старая Бланид качала головой и мрачно бормотала что-то о грядущей суровой зиме. Но мне часто казалось, что угроза особо суровой зимы после обильного урожая ягод — не более чем байка, которую рассказывают друг дружке старухи; и я почти не обращал на это внимания. В Тримонтиуме мы всегда, как могли, готовились к суровой зиме, и в большинстве случаев она наступала.
На третий день после того, как мы вернулись на зимние квартиры, мне сообщили, что Друим Дху пришел в лагерь и хочет поговорить со мной. К этому времени Темные Люди с ближайших холмов во многом утратили для нас свою странность. Многие из наших парней даже забывали скрестить пальцы, если наступали на тень Темного Человечка, а Темные Люди, со своей стороны, во многом потеряли свой страх перед нами. Теперь никто не видел ничего необычного в том, что Друим Дху или кто-нибудь из его братьев приходил и садился у наших кухонных костров, даже ел, если был голоден, одалживал у нас молоток или горшок — они очень любили одалживать разные вещи, но были гораздо более щепетильными насчет их возврата, чем многие посещающие церковь христиане, — а потом исчезал так же бесшумно, как и появлялся; возможно, оставив нам в подарок только что найденные соты с диким медом или пару тайменей.
