Закат в крови (Роман) - Степанов Георгий Владимирович (серии книг читать онлайн бесплатно полностью .TXT) 📗
И вероятно, потому таким прелестным казался оранжевый круг только что взошедшего солнца, таким лучистым его играющий свет, таким радостным для глаз раннее весеннее утро с дружным и певучим щебетом степных птиц.
Все-таки какое это великое счастье дожить до нового дня, до первых утренних лучей, до рождения нового, услышать, как разные птахи, и большие, и малые, словно по взмаху невидимой палочки, ожили, взлетели, застрекотали, засвистели, запорхали над светозарным степным раздольем!..
Ивлев увидел, как приободрились люди в колоннах, и вздохнул полной грудью.
В это время со стороны Белой Глины показался поезд, а потом что-то сверкнуло короткой вспышкой, и почти тотчас же шрапнель разорвалась над переездом.
Степь, залитая мирными лучами солнца, сразу же обрела встревоженный, почти смятенный вид. Быстрее понеслись повозки через переезд. Заметались всадники у железнодорожной будки. Испуганно умолкли щебетавшие в небе птахи.
От большевистского поезда потянулась цепь красноармейцев, ощетинившаяся штыками.
К Маркову подъехал конный офицер из арьергарда.
— Ваше превосходительство, противник нажимает. Голову нашего обоза встретил огнем из села Белая Глина.
Едучи рядом с Ивлевым верхом на сером коне, Дюрасов сказал:
— Здорово мы вчера пробрали Родзянко!
Ивлев промолчал, тогда Дюрасов, как бы оправдываясь, бросил:
— Я не был монархистом. Но когда после свержения Николая Второго на наши офицерские головы обрушилась вся солдатская глыба, я стал ненавидеть всех, кто был причастен к отречению царя. Даже и Корнилова. Как все эти родзянки, львовы, алексеевы, шульгины не могли понять, что в разгар войны с Германией свергать престолодержавца — это все равно что рубить сук, на котором все держались вместе с авторитетом власти. Убрать царя они могли бы тотчас же по окончании войны!..
— Вы забываете, что все они, как и мы, отчаялись победить немцев, имея в лице Николая не только царя, но и верховного главнокомандующего, — напомнил Ивлев.
Неподалеку от дороги разорвались два снаряда. Дюрасов, пришпорив коня, поскакал вперед.
Пройдя Горькую Балку, армия к вечеру пришла в станицу Плоскую, проделав за сутки семидесятиверстный переход.
Почти сутки Ивлев не слезал с коня, а вечером пришлось то и дело бегать по улицам станицы с приказами Маркова.
Прибыла новая группа донцов, и хорунжий, возглавляющий ее, настойчиво просил Деникина скорей прийти на помощь станицам Мечетинской, Егорлыкской и Кагальницкой.
«Как быстро все меняется, — думал Ивлев. — Две недели назад наша армия, уходившая от Екатеринодара, казалась никому ненужной, а сейчас ее ждут и донцы, и кубанцы. Значит, преждевременное отчаяние наихудший советчик… А Корнилов ему поддался и вычеркнул себя из жизни…»
Девятнадцатого апреля Деникин перевел армию в Лежанку, памятную по первому серьезному бою. На сей раз это село не сопротивлялось. Только на другой день утром красные начали обстрел со стороны станицы Лопанской. В просторе безоблачного неба появились желтые ядовитые дымки разрывов.
Ивлев сидел у окна и зарисовывал профиль Глаши. Не вычеркнула ли она его из памяти? Догадывается ли, что жив и тоскует по ней?
В комнату вбежал Родичев и, проходя на чистую половину дома, к Маркову, сказал:
— Снаряд попал в лазарет. Убита сестра милосердия и ранен врач.
Ивлев попробовал рисовать дальше, но острая тревога пронзила его и заставила бросить карандаш, выбежать на улицу.
Несколько новых снарядов разорвалось над крышами ближайших домов. Увидя падающие на землю ветви и сучья, Ивлев стремглав побежал к школе.
Трупы врача и сестры милосердия уже лежали во дворе. Обсыпанные известковой пылью, они мало чем разнились один от другого.
Ивлев остановился у женского трупа, но тут же за санитарной телегой увидел Инну, бинтующую голову казаку, сидящему на земле.
Вздох облегчения вырвался из груди Ивлева, и он уже спокойно, неторопливыми шагами подошел к Инне и с несказанной любовью поглядел в ее большие глаза, отражавшие густую синь неба и зелень серебристой листвы молодых тополей, от ветра шумевших над головой.
— Слава богу! — сказал он, увидев эти глаза.
Вскоре в школьном дворе появился и Олсуфьев. Он тоже, обрадовавшись тому, что Инна невредима, перевел дыхание и сообщил:
— Оказывается, Лежанка — большевистское село. В нем спрятались три красноармейца, и это они по телефонному проводу, скрытому под землей, отлично корректировали стрельбу своей артиллерии. Вот почему снаряды так близко ложились вокруг наших штабов…
Вечером девятнадцатого апреля Деникин отправил в Егорлыкскую, осаждаемую большевиками, первый конный полк генерала Богаевского и вторую бригаду, чтобы ударить по красным отрядам сразу с двух сторон, то есть со стороны Мечетинской и Гуляй-Борисовки.
В Лежанке остался Марков с кубанским стрелковым полком и конницей Эрдели.
Под вечер на блеклом небосводе, чуть тронутом золотыми отблесками заходящего солнца, вновь начали рваться и сверкающими снопами рассыпаться снаряды красных. А с наступлением темноты звездное небо то и дело полыхало зловещими красноватыми отсветами.
На рассвете, когда едва позеленело на востоке, красноармейцы густыми цепями надвинулись на Лежанку. Пришлось на фланги бросить конницу Эрдели. Красноармейцы залегли за увалами и не подпустили к себе конницу.
С наступлением дня положение не улучшилось.
Несколько раз Марков посылал Ивлева с записками, наспех написанными на клочках бумаги, в штаб к Романовскому, требуя подкреплений.
Шли дни страстной недели. В пятницу и субботу в станичной церкви, несмотря на пальбу, шло торжественное богослужение.
Из храма выносили плащаницу. Ивлев вспомнил, с каким необыкновенным великолепием производился вынос ее в пору его гимназических лет. Сколько тогда на площади у белого собора собиралось народу, городской знати! Каким значительно-мрачным казалось богослужение! А дома уже пахло ванилью, теплом только что испеченных больших сдобных куличей. Мать вместе с прислугой и бабушкой готовила новые и новые пасхальные блюда, в большой миске красились яйца, кухарка усердно взбалтывала густую сметану с желтками, в духовке зажаривались гуси, залепленные в тесто…
Сергей Сергеевич обычно привозил в фаэтоне рогожный мешок, полный бутылок сухих и десертных вин, корзину, доверху заложенную кульками с грецкими орехами, коробками шоколадных конфет и шоколадными тортами, обвязанными золотистыми шнурками, ящики с мандаринами, итальянскими апельсинами.
Во всех комнатах уже блистали чисто вымытые полы, от легкого весеннего ветерка на окнах вздымались кружевные накрахмаленные занавески… Во дворе вытряхивались ковры. Зимнюю одежду пересыпали нафталином…
Нет, ни к одному празднику в году так не готовились, как к пасхе!
А в первый день праздника, после заутрени, под неумолчный звон всех городских церквей радостно было на улицах! За домом, в саду, необыкновенно дружно звенели разные пичуги. Улыбалось, играло солнце!
А днем по дворам ходили бродячие оркестры, играя старинные вальсы. И ликующий праздничный трезвон колоколов чудесно сплетался с протяжными и немного грустными звуками медных труб, корнетов и флейт.
Сколько во всем было яркой полноты жизни! Каким сияющим казался мир! Именно так вспоминалось теперь Ивлеву.
Недалеко от убогой сельской церкви в воздухе с треском разорвалась шрапнель, осколки и картечь посыпались на крышу храма. Небольшая толпа женщин и старух, шедшая за плащаницей, с визгом разбежалась.
Ивлев поспешно зашагал к штабу командующего. Встретив на крыльце Долинского, сказал ему:
— Какой патриархальной, мирной жизнью жили наши родители! Как далеко все это было от нашего сегодня!
— Вот из-за родительской патриархальности мы теперь и страдаем. — Долинский рассерженно бросил цигарку на землю. — В Европе ничего подобного уже не будет, потому что там интеллигенция живет иным ритмом. Их инженеры, архитекторы, врачи, педагоги давно уже перестали выращивать из своих детей революционеров разных мастей. А наши вплоть до четырнадцатого года жили гоголевскими маниловыми. И когда после отречения Николая Второго власть, как созревший плод, свалилась им в руки, они не могли распорядиться ею. Вот мы и получили в качестве возмездия за маниловскую мечтательность, за «гуманизм» прошлого века, за уродливое пристрастие к «малым делам», за слюнтяйский либерализм — гражданскую войну во всей «красе». Нет, презираю я русских интеллигентов!.. Они способны были воспитать и прославить только истерических крикунов типа Керенского!
