Пламя грядущего - Уильямс Джей (книга жизни .txt) 📗

– Почему же тогда они это делают?

– Они сельджуки, мой друг. Я, подобно великому двоюродному дяде моего отца Салах ад-Дину, веду свой род от курдов. Они считают нас деспотами; мы считаем их дикарями.

– Ясно. И какое суждение верно?

– И то и другое, естественно. – Ал-Амин теребил кончик своей бороды, зажав его между большим и указательным пальцами. – Такова воля Бога, что люди находят какие-то причины для ссоры, и, полагаю, одна ничуть не хуже другой.

– Мне кажется, что вы, неверные, все происходящее приписываете воле Бога, – со смешком сказал Дени.

– Разве вы поступаете иначе? – удивленно спросил ал-Амин. – Несомненно, вы оправдываете каждый свой поступок, утверждая, что такова Божья воля. И именно так, как мне известно, звучит боевой клич франков: «Бог желает этого!» [182].

– Вы правы, конечно, но было бы более справедливо сказать, что Бог, предположим, повелевает нам идти к своему городу, но пути, которые мы выбираем, чтобы попасть туда, всецело на нашей совести.

– Точно так же происходит и с нами. Что бы мы ни делали, всегда кажется, что нам предоставлен выбор, однако истинный выбор сам по себе заключен в наших намерениях. Мы можем пожелать все, что угодно, но мы поступаем так, как предопределил Бог.

– Во всем?

– Мы говорим, что Бог предопределяет пять вещей для своих слуг: длину жизненного пути, поступки, место, где они живут, путешествия и судьбу.

– Как будто ничего не упущено.

– И еще написано: «Бог не возлагает на душу бремени тяжелее того, что она может вынести. Ибо есть только то, что приобретено, и против этого есть только то, что заслужено».

– Весьма утешительно. – Губы Дени искривились. – Похоже, ваша вера снимает всякую ответственность за все ваши поступки с ваших плеч. Как счастливы люди, которые верят в свою правоту! Что же до меня, то я не знаю, чему верить. Больше не знаю.

– Ты до сих пор думаешь о смерти своего друга. Ты убежден, что виновен в его гибели. Но твой друг не мог поступить как-нибудь иначе, неужели ты этого не понимаешь? Был бы ты с ним или нет, в ту ночь или в другую, но его все равно постигла бы точно такая же смерть. Он был, каким был. Так распорядился Бог. Бог посеял в его душе семена добра и справедливости, которые он затем взлелеял и взрастил сам.

– Ах – Бог! – сказал Дени. Он остановился посреди дороги, заложив руки за спину, и пристально взглянул на ал-Амина. – Где же тогда этот Бог? Что он такое? Создатель этого мира? В таком случае дурень Гираут прав. Он на поверку оказывается дьяволом. От рождения Адама и до сих пор Он обманывал нас. Я помню, в чем усомнился отшельник, – знал Бог, что Адам и Ева вкусят плод от дерева познания, или не знал? Да ответ очень прост. Это была ловушка, поскольку все красивые обещания не более чем ловушка. Праведность, нравственные устои, честь, справедливость, любовь и все прочие добродетели – обветшавшая мишура, придуманная, дабы никто не распознал преисподнюю. Гираут был прав; подумать только, именно Гираут! Мы все лжецы, и все в одной лодке. А Бог?.. – он прикусил губу. – Наверное, Он тоже только лжец и ничего более. Бог создал человека по своему образу. И с тех пор человек отвечает тем же. Каким бы ни был Бог прежде, теперь Он лишь отражение Человечества: гордый, надменный, благочестиво-лицемерный, возлюбивший кровопролитие. – Он остановился и передернул плечами. – Ты всегда слушаешь так терпеливо, Ахмад. Суть в том, что я привык верить в человеческие добродетели, а теперь я сомневаюсь даже в божественных.

Мусульманин сочувственно смотрел на него.

– Что именно тревожит тебя, мой друг? – промолвил он. – Открытие, что люди способны на злодеяние?

– Ох, нет, совсем нет. Я лишь стал задаваться вопросом, способен ли Бог на злодеяние. Что, если все мы обманывались? Все сущее добро зачахло или обратилось в пустоту и ложь. А человек, который воистину не поступается своими убеждениями, предан своим другом и умирает. Родители избавляются от своих детей; короли уничтожают своих вассалов и вознаграждают за преданность вероломством. Но не это гложет меня сильнее всего. Нет, я спрашиваю себя, а важно ли это? Имеет ли это значение? Возможно, не существует ничего, ни до, ни после. Возможно, мы должны молиться дьяволу и открыть душу нашим страстям – сполна предаваться наслаждениям, кусать, рвать, сокрушать друг друга и вот так, пылая жаждой разрушения, всем вместе кануть в темноту.

Ал-Амин долго молчал. Наконец он проговорил:

– Я не в силах ответить тебе. Но, наверное, я знаю одного человека, который может подарить тебе большее утешение, нежели я. В прошлом он не раз утешал меня. Поскольку мы решили прогуляться, не хочешь ли пройти немного дальше, до горы Олив [183]?

– Почему бы и нет?

Принц повел его вниз по склону вдоль тропы, протоптанной козами, пока они не завернули за угол городских стен. Дальше начинался крутой обрыв, и они с трудом спустились вниз по круче к речушке, протекавшей по дну долины, перешли ее по цепочке камней и начали взбираться на холм, стоявший против города.

– Там, – сказал ал-Амин, когда они проходили мимо места, где росло восемь древних, с могучими ветвями олив, обнесенных низкой изгородью, – находится сад, в котором, как говорят, прекрасный проповедник Иисус был предан в руки солдат. Здесь все напоминает о его делах. Что касается этой горы, то в Судный день тонкая нить протянется отсюда к Куполу Скалы [184] в Иерусалиме. И все люди должны будут пересечь ее. Иисус будет восседать на том ее конце, что находится в городе, а Мохаммед на этом, на горе. Благочестивые люди перейдут черту, а грешники будут падать вниз, в долину.

Он искоса взглянул на Дени и с облегчением удостоверился, что тот вновь улыбается. Они взобрались на самую высокую из четырех вершин, которые вместе образовывали гряду горы Олив. Там находилась крошечная деревушка: несколько хижин вокруг небольшой мечети, где, по словам ал-Амина, хранился камень с отпечатком ноги Иисуса [185]. Именно оттуда Он вознесся на небеса. Не останавливаясь, они миновали селение и стали спускаться по противоположному склону холма. Чуть ниже вершины поднимался скалистый утес, не очень высокий. У его подножия лежала широкая полоса красноватой земли, где росли чахлые деревца. Сверху и вокруг скалы к этому месту вела узенькая тропинка. Когда они наполовину сползли, наполовину скатились к основанию утеса, Дени увидел, что его поверхность испещрена отверстиями: некоторые были так малы, что в них едва бы протиснулась и птица, другие вполне походили на низкий вход в пещеру, и одно, внизу, было высотой в два человеческих роста. Из расселины наверху утеса струился вниз по камням, сверкая на солнце, тонкий ручеек, наполняя маленький круглый бассейн, находившийся перед большой пещерой. Оттуда вода текла дальше, вновь уходя в землю там, где заканчивался красноватый шельф. Около бассейна стояла скульптура сидящего человека, вырезанная из неизвестной породы дерева темно-коричневого цвета, причем настолько искусно, что выглядела как живая. Внезапно Дени осенило, что скульптура действительно живая.

Он был обнажен, если не считать тряпицу, опоясывавшую чресла. Его чрезвычайная худоба не имела ничего общего с истощением от голода, но производила скорее впечатление законченного совершенства, словно от его тела было отсечено все лишнее. Редкая шелковистая бородка, белая как снег, свидетельствовала о том, что он далеко не молод, однако старость еще не наложила печати на его чело. Когда Дени присмотрелся к нему получше, то понял, что все его лицо покрыто сеточкой тонких морщин, как бы скрывавших все признаки возраста. Его волосы были убраны под выцветший зеленый тюрбан. Скрестив ноги и положив руки на колени, опустив глаза, он сидел на земле совершенно неподвижно, и было не заметно даже, как вздымается и опускается его грудь, словно он не дышал.