Пламя грядущего - Уильямс Джей (книга жизни .txt) 📗

Ал-Амин присел перед ним на корточки, и спустя мгновение Дени последовал его примеру. Казалось, они ждали бесконечно долго, и Дени подумал про себя, что, возможно, время течет иначе для неподвижной статуи. Однако в конце концов человек поднял голову и устремил взгляд на молодых людей: у него были темные глаза, отражавшие свет, точно лужицы чернил.

– Это суфий [186], Назиф ал-Акхрас, – сказал ал-Амин Дени.

– Мир вам, – промолвил суфий неожиданно глубоким и звучным голосом.

– И тебе тоже мир, – ответил Дени.

– Твой отец запретил тебе снова приходить ко мне, – глядя на ал-Амина, сказал суфий.

– Моего друга постигла великая беда, – ответил принц.

Суфий едва заметно кивнул.

– И я вижу, что он – франк. Душа принимает различные формы, – сказал он. – Сядь поближе, молодой человек. Как тебя звать?

– Дени из Куртбарба.

– Знаешь ли ты, что правоверные, такие, как отец этого человека, проклинают тех из нас, кто исповедует тасаввуф [187]?

– Я не знаю ничего, и даже то слово, которое ты только что произнес.

– Не существует человека, который ничего не знает, – промолвил суфий, – ибо все мы являемся частью Бога и разделяем его знание. Слова – всего лишь завеса, отделяющая нас от знания. Дай мне руку.

Дени исполнил просьбу. Рука старика была сухой, холодной, мускулистой и шершавой, словно тело рептилии, однако не вызывала отвращения.

– Ты военнопленный? – спросил суфий.

– Я пленник этого принца.

– Я вижу, что тебя что-то угнетает. Что ж, спрашивай меня.

Дени прищурился.

– Скажи мне, – начал он и остановился, потому что не знал, о чем спросить.

В один миг в его голове пронеслась дюжина вопросов: «Виновен ли я в смерти Артура?» – вертелось у него на языке. И: «Должен ли я хранить верность Ричарду? Почему я до сих пор чувствую, что чем-то связан с ним? Должен ли я оставаться здесь, среди врагов, или бежать и возвратиться к королю?»

– Скажи мне… – заговорил он снова и замолчал, пристально вглядываясь в глаза старика. На него снизошел покой, и смятение покинуло его. Тут было тихо и спокойно, и монотонное журчание воды, стекавшей по камням, лишь усугубляло тишину. Дыхание теплого ветра ласкало кожу, словно тело погружалось в ванну.

Суфий промолвил, будто размышляя вслух:

– Бог не имеет формы. И все-таки он принимает многие формы. Он превыше форм. Мироздание – это зеркало, в котором Бог любуется собой, и самое совершенное зеркало есть человек. Именно в человеке он видит и проявляет себя. Человек – это око Бога, посредством которого он созерцает свои творения.

– Я не верю тебе, – как во сне пробормотал Дени. – Если это так, то как, должно быть, рыдает Бог, когда смотрит тем оком.

– Он вправе и плакать, и смеяться. Почему бы и нет? Разве не сотворил Он и мед, и соль? Смотри на меня. Я покажу тебе, где есть Бог.

Дени посмотрел.

Казалось, лицо суфия окружено и насквозь пронизано сиянием. И это лицо стало увеличиваться, заполняя собой все поле зрение Дени от края до края.

Со всех сторон его окружали громадные сероватые, прозрачные предметы, наполненные жидкостью, в которой стаями вились странные существа. Бесчисленное множество жизней было там, теснившихся вместе, согретых общим теплом, лишенных глаз и черт, примитивных и все-таки невыразимо сложных. Тысячи изысканных форм, и каждая была наделена прозрачной оболочкой, содержавшей животворную влагу и трепетавшей в унисон биению сердца и дыханию.

Голос суфия вещал:

– Размышляя о подлинном чуде, называемом человеком, я обратил свои глаза внутрь. Смотри – из этого сделан каждый человек.

– Каждый?

– Все люди, все животные, все, что движется, дышит и существует.

В самом пространстве не было пустоты, оно было наполнено своеобразным ритмом; оно пульсировало от проносившихся сквозь него зарядов титанической силы, невидимых и неведомых. И Дени осознал, что это движение, это соединение сил само по себе было формой жизни, всегда сущей, подверженной бесконечному изменению, саморазрушению и тем не менее являвшейся первопричиной самообновления. Беспредельно огромная, эта вселенная целиком заключалась в беспредельно малых объемах, самих по себе неосязаемых и неразличимых: сущих, но не существующих.

– Это?.. – прошептал Дени.

– Все живое и мертвое, само дыхание, земля, звезды, все, что мы знаем. В этом нет ничего случайного и беспорядочного, там царит гармония и закон. Все, однажды начавшее движение, бесконечно длительное, однажды обречено застыть неподвижно. Но из самой неподвижности проистекает новое: давление, теплота, вес. В тигле вновь начинается кипение, рождается новое движение.

– Тогда мы все схожи в этом?

– Все похожи и невообразимо различны. У Бога нет формы, много форм, и Он выше формы.

У Дени появилось ощущение, будто он мчится в обратном направлении сквозь пространство, сквозь многие столетия. Он открыл глаза и увидел, что сидит на том же месте и его пальцы все еще сжимают руку улыбающегося суфия.

Опомнившись немного, Дени спросил:

– Неужели я заснул и увидел сон?

– Теперь ты проснулся, – ответил суфий.

Дени медленно поднялся на ноги. Тело его затекло, и ему было холодно.

– Благодарю, – сказал он. – Полагаю, теперь мне следует отправиться удить рыбу, подобно архангелу Гавриилу.

К его величайшему изумлению, суфий сказал:

– Не обязательно. В этом заключался ответ на его вопрос, но не твой. Ты ищешь иное; и ты найдешь иной ответ.

– Ты знаешь?.. – начал Дени.

– Чему ты удивляешься? Разве я не сказал, что мы все разделяем знание Единого? И я тоже искал свое и нашел свое.

Он опустил веки и принял ту позу, в которой они застали его. Ал-Амин дотронулся до плеча Дени, и они, не говоря ни слова, начали восхождение по крутому обрыву.

Некоторое время Дени сохранял в памяти то необыкновенное видение. По дороге яркая картина стала блекнуть, и он, понадеявшись хоть в какой-то мере восстановить реальность этого опыта, нарушил молчание.

– Что ты видел, когда я отправился в то путешествие? – спросил он.

– Путешествие? – промолвил ал-Амин. – Ты приблизился к ал-Акхрасу, и он взял на миг тебя за руку и улыбнулся. Потом ты спросил, не привиделся ли тебе сон.

– Боже мой! Мне казалось, будто меня закружило… Я не могу этого описать. Я не знаю, какими словами рассказать об этом. – Он пожал плечами.

– Утешился ли ты?

Дени потер лоб.

– Да, хотя я не знаю почему. Я не понимаю, что он имел в виду или что именно я чувствовал. То, что мы все одно целое, или что Бог – это гармония, или что не существует просто добра и зла… – Он начал путаться, пытаясь подобрать соответствующие арабские слова. – Всемилостивый Господь Бог! – воскликнул он, сбиваясь на французский. – Чем больше я пытаюсь разобраться в этом, тем больше смысл ускользает от меня.

– Что ты сказал?

– Как заметил суфий: слова – завеса, отделяющая нас от знания. Но я в самом деле испытываю некоторое облегчение. Полагаю, именно это вы, неверные, называете «смириться со своей судьбой».

Ал-Амин усмехнулся. Они быстрыми шагами прошли сквозь крошечную деревушку на вершине и остановились на краю, устремив взгляд за пределы долины, на красновато-коричневый холм, где высились светлые стены Иерусалима, увенчанного сверкающими куполами.

– Расскажи мне о нем, – попросил Дени, когда они начали спускаться. – Некогда, в другой стране, я встречал одного человека, похожего на него. Он немного сумасшедший, не правда ли?

– Мне кажется, да. Но тогда каждый, кто предпочитает жить, противопоставляя себя всем остальным людям, должен быть сумасшедшим. Если верить моему отцу, он еретик и вольнодумец. Однако лично мне больше по душе его сумасшествие, чем здравомыслие многих, кого я знаю.

– Что означает «суфий»? Отшельник?

– Одни становятся отшельниками. Другие живут в миру. Ты уже знаешь слово «суф» – шерсть; те, кто избирает путь тасаввуф, обычно носят простые, грубые шерстяные плащи. Это благочестивые люди, которые верят, что надлежит отринуть суетность мира и искать Бога, погрузившись в размышления. Но многие правоверные мусульмане ненавидят их потому, что их вероучение утверждает, что все люди – братья. Видишь ли, это значило бы, что мы не должны уничтожать неверных. Без сомнения, и среди твоих соплеменников наверняка есть святые люди, которые проповедуют любовь и простоту. Ты знаешь, какова их судьба. Ни теологи, ни светские власти не любят их.