Мертвые души. Том 3 - Авакян Юрий Арамович (читать полностью книгу без регистрации TXT) 📗
В который раз, подивившись простоте царивших тут нравов, Чичиков постучался в указанную старухою дверь, из—за которой тут же раздался возглас:
— Входите, дверь не заперта! — отозвался некто, в чьём голосе Чичиков признал голос Тентетникова.
И чувствуя, как ёкнуло у него его сердце и не дожидаясь повторного приглашения, Чичиков прошеё в большую опрятную комнату, что, конечно же, не отличалась изысканностью обстановки. Посредине неё увидал он сидящим у квадратного, крытого чистою скатертью стола, Андрея Ивановича, поднявшегося ему навстречу и Улиньку, глядевшую на Павла Ивановича ледяным взглядом прекрасных серых своих глаз.
— Что же, Павел Иванович, присаживайтесь, коли пожаловали, — сказал Тентетников вместо приветствия и указывая Чичикову на свободный стул, стоявший у стола.
— Вот, явился с вашего позволения, — пробормотал Чичиков, конфузясь и опуская глаза, — явился, потому как не мог уж более терпеть того двойственного положения в коем оказался и о коем имел место отписать в посланном нынешним утром письме.
Испытывая крайнюю неловкость и словно бы скованность во всех членах, Чичиков с опаскою глянул на Улиньку и точно бы украдкою, коротко поздоровался с нею:
— Здравствуйте, Ульяна Александровна! Как изволите поживать? — спросил он и, признаться, ничего более нелепого придумать тут было нельзя, за что и последовала незамедлительная расплата.
— Спасибо, Павел Иванович, поживаем, как видите, вашими заботами, — отвечала она с горьким смешком и словно бы приглашая его познакомиться с той обстановкою, в коей проживают они по его вине, обвела рукою комнату.
А комната и вправду была более чем скромна. Уж сказанный нами стол со стульями, что, надобно думать, сползлись сюда из разных уголков города, покинувши родимые свои гарнитуры, печь большая и слегка закопчённая, по которой стояли всяческие миски, чугунки, крынки и прочая кухонная утварь, из чего Чичиков сделал заключение, что в этой печи готовилось пропитание и, может статься, и самою Улинькою, во что Чичикову поверить было нелегко, но что и на самом деле было так.
Нынче при свете дня сделались очевидными те изменения, что произошли во внешности Ульяны Александровны и Тентетникова, а именно, каковыми безжалостными были время и те невзгоды, что пришлось им перенесть. Конечно же, нельзя было сказать, что стали они стары, либо немощны; хотя у Андрея Ивановича и прибавилось седины, да и у Улиньки нет, нет, а сверкала в волосах серебряная ниточка. Но во всей их внешности, движениях, чертах возникнуло новое и едва уловимое свойство, которое возможно было бы именовать «зыбкостью», либо ещё каким—нибудь подобным же эпитетом, отвечавшим словно бы ненастоящему их присутствию в этом живом, суетном и вечно куда—то стремящемся мире.
— Вот, стало быть, получили мы ваше письмо, Павел Иванович, и надобно сказать, что всколыхнуло оно нас до чрезвычайности, и всю ту боль, что, казалось бы, уже утихла, всю муть сердечную оно разбередило и подняло, — без обиняков приступивши к разговору, сказал Тентетников. – Мне ведь поздно уж нынче искать правых да виноватых, потому что жизнь моя уж изломана, выброшена, словно бы на обочину и попрана ногами — вашими ли, Варвара Николаевича ли, мне всё одно. И сейчас, когда столько уже пережито и передумано, прочее, пускай и бывшее со мною ранее, кажется мне теперь далёким и я вовсе не желал бы к нему возвращаться. Посему, вы напрасно мучили себя всё это время, потому как повторяю: вы ли всему виною, Вишнепокромов ли, чёрт ли, дьявол опутал меня клеветою, я не вижу разницы. Так что, можно сказать, вы напрасно, Павел Иванович, проделали таковой путь, ежели, конечно же, в нём не было для вас каковой ещё надобности.
Чичиков сидел молча, уперевши взгляд свой в стол, чувствуя, как горло его сводит спазмою, а лоб и спина покрываются лёгкой испариною. В комнате возникло неловкое молчание, в котором слышно было жужжание запутавшейся в занавеске мухи, да скрыпы, издаваемые стулом, на котором сидел Павел Иванович. Однако молчать далее было неловко и Чичиков, прочистивши горло, приступил к объяснениям.
— Пускай оно и так, как вы говорите, — просипел он всё ещё сдавленным голосом, — пускай вам это всё равно! Но голубчик, Андрей Иванович, посудите сами, каково это мне ходить без вины виноватым? Ведь сие мало сказать – несправедливо, сие мучительно! Жить, постоянно помня о том, что любимые и дорогие до тебя существа томятся в неволе, испытывая многие муки и унижения, да к тому же тебя ещё и почитая причиною всех свалившихся на них невзгод и несчастий. А что сие именно так, видно даже и из того давешнего замечания Ульяны Александровны, что доведены вы до подобного бедственного положения моими о вас заботами, — сказал Чичиков, словно бы переходя в наступление, ибо знал наверное, что ежели в словесной перепалке, либо в каком ином остром разговоре заставишь ты своего противника оправдываться, то вот она и половина победы.
Так оно и вышло и Андрей Иванович принялся говорить о том, что сердце женщины более ранимо, нежели мужеское, тем более сердце Улиньки, на которую почитай сразу же обрушились две беды – арест Андрея Ивановича и кончина любимого батюшки, генерала Бетрищева, чью могилу она так ещё и не сумела посетить, дабы отдать усопшему все почести, как то и положено по христианскому обычаю.
На что Чичиков, не сморгнувши глазом, тут же соврал, что он не токмо самолично следит за тем, чтобы на могиле Александра Дмитриевича всегда был порядок и живые цветы, но к сему им якобы ещё и приспособлена некая старушонка из богомолок, что за полтину серебра, ту, будто бы выплачивает ей Чичиков помесячно, обихаживает могилу, пропалывая, когда надобно, сорняки и даже зимою очищая её от снега. Ибо ей сие не в тягость, так как проживает она будто бы рядом с монастырским кладбищем, на котором, как знал Чичиков, добрые люди схоронили год назад генерала Бетрищева.
Сцена, последовавшая за этой, точно бы сама собою соскочившею с уст его выдумкою, менее всего могла быть ожидаема нашим героем. Потому как Ульяна Александровна побледнела вдруг мертвенной бледностью, глаза у нея закатились и она разве что не лишилась чувств. Конечно, тут же последовал всенепременный стакан с водою, в который испуганный Андрей Иванович влил ещё и неких капель. А Павел Иванович, вскочивши со своего стула, принялся махать над Улинькою своим надушенным платком так, будто вознамерился разогнать какие—то лишь ему видимые тучи, что сгрудились над ея прелестною головкою.
Но вот дурнота постепенно оставила Ульяну Александровну, по щекам её пошли красные пятны, она задышала ровнее и ледяные глаза, коими глядела она по сию пору на Чичикова, вдруг налились слезами. Схвативши за рукав сертука склонившегося над нею супруга, она зашептала жарким шепотом:
— Так стало быть он и есть тот тайный благодетель, о котором мы так и не узнали – кто он! И сейчас мне, право же, очень стыдно, Андрей, и всё то время, что бесчестили мы с тобою Павла Ивановича, он был ни при чём, был ни в чём не виноват, — и она зарыдала, уткнувшись в плечо обнявшего ея супруга.
— Именно, что ни при чём, именно! — в тон ей подхватил Чичиков и для пущей убедительности даже пустил слезу, причём весьма обильную, благо и платок был у него в руке…
Ах, женское сердце, женское сердце, ты не только ранимее мужского, ты ещё и гораздо великодушнее, ибо никто в целом свете не умеет прощать как ты, безоглядно и щедро проливая доверие и милость даже к самому чёрному своему врагу. Что было бы с миром, господа, ежели не существовало бы в нём такового вот женского сердца, в котором, может статься, оправдание и прощение всем нам…
Далее, конечно же, последовало примирение и причиною ему была, как ни странно, та неожиданная даже и для самого Чичикова сказанная им ложь, а вовсе не обильныя его слёзы и уверения в непричастности его к тем роковым событиям, что обрушились на Тентетникова с Ульяною Александровною. На счастье нашего героя случилось так, что некто, так по сию пору остававшийся неузнанным, и вправду тайно ухаживал за могилою Александра Ивановича, о чём Улиньке поведал в письме Архимандрит, тот самый сухонький старичок, что как—то встретился Чичикову на пути. На выказанное ею беспокойство о заброшенности праха и могилы горячо любимого ею батюшки, Архимандрит отвечал, что сие не стоит беспокойства, потому как могила всегда содержится в надлежащем порядке, хотя и неизвестно чьею рукою. Может быть и Божьим соизволением. Вот может быть сие упоминание о Божьем соизволении, да ещё столь выгодное для Чичикова совпадение и повернули Тентетникова с Улинькою на его сторону; тут уж слёзы полились с обеих сторон и Чичиков с Тентетниковым, обнявшись и плача, простили друг дружке взаимные обиды.
