Атлант расправил плечи. Часть III. А есть А (др. перевод) - Рэнд Айн (лучшие книги онлайн TXT) 📗

Помедлив секунду, Дагни кивнула еще раз в знак согласия.

— Потом ты потребуешь и примешь те пятьсот тысяч долларов вознаграждения, которые они предложили за мою поимку.

Она закрыла глаза и снова кивнула.

— Дагни, — неторопливо заговорил Голт, — при их системе невозможно служить твоим ценностям. Рано или поздно, хотела ты того или нет, они должны были довести тебя до той черты, где единственное, что ты могла для меня сделать, это ополчиться на меня. Соберись с силами и сделай это, потом мы заработаем эти полчаса и, может быть, будущее.

— Сделаю, — твердо сказала Дагни и добавила: — Если это случится, если…

— Это случится. Не жалей об этом. Я не стану. Ты не видела сущности наших врагов. Теперь увидишь. Если мне придется играть роль пешки в спектакле, который убедит тебя, я охотно на это пойду и отниму тебя у них раз и навсегда. Ты не хотела больше ждать? О, Дагни, Дагни, я тоже не хотел!

Голт так держал ее в объятьях, так целовал в губы, что Дагни казалось: каждый предпринятый ею шаг, каждая опасность, каждое сомнение, даже ее измена — если это было изменой, — давали ей некое право на эту минуту. Джон увидел в ее лице напряженность удивленного протеста против себя самой, и она услышала его голос сквозь пряди своих волос, прижатых к его губам:

— Не думай сейчас о них. Не думай о страдании, опасности, врагах ни мигом дольше, чем необходимо для борьбы с ними. Ты здесь. Это наше время и наша жизнь, не их. Не старайся быть счастливой. Ты счастлива.

— С риском погубить тебя? — прошептала она.

— Не погубишь. Но да, даже с этим риском. Ты не считаешь это равнодушием, так ведь? Разве равнодушие сломило тебя и привело сюда?

— Мне… — и тут исступление правды заставило Дагни притянуть к себе голову Голта и бросить ему в лицо: — Мне было все равно, погибнем мы потом или нет, лишь бы увидеть тебя!

— Я был бы разочарован, если бы ты не пришла.

— Знаешь, что это такое — ждать, запрещать себе, откладывать на день, потом еще на день, потом…

Голт усмехнулся.

— Знаю ли? — негромко произнес он.

Дагни беспомощно уронила руки: она вспомнила о его десяти годах.

— Когда я услышала твой голос по радио, лучшую речь, какую только… Нет, я не вправе говорить тебе, что о ней думала.

— Почему?

— Ты думаешь, что я не приняла ее.

— Примешь.

— Ты говорил отсюда?

— Нет, из долины.

— А потом вернулся в Нью-Йорк?

— На другое утро.

— И с тех пор здесь?

— Да.

— Слышал ты обращения, которые они посылают тебе каждую ночь?

— Конечно.

Дагни медленно оглядела комнату, взгляд ее перемещался от городских башен за окном к деревянным балкам потолка, к потрескавшейся штукатурке на стенах, к железным ножкам его койки.

— Ты все время был здесь. Жил здесь двенадцать лет… здесь… вот так…

— Вот так, — сказал Голт, распахивая дверь в конце комнаты.

Дагни ахнула: вытянутая, залитая светом комната без окон в оболочке из поблескивающего металла, напоминающая маленький танцзал на подводной лодке, была лучшей современной лабораторией, какую она только видела.

— Входи, — пригласил ее с улыбкой Голт, — мне больше не нужно скрывать от тебя секреты.

Это было как переход в иную Вселенную. Дагни посмотрела на сложное оборудование, искрящееся в ярком рассеянном свете, на сеть блестящих проводов, на классную доску, исписанную математическими формулами, на длинные ряды предметов, созданных благодаря суровой дисциплине целеустремленности, потом на прогнувшиеся половицы и крошащуюся штукатурку мансарды. «Или — или», — подумала она; перед миром стоял такой выбор: человеческая душа в образе того или другого.

— Ты хотела знать, где я работал одиннадцать месяцев в году, — сказал Голт.

— И это все, — спросила Дагни, указывая на лабораторию, — приобретено на зарплату, — она указала на мансарду, — неквалифицированного рабочего?

— О, нет! На арендную плату, которую Мидас Маллиган платит мне за электростанцию, за лучевой экран, за радиопередатчик и еще несколько работ такого же рода.

— Тогда… тогда почему тебе приходилось работать путевым обходчиком?

— Потому что заработанные в долине деньги нельзя тратить за ее пределами.

— Где ты взял это оборудование?

— Я его спроектировал. Изготовлено оно на заводе Эндрю Стоктона. — Он указал на предмет величиной с радиоприемник в углу комнаты. — Вот тот двигатель, который был тебе нужен, — и усмехнулся тому, как она ахнула и невольно подалась вперед. — Можешь осмотреть, теперь ты не выдашь его им.

Дагни во все глаза смотрела на блестящие металлические цилиндры, поблескивающие катушки с проволокой, напоминающие ржавый предмет, хранящийся как священная реликвия в стеклянном гробу в склепе терминала Таггертов.

— Он поставляет мне электричество для лаборатории, — сказал Голт. — Никому не приходится задаваться вопросом, почему путевой обходчик расходует столько электроэнергии.

— Но если они обнаружат это место…

Голт издал странный, отрывистый смешок.

— Не обнаружат.

— И долго ты…

Дагни умолкла; на этот раз она не ахнула; представшее перед ней зрелище можно было встретить только с полным внутренним спокойствием. На стене, за механизмами, она увидела вырезанную из газеты фотографию. На ней была она, в брюках и рубашке, стоящая возле паровоза на открытии дороги Джона Голта. В улыбке были событие, смысл и солнечный свет того дня. Стон был единственной ее реакцией, когда она повернулась к Голту, но выражение его лица было под стать ее выражению на фотографии.

— Я был символом того, что ты хотела уничтожить в мире, — сказал он. — Но ты была для меня символом того, чего я хотел достичь. — Голт указал на фотографию. — Считается, что люди должны испытывать такое состояние раз, от силы два в жизни. Но я избрал его как постоянное и обычное.

Выражение его лица, безмятежная сила его глаз и разума сделали для нее это состояние реальным сейчас, в данную минуту, в этом городе. Когда он поцеловал ее, Дагни поняла, что их обнимающие друг друга руки держат свое величайшее достижение, что это реальность без тени страдания или страха, реальность Пятого концерта Ричарда Халлея, награда, которой они хотели, за которую сражались и заслуженно получили.

Раздался звонок в дверь.

Первой ее реакцией было отпрянуть, его — удержать ее, притянув поближе к себе, и подольше.

Когда Голт поднял голову, на лице его была улыбка. Он только сказал:

— Настало время не бояться.

Дагни последовала за ним в мансарду. Она услышала, как сзади защелкнулся замок лаборатории.

Голт молча подал ей пальто, подождал, когда она завяжет пояс и наденет шляпу, потом подошел к двери и открыл ее.

Вошли трое крепко сложенных мужчин в военной форме, каждый с двумя пистолетами на бедрах, с широкими, бесформенными лицами, с тупыми глазами. Четвертый, их начальник, был хрупким штатским в дорогом пальто, с аккуратными усиками, светло-голубыми глазами и манерами интеллектуала из службы связи с общественностью.

Хлопая глазами, он оглядел Голта, комнату, сделал шаг вперед, остановился, сделал еще один шаг и остановился снова.

— В чем дело? — произнес Голт.

— Вы… вы Джон Голт? — спросил он излишне громко.

— Меня так зовут.

— Вы — тот самый Джон Голт?

— Какой?

— Вы говорили по радио?

— Когда?

— Не позволяйте ему дурачить вас. — Металлический голос принадлежал Дагни, она обращалась к начальнику. — Он — тот самый Джон Голт. Я подтвержу это в управлении полиции. Можете продолжать.

Голт повернулся к ней, словно к незнакомке.

— Не скажете ли, кто вы и что вам здесь нужно?

Лицо его было таким же пустым, как лица солдат.

— Меня зовут Дагни Таггерт. Я хотела убедиться, что вы — тот человек, которого разыскивает вся страна.

Голт повернулся к начальнику.

— Хорошо, — сказал он. — Я — Джон Голт, но если хотите, чтобы я отвечал вам, держите свою доносчицу, — он указал на Дагни, — от меня подальше.