Посмертные записки Пиквикского клуба - Диккенс Чарльз (читаем книги TXT) 📗

Мистер Пиквик живет в своем новом доме, посвящая часы досуга приведению в порядок своих записок, – впоследствии он презентовал их секретарю некогда знаменитого клуба, – или слушая, как Сэм Уэллер читает вслух и сопровождает чтение приходящими ему на ум замечаниями, которые неизменно доставляют мистеру Пиквику величайшее удовольствие. Сначала его весьма беспокоили мистер Снодграсс, мистер Уинкль и мистер Трандль, неустанно обращавшиеся к нему с просьбой крестить их отпрысков, но теперь он привык к этому и относится к своим обязанностям, как к делу самому обыкновенному. Ему ни разу не пришлось пожалеть о благодеяниях, оказанных Джинглю, ибо и этот субъект и Джоб Троттер сделались со временем достойными членами общества, хотя упорно отказывались вернуться в те места, где некогда подвизались, уступая искушениям. Мистер Пиквик начал прихварывать; впрочем, он сохраняет юношескую бодрость духа, и нередко можно видеть, как он любуется картинами в даличской галерее [160] или прогуливается в ясный день по живописным окрестностям. Его знают все местные бедняки, которые всегда с глубоким почтением снимают шапки, когда он проходит мимо. Дети его боготворят; впрочем, так же относится к нему и все местное население. Каждый год он отправляется на торжественное семейное празднество к мистеру Уордлю, и, куда бы он ни ездил, его неизменно сопровождает верный Сэм, связанный со своим хозяином крепкой взаимной любовью, конец которой может положить только смерть.

Конец

Приложение.

ЧАСЫ МИСТЕРА ХАМФРИ

Вступление

Выпустив в свет в течение четырех лет (1836-1839) четыре книги («Очерки Боза», «Посмертные записки Пиквикского клуба», «Приключения Оливера Твиста», «Жизнь и приключения Николаса Никльби»), Диккенс в 1840 году приступил к новому произведению. Но эта книга задумана была не как цельный роман, а как серия новелл, очерков, путевых приключений, объединенных только внешне сюжетной линией. По замыслу Диккенса, постоянные гости некоего мистера Хамфри располагались вокруг старинных «стоячих» часов и, доставая из футляра этих часов рукописи, читали упомянутые новеллы и очерки в своем кругу. Так возникло произведение, названное писателем «Часы мистера Хамфри», которого он наименовал по-старинному «мастер». Подобно предшествующим книгам, «Часы» должны были выходить выпусками. Но читающая публика, с нетерпением ожидавшая нового цельного произведения Диккенса, сдержанно отнеслась к его затее, и Диккенс тотчас же изменил первоначальный план, начав вскоре печатать в «Часах» роман «Лавка древностей». Трижды он прерывал роман, вводя вставные эпизоды с участием мистера Пиквика, мистера Уэллера и Сэма.

Мы печатаем эти пять эпизодов, в которых мистер Пиквик, Сэм и мистер Уэллер появляются вновь после прощания с ними автора в конце «Посмертных записок Пиквикского клуба».

I. Гость мистера Хамфри

Когда я бываю в меланхолическом расположении духа, мне часто удается отвести поток печальных мыслей, вызывая ряд фантастических картин, связанных с окружающими предметами, и размышляя о сценах и действующих лицах, подсказываемых ими.

Эта привычка привела к тому, что каждая комната в моем доме и каждый старый портрет, взирающий со стены, возбуждают во мне особый интерес. Например, я убежден, что величавая, устрашающая своей суровой благопристойностью дама, которая висит над камином в моей спальне, была некогда владелицей этого дома. Во дворе внизу находится высеченное из камня лицо, исключительно уродливое, в котором я почему-то, – боюсь, в силу своеобразной ревности, вижу лицо ее супруга. Над моим кабинетом расположена маленькая комнатка, где сквозь переплет окна пробивается плющ; из этой комнаты выходит их дочь, очаровательная девушка лет восемнадцати – девятнадцати, всегда покорная и послушная, за исключением тех случаев, когда затрагивают ее глубокую привязанность к молодому джентльмену на лестнице, чья бабушка (которую спровадили в заброшенную прачечную в саду) кичится старой семейной ссорой и является неумолимым врагом их любви. Пользуясь подобным же материалом, я сочиняю немало маленьких драм, главное достоинство коих заключается в том, что я могу по собственному желанию привести их к благополучной развязке. Столько их у меня в голове, что, если бы я, вернувшись вечером домой, застал какого-нибудь грубоватого старца, насчитывающего двести лет и комфортабельно расположившегося в моем кресле, и страдающую от несчастной любви девицу, тщетно взывающую к его жестокому сердцу и опирающуюся белой рукою на мои часы, я уверен, что выразил бы только изумление, почему они заставили меня ждать так долго и до сей поры не удостаивали своим посещением.

В таком расположении духа я сидел вчера утром в своем саду, в тени цветущего любимого дерева, упиваясь очарованием, разлитым вокруг меня, и чувствуя, как оживают надежды и радость благодаря прекраснейшей поре года весне, как вдруг мои размышления были прерваны неожиданным появлением в конце аллеи моего цирюльника, который – и я тотчас же это заметил – направлялся ко мне быстрым шагом, предвещавшим нечто знаменательное.

Мой цирюльник – очень живой, суетливый, проворный человечек, – он весь кругленький, однако не толстый и не громоздкий, – но вчера его стремительность была столь необычна, что повергла меня в изумление. Не мог я также не заметить, когда он подошел ко мне, что его серые глаза поблескивали в высшей степени странно, что красный носик пылал необычайно, что каждая черточка его круглого веселого лица сократилась и как бы закруглилась, выражая приятное изумление, а вся его физиономия сияла от удовольствия. Я удивился еще больше, заметив, что моя экономка, которая всегда сохраняет весьма степенный вид и боится уронить собственное достоинство, выглядывала из-за изгороди в конце аллеи и обменивалась кивками и улыбками с цирюльником, который раза два или три оглянулся. Я не понимал, о чем может возвещать подобное поведение, разве что в то утро цирюльник и экономка заключили брачный союз.

Вот почему я был слегка разочарован, когда обнаружилось всего-навсего, что пришел какой-то джентльмен, который желает со мной поговорить.

– А кто он такой? – спросил я.

Цирюльник, еще туже подвинтив свою физиономию, ответил, что джентльмен не пожелал себя назвать, но хочет меня видеть. Я на секунду призадумался, недоумевая, кто бы мог быть этот посетитель, и заметил, что цирюльник, воспользовавшись случаем, обменялся еще одним кивком с экономкой, которая не двигалась с места.

– Ну, что ж! – сказал я. – Просите джентльмена пожаловать сюда.

Эти слова как будто увенчали надежды цирюльника, ибо он круто повернулся и пустился бегом.

Дальнозоркостью я не отличаюсь, и когда джентльмен только что появился в конце аллеи, я не мог его разглядеть и не знал, знаком я с ним или нет. Это был пожилой джентльмен, но шел он легко и быстро, отличался приятнейшими манерами, ловко обходил садовый каток и бордюры клумб, пробираясь между цветочными горшками и улыбаясь с невыразимым добродушием. Не успел он дойти до середины аллеи, как уже начал приветствовать меня; тогда мне показалось, что я его знаю; но когда он приблизился ко мне с шляпой в руке и солнце осветило его лысую голову, кроткое лицо, блестящие очки, светло-коричневые, плотно облегающие панталоны и черные гетры, – вот тогда меня потянуло к нему, и я окончательно убедился в том, что это – мистер Пиквик.

– Дорогой сэр, – сказал джентльмен, когда я встал, чтобы приветствовать его, – прошу вас, сядьте. Пожалуйста, садитесь. Не стойте из-за меня. Право же, я настаиваю на этом.

С этими словами мистер Пиквик деликатно принудил меня сесть и, взяв за руку, потряс ее еще и еще раз с сердечностью, поистине покоряющей. Я постарался выразить в своем приветствии радость, которую вызвало его появление, и усадил рядом. Он то выпускал, то снова хватал мою руку, смотрел на меня сквозь очки, и такой сияющей физиономии я никогда не видывал.