Три товарища - Ремарк Эрих Мария (читать бесплатно книги без сокращений .TXT) 📗

– Сам ведь говорил сотни раз, что форд больше ничего не стоит, – прошипела она в заключение со слезами на глазах.

– Две тысячи марок, – сказал я. – Две тысячи марок, хотя и это для нас самоубийство. Булочник молчал.

– Да скажи что-нибудь наконец! Что же ты молчишь, словно воды в рот набрал?

– кипятилась брюнетка.

– Господа, – сказал я, – пойду и пригоню вам кадилляк. А вы между тем обсудите этот вопрос между собой.

Я почувствовал, что мне лучше всего исчезнуть. Брюнетке предстояло продолжить мое дело.

x x x

Через час я вернулся на кадилляке. Я сразу заметил, что спор разрешился простейшим образом. У булочника был весьма растерзанный вид, к его костюму пристал пух от перины. Брюнетка, напротив, сияла, ее грудь колыхалась, а на лице играла сытая предательская улыбка. Она переоделась в тонкое шелковое платье, плотно облегавшее ее фигуру. Улучив момент, она выразительно подмигнула мне и кивнула головой. Я понял, что всё улажено. Мы совершили пробную поездку. Удобно развалясь на широком заднем сиденье, брюнетка непрерывно болтала. Я бы с удовольствием вышвырнул ее в окно, но она мне еще была нужна. Булочник с меланхоличным видом сидел рядом со мной. Он заранее скорбел о своих деньгах, – а эта скорбь самая подлинная из всех.

Мы приехали обратно и снова поднялись в квартиру. Булочник вышел из комнаты, чтобы принести деньги. Теперь он казался старым, и я заметил, что у него крашеные волосы. Брюнетка кокетливо оправила платье:

– Это мы здорово обделали, правда?

– Да, – нехотя ответил я.

– Сто марок в мою пользу…

– Ах, вот как… – сказал я.

– Старый скряга, – доверительно прошептала она и подошла ближе. – Денег у него уйма! Но попробуйте заставить его раскошелиться! Даже завещания написать не хочет! Потом всё получат, конечно, дети, а я останусь па бобах! Думаете, много мне радости с этим старым брюзгой?..

Она подошла ближе. Ее грудь колыхалась.

– Так, значит, завтра я зайду насчет ста марок. Когда вас можно застать? Или, может быть, вы бы сами заглянули сюда? – Она захихикала. – Завтра после обеда я буду здесь одна…

– Я вам пришлю их сюда, – сказал я.

Она продолжала хихикать.

– Лучше занесите сами. Или вы боитесь?

Видимо, я казался ей робким, и она сделала поощряющий жест.

– Не боюсь, – сказал я. – Просто времени нет. Как раз завтра надо идти к врачу. Застарелый сифилис, знаете ли! Это страшно отравляет жизнь!..

Она так поспешно отступила назад, что чуть не упала в плюшевое кресло, в эту минуту вошел булочник. Он недоверчиво покосился на свою подругу. Затем отсчитал деньги и положил их на стол. Считал он медленно и неуверенно. Его тень маячила на розовых обоях и как бы считала вместе с ним. Вручая ему расписку, я подумал:

«Сегодня это уже вторая, первую ему вручил Фердинанд Грау». И хотя в этом совпадении ничего особенного не было, оно почему-то показалось мне странным.

Оказавшись на улице, я вздохнул свободно. Воздух был по-летнему мягок. У тротуара поблескивал кадилляк.

– Ну, старик, спасибо, – сказал я и похлопал его по капоту. – Вернись поскорее – для новых подвигов!

XV

Над лугами стояло яркое сверкающее утро. Пат и я сидели на лесной прогалине и завтракали. Я взял двухнедельный отпуск и отправился с Пат к морю. Мы были в пути.

Перед нами на шоссе стоял маленький старый ситроэн. Мы получили эту машину в счет оплаты за старый форд булочника, и Кестер дал мне ее на время отпуска. Нагруженный чемоданами, наш ситроэн походил на терпеливого навьюченного ослика.

– Надеюсь, он не развалится по дороге, – сказал я.

– Не развалится, – ответила Пат.

– Откуда ты знаешь?

– Разве непонятно? Потому что сейчас наш отпуск, Робби.

– Может быть, – сказал я. – Но, между прочим, я знаю его заднюю ось. У нее довольно грустный вид. А тут еще такая нагрузка.

– Он брат «Карла» и должен вынести всё.

– Очень рахитичный братец.

– Не богохульствуй, Робби. В данный момент это самый прекрасный автомобиль из всех, какие я знаю.

Мы лежали рядом на полянке. Из леса дул мягкий, теплый ветерок. Пахло смолой и травами.

– Скажи, Робби, – спросила Пат немного погодя, – что это за цветы, там, у ручья?

– Анемоны, – ответил я, не посмотрев.

– Ну, что ты говоришь, дорогой! Совсем это не анемоны. Анемоны гораздо меньше; кроме того, они цветут только весной.

– Правильно, – сказал я. – Это кардамины.

Она покачала головой.

– Я знаю кардамины. У них совсем другой вид.

– Тогда это цикута.

– Что ты, Робби! Цикута белая, а не красная.

– Тогда не знаю. До сих пор я обходился этими тремя названиями, когда меня спрашивали. Одному из них всегда верили.

Она рассмеялась.

– Жаль. Если бы я это знала, я удовлетворилась бы анемонами.

– Цикута! – сказал я. – С цикутой я добился большинства побед.

Она привстала:

– Вот это весело! И часто тебя расспрашивали?

– Не слишком часто. И при совершенно других обстоятельствах.

Она уперлась ладонями в землю:

– А ведь, собственно говоря, очень стыдно ходить по земле и почти ничего не знать о ней. Даже нескольких названий цветов и тех не знаешь.

– Не расстраивайся, – сказал я, – гораздо более позорно, что мы вообще не знаем, зачем околачиваемся па земле. И тут несколько лишних названий ничего не изменят.

– Это только слова! Мне кажется, ты просто ленив.

Я повернулся:

– Конечно. Но насчет лени еще далеко не всё ясно. Она – начало всякого счастья и конец всяческой философии. Полежим еще немного рядом Человек слишком мало лежит. Он вечно стоит или сидит Это вредно для нормального биологического самочувствия. Только когда лежишь, полностью примиряешься с самим собой.

Послышался звук мотора, и вскоре мимо нас промчалась машина.

– Маленький мерседес, – заметил я, не оборачиваясь. – Четырехцилиндровый.

– Вот еще один, – сказала Пат.

– Да, слышу. Рено. У него радиатор как свиное рыло?

– Да.

– Значит, рено. А теперь слушай: вот идет настоящая машина! Лянчия! Она наверняка догонит и мерседес и рено, как волк пару ягнят. Ты только послушай, как работает мотор! Как орган!

Машина пронеслась мимо.

– Тут ты, видно, знаешь больше трех названий! – сказала Пат.

– Конечно. Здесь уж я не ошибусь.

Она рассмеялась:

– Так это как же – грустно или нет?

– Совсем не грустно. Вполне естественно. Хорошая машина иной раз приятней, чем двадцать цветущих лугов.

– Черствое дитя двадцатого века! Ты, вероятно, совсем не сентиментален…

– Отчего же? Как видишь, насчет машин я сентиментален.

Она посмотрела на меня.

– И я тоже, – сказала она.

x x x

В ельнике закуковала кукушка. Пат начала считать.

– Зачем ты это делаешь? – спросил я.

– А разве ты не знаешь? Сколько раз она прокукует – столько лет еще проживешь.

– Ах да, помню. Но тут есть еще одна примета. Когда слышишь кукушку, надо встряхнуть свои деньги. Тогда их станет больше.

Я достал из кармана мелочь и подкинул ее на ладони.

– Вот это ты! – сказала Пат и засмеялась. – Я хочу жить, а ты хочешь денег.

– Чтобы жить! – возразил я. – Настоящий идеалист стремится к деньгам. Деньги – это свобода. А свобода – жизнь.

– Четырнадцать, – считала Пат. – Было время, когда ты говорил об этом иначе.

– В мрачный период. Нельзя говорить о деньгах с презренном. Многие женщины даже влюбляются из-за денег. А любовь делает многих мужчин корыстолюбивыми. Таким образом, деньги стимулируют идеалы, – любовь же, напротив, материализм.

– Сегодня тебе везет, – сказала Пат. – Тридцать пять. – Мужчина, – продолжал я, – становится корыстолюбивым только из-за капризов женщин. Не будь женщин, не было бы и денег, и мужчины были бы племенем героев. В окопах мы жили без женщин, и не было так уж важно, у кого и где имелась какая-то собственность. Важно было одно: какой ты солдат. Я не ратую за прелести окопной жизни, – просто хочу осветить проблему любви с правильных позиций. Она пробуждает в мужчине самые худшие инстинкты – страсть к обладанию, к общественному положению, к заработкам, к покою. Недаром диктаторы любят, чтобы их соратники были женаты, – так они менее опасны. И недаром католические священники не имеют жен, – иначе они не были бы такими отважными миссионерами.