Сельский священник - де Бальзак Оноре (читать онлайн полную книгу .txt) 📗
После обеда оживленное общество отправилось пить кофе в деревянной беседке, выстроенной по образцу беседок Босфора и расположенной на оконечности острова, откуда открывался вид на третий пруд. Домик Колора, — который, увидев, что ему не под силу выполнять трудные обязанности главного лесничего, сейчас занял место Фаррабеша, — составлял одну из главных прелестей пейзажа, замкнутого мощной плотиной Габу, красиво выделявшейся на фоне пышной зеленой растительности.
Госпожа Граслен надеялась увидеть из беседки Франсиса, который бегал где-то возле питомника, выращенного Фаррабешем. Она разыскивала его взглядом, но никак не могла найти; г-н Рюффен показал ей мальчика: он играл с детьми внучек Гростета на берегу озера. Вероника испугалась, как бы он не упал в воду. Никого не слушая, она вышла из беседки, вскочила в лодку, велела высадить себя на плотине и побежала к сыну. Это небольшое происшествие послужило сигналом к отъезду. Почтенный прадед Гростет предложил вернуться по живописной тропинке, которая огибала последние два озера, следуя прихотливым извивам гористых берегов. Издали г-жа Граслен увидела, что Франсиса обнимает какая-то женщина в трауре. Судя по форме шляпы и покрою платья, женщина эта была иностранкой. Испуганная Вероника позвала сына, который тотчас же прибежал.
— Кто эта женщина? — спросила она у детей. — И почему Франсис ушел от вас?
— Эта дама назвала его по имени, — сказала одна из девчушек.
В это время к ним подошли Жерар и матушка Совиа, опередившие остальных.
— Кто эта женщина, дорогой мой мальчик? — спросила г-жа Граслен у Франсиса.
— Я ее не знаю, — ответил малыш. — Но, кроме тебя и бабушки, никто меня так не ласкал. Она плакала, — шепнул он матери на ухо.
— Хотите, я побегу за ней? — предложил Жерар.
— Нет! — ответила г-жа Граслен непривычно резким тоном.
С чуткостью, которую Вероника сразу оценила, Жерар увел детей навстречу остальным гостям и оставил ее с матерью и сыном.
— Что она тебе сказала? — спросила старуха Совиа у внука.
— Не знаю, она говорила не по-французски.
— Ты ничего не понял? — спросила Вероника.
— Ах, она повторяла без конца одно и то же, вот почему я и запомнил: dear brother.
Вероника оперлась о руку матери, не выпуская руки сына. Но едва она сделала несколько шагов, как силы покинули ее.
— Что с ней? Что случилось? — спрашивали все у матушки Совиа.
— О! Моей дочери совсем плохо! — прерывающимся глухим голосом ответила старуха.
Госпожу Граслен отнесли в коляску на руках. Она пожелала, чтобы Алина с Франсисом сели с ней, и взяла в провожатые Жерара.
— Вы, кажется, бывали в Англии, — сказала она ему, немного оправившись, — и знаете английский. Что значит: dear brother?
— Кто же этого не знает! — воскликнул Жерар. — Это значит: дорогой брат.
Вероника бросила на мать и на Алину взгляд, от которого они затрепетали, но обе сдержали свое волнение.
Радостные крики, сопровождавшие отъезд, великолепие солнечного заката, безукоризненный бег лошадей, скачка следующих за экипажами всадников — ничто не могло вывести г-жу Граслен из оцепенения. Мать поторопила кучера, и коляска первой подъехала к замку. Когда общество вновь соединилось, гостям сообщили, что Вероника заперлась у себя и никого не принимает.
— Боюсь, — сказал Жерар друзьям, — что госпоже Граслен нанесен смертельный удар.
— Куда? Как? — раздались вопросы.
— В сердце, — ответил Жерар.
На третий день Рубо выехал в Париж; он нашел положение г-жи Граслен настолько серьезным, что для спасения ее жизни решил обратиться за помощью и советом к лучшему парижскому врачу. Но Вероника согласилась принять Рубо лишь затем, чтобы положить конец уговорам матери и Алины, умолявших ее позаботиться о себе: она чувствовала, что ранена насмерть. Она отказалась видеть г-на Бонне, велев ему передать, что еще не пришло время. Все приехавшие из Лиможа друзья пожелали остаться подле Вероники, но она просила извинить ее, если она изменит долгу гостеприимства; ей хотелось остаться в полном одиночестве. После поспешного отъезда Рубо гости монтеньякского замка вернулись в Лимож растерянные и подавленные, ибо все, кого привез с собой Гростет, обожали Веронику. Друзья терялись в догадках относительно причины этого таинственного несчастья.
Вечером, через два дня после отъезда многочисленного семейства Гростет, Алина ввела в комнату г-жи Граслен Катрин. Жена Фаррабеша остановилась как вкопанная при виде перемены, происшедшей с ее хозяйкой: Веронику нельзя было узнать.
— Господи, — воскликнула она, — какую беду натворила эта несчастная девушка! Знай мы об этом с Фаррабешем, ни за что бы ее не пустили к себе. Теперь она проведала, что мадам больна, и послала меня сказать госпоже Совиа, что хочет поговорить с ней.
— Она здесь! — вскричала Вероника. — Где же она?
— Муж отвел ее в шале.
— Отлично, — сказала г-жа Граслен, — оставьте нас и скажите Фаррабешу, что он может уйти. Передайте этой даме, что моя мать придет к ней, пусть она ждет.
С наступлением ночи Вероника вышла из дому и, опираясь на руку матери, медленным шагом направилась через парк к шале. Луна блистала, воздух был чист, природа словно хотела подбодрить взволнованных женщин. Матушка Совиа по временам останавливалась, чтобы дать отдых дочери; страдания Вероники были так невыносимы, что они только к полуночи вышли на тропинку, спускавшуюся из лесу к поросшему травой пригорку, на котором поблескивала серебристая кровля шале. Озаренная луной спокойная гладь озер отливала перламутром. Легкие ночные звуки, отчетливо слышные в тишине, сливались в сладостную гармонию. Вероника присела на скамейку, и со всех сторон ее обступила прекрасная звездная ночь. Тихий разговор двух голосов и скрип песка под шагами двоих людей донеслись издали по воде, которая передает все звуки в тишине так же верно, как отражает предметы в спокойную погоду. Вероника различила мягкий голос священника, шелест его сутаны и шуршание шелковой, должно быть, женской, одежды.
— Уйдем, — сказала Вероника матери.
Они вошли в низкое помещение, предназначавшееся для хлева, и присели на ясли.
— Дитя мое, — говорил священник, — я не браню вас, вы заслуживаете прощения, но по вашей вине может произойти непоправимое несчастье, ибо она душа этого края.
— О сударь, я уеду сегодня же, — отвечала чужестранка, — но я должна сказать вам, что покинуть родину второй раз — для меня равносильно смерти. Если бы я хоть один еще день осталась в этом ужасном Нью-Йорке, в Соединенных Штатах, где не знают ни надежды, ни веры, ни милосердия, я умерла бы, даже ничем не болея. Воздух, которым я дышала, разрывал мне грудь, пища не насыщала меня, я умирала, хотя с виду была полна жизни и здоровья. Муки мои прекратились, едва я ступила на палубу корабля: я почувствовала себя во Франции. О сударь! Я видела, как умерли с горя моя мать и одна из невесток. Мой дедушка Ташрон и моя бабушка тоже умерли, умерли, дорогой мой господин Бонне, несмотря на невиданное процветание Ташронвиля. Да, мой отец основал поселок в штате Огайо. Этот поселок превратился чуть ли не в город, и треть принадлежащих ему земель обрабатывает наша семья, которой во всем помогает бог: посевы наши удались, продукты у нас отменные, и мы богаты. Мы даже выстроили католическую церковь. Все жители нашего города — католики, мы не допускаем людей другой веры и надеемся своим примером обратить тысячи сект, которые нас окружают. Истинную религию исповедует меньшинство в этой мрачной стране денег и расчета, где стынет человеческая душа. И все же я вернусь туда и лучше умру, чем причиню малейшее горе матери нашего дорогого Франсиса. Об одном только прошу вас, господин Бонне, проводите меня сегодня ночью на кладбище, чтобы я могла помолиться на его могиле. Она одна влекла меня сюда; но, приближаясь к месту, где он лежит, я чувствовала, что становлюсь совсем другой. Нет! Никогда я не думала, что буду так счастлива здесь!
