Атлант расправил плечи. Часть III. А есть А (др. перевод) - Рэнд Айн (лучшие книги онлайн TXT) 📗
«Нет, — Дагни, ожидала, что брат спросит, над чем она смеялась, — бесполезно объяснять ему, он не сможет понять». Но Джеймс и не спросил. Она увидела, что он ссутулился, услышала, как он говорит — ужасно, потому что слова его, если он не понимал, были совершенно неуместными, а если понимал — чудовищными.
— Дагни, я твой брат…
Она выпрямилась, мышцы ее напряглись, словно он показал ей пистолет.
— Дагни… — голос его походил на гнусавое, монотонное хныканье нищего. — Я хочу быть президентом компании. Хочу. Почему я не могу добиваться своего, как всегда добиваешься ты? Почему я не должен получать удовлетворения своих желаний, как всегда получаешь ты? Почему ты должна быть счастлива, когда я несчастен? О да, мир принадлежит тебе, это у тебя есть разум, чтобы управлять им. Тогда почему ты допускаешь в своем мире страдание? Ты провозглашаешь стремление к счастью, но обрекаешь меня на крах. Разве я не вправе требовать того счастья, которого хочу? Разве это не твой долг передо мной? Разве я не твой брат?
Взгляд Джеймса походил на луч воровского фонарика, ищущий в ее лице хоть каплю жалости. Но он не нашел ничего, кроме отвращения.
— Если я страдаю, это твой грех! Твоя моральная несостоятельность! Я твой брат, а значит, твой подопечный, но ты не удовлетворила моих желаний и потому виновна! Все моральные лидеры человечества говорили это в течение столетий, кто ты такая, чтобы возражать им? Ты очень гордишься собой, думаешь, что чистая и добрая, но ты не можешь быть чистой, пока я несчастен. Мое страдание — это мера твоего греха. Мое довольство — мера твоей добродетели. Я хочу этого мира, сегодняшнего мира, он дает мне мою долю власти, позволяет чувствовать себя значительным, так заставь этот мир работать на меня! Так сделай же что-нибудь!.. Откуда я знаю, что? Это твоя проблема и твой долг! У тебя есть привилегия силы, а у меня — право слабости! Это моральный абсолют! Разве ты не знаешь этого? Не знаешь? Не знаешь?
Теперь взгляд Джеймса напоминал руки человека, висящего над бездной, неистово нащупывающие хоть малейшую щель сомнения, но скользящие по чистой, гладкой скале ее лица.
— Дрянь, — произнесла Дагни спокойно, без эмоций, поскольку это слово адресовалось не человеку. Ей показалось, что она увидела, как он упал в пропасть, хотя в его лице не было ничего, кроме выражения мошенника, хитрость которого не удалась. «Нет причины испытывать больше отвращение, чем обычно, — подумала Дагни, — он сказал лишь то, что проповедуют, слышат и принимают повсюду; только это кредо обычно толкуется в третьем лице, а у Джима хватило бесстыдства толковать его в первом». Ей стало любопытно, приняли бы люди эту доктрину жертвоприношения, если бы понимали природу своих поступков.
Она повернулась, собираясь уходить.
— Нет! Нет! Постой! — воскликнул Джеймс и быстро взглянул на часы. — Уже время! Сейчас должны передать по радио важную новость, я хочу, чтобы ты ее услышала!
Дагни из любопытства остановилась. Джим включил радиоприемник, глядя ей в лицо — пристально, почти нагло. В глазах его стоял страх, но было и предвкушение чего-то особенного.
— Дамы и господа! — резко прозвучал голос диктора; в нем слышались панические нотки. — Из Сантьяго, Чили, только что пришли новости о невероятном событии…
Дагни увидела, как Джим вздрогнул и тревожно нахмурился, словно в словах и голосе было нечто такое, чего он не ожидал.
— Сегодня, в десять утра, состоялось специальное заседание парламента Народного государства Чили для принятия постановления огромной важности для народов Чили, Аргентины и других народных государств Южной Америки. В соответствии с передовыми взглядами сеньора Рамиреса, нового главы Чилийского государства, который пришел к власти под лозунгом, что каждый человек — сторож своему брату, парламент должен был национализировать чилийскую собственность «Д’Анкония Коппер», открыв, таким образом, путь Народному государству Аргентина к национализации остальной собственности концерна «Д’Анкония» по всему миру. Однако это было известно лишь руководителям обоих государств. Мера эта держалась в секрете во избежание дебатов и противодействия реакционеров. Национализация стоящей миллиарды долларов «Д’Анкония Коппер» должна была стать приятным сюрпризом для страны.
Когда пробило десять, едва молоток председателя коснулся кафедры — словно приведя в действие механизм бомбы, — зал потряс чудовищной силы взрыв, от которого в окнах вылетели стекла. Произошел он рядом с гаванью; члены парламента бросились к окнам и увидели огромный столб пламени там, где некогда были рудные шахты «Д’Анкония Коппер». Их разнесло на куски.
Председатель предотвратил панику и призвал парламентариев к порядку. Постановление было зачитано собравшимся под звуки пожарных сирен и далеких криков. Утро стояло пасмурное, небо затянули дождевые тучи, от взрыва вышел из строя генератор, поэтому парламентарии голосовали при свечах, а красное зарево пожара трепетало на громадном сводчатом потолке над их головами.
Но еще более сильное потрясение случилось позднее, когда парламентарии срочно объявили перерыв, дабы объявить стране приятную новость, что теперь «Д’Анкония Коппер» является народным достоянием. Пока они голосовали, из ближних и дальних уголков земного шара пришло известие, что собственности «Д’Анкония Коппер» не осталось нигде на свете. Нигде, дамы и господа. В тот миг, когда пробило десять, благодаря какому-то адскому чуду синхронизации, вся собственность «Д’Анкония Коппер» от Чили до Сиама, Испании и Портсвилла, штат Монтана, была взорвана.
Все рабочие «Д’Анкония Коппер» получили последнюю зарплату наличными в девять утра и к половине десятого были эвакуированы с предприятий. Шахты, плавильни, лаборатории, административные здания уничтожены. Взорваны все суда «Д’Анкония», перевозившие руду, как стоявшие в порту, так и находившиеся в море, — от последних остались только спасательные шлюпки с членами экипажей. Что до рудников, одни погребены под тоннами обломков скальной породы, другие даже не стоило взрывать. Как сообщают, поразительное количество этих шахт продолжало функционировать, хотя запасы руды в них истощились давным-давно.
Среди тысяч рабочих и служащих «Д’Анкония Коппер» полицейские не нашли никого, кто знал бы, как этот чудовищный план был задуман, подготовлен и приведен в действие. Однако ведущие сотрудники «Д’Анкония» скрылись. Исчезли наиболее квалифицированные администраторы, минерологи, инженеры, управляющие — все, на кого народное государство рассчитывало для продолжения работ и смягчения процесса реорганизации. Самые способные — поправка: самые эгоистичные — словно провалились сквозь землю. Из различных банков сообщают, что счетов «Д’Анкония» не осталось нигде, все деньги истрачены до последнего цента. Дамы и господа, состояние «Д’Анкония», самое большое в мире, баснословное, накопленное веками состояние перестало существовать. Вместо золотой зари новой эры народные государства Чили и Аргентина получили груды мусора и орды безработных, которых нужно содержать.
Никаких сведений о судьбе или местопребывании сеньора Франсиско Д’Анкония получить не удалось. Он исчез, не оставив даже прощальной записки.
«Спасибо, мой дорогой, спасибо от имени последних из нас, хотя ты не услышишь этой благодарности, да и не захочешь услышать…» Это была безмолвная молитва Дагни, обращенная к смеющемуся лицу парня, которого она знала с детства.
Дагни услышала, словно отзвук далеких взрывов, изданный Джеймсом звук, то ли стон, то ли рычание, потом были его дрожащие над телефонным аппаратом плечи и искаженный голос, выкрикивающий: «Родриго, ты же сказал, что это надежно! Родриго — о Господи! — ты знаешь, сколько я вложил в это дело?» — потом пронзительный звонок второго телефона на столе, и его голос, рычащий в другую трубку, хотя он не выпускал из руки первой: «Заткни пасть, Оррен! Как тебе быть? Что мне до этого, черт бы тебя побрал!»
