Госпожа де Шамбле - Дюма Александр (хорошие книги бесплатные полностью txt) 📗

Я не помню, что именно говорил, с какой молитвой обращался к Пресвятой Деве, но знаю, что эти слова были омыты слезами моих глаз и кровью моего сердца.

Внезапно я подумал, что Эдмея, наверное, уже проснулась и беспокоится, разыскивая меня. Поцеловав край одеяния Мадонны, я выскочил из церкви и помчался в Курсёль с той же поспешностью, что и на пути в Ла-Деливранду.

Я вернулся домой весь в поту, покрытый пылью. Прежде чем подняться наверх, я стряхнул с себя пыль и вытер лоб.

На лестничной площадке я прислушался. Эдмея узнала мои шаги.

— Входи же! — воскликнула она, подходя к двери.

Увидев меня, моя возлюбленная издала удивленный возглас:

— Что с тобой? Что случилось?

— Ничего, — ответил я, пытаясь улыбнуться.

Но эта улыбка, не вязавшаяся с моим тогдашним состоянием, напугала Эдмею.

— Откуда ты пришел? — спросила она, бросаясь в мои объятия, — твое сердце так бьется, и ты весь дрожишь.

Я хотел солгать, но не смог.

— Я был в Ла-Деливранде, — ответил я.

— Что ты делал в Ла-Деливранде?

— Ты же сама рассказывала, что все молятся там чудотворной Богоматери.

— Ну, и что?

— Ну, и я тоже попросил Богоматерь оберегать наше счастье, — сказал я и поспешно добавил: — Ведь это счастье настолько велико, что нам за него страшно!

— Почему же ты ничего не сказал мне, друг мой? Почему не позвал меня с собой? Мы отправились бы туда вместе — ты ведь знаешь, что моя совесть чиста и я могу молиться в церкви вместе с тобой.

— Мы сходим туда еще раз, — сказал я, падая в кресло.

— Когда пожелаешь… Куда ты смотришь? — спросила Эдмея.

Перед тем, как услышать и узнать мои шаги, Эдмея расчесывала свои роскошные волосы. Она не успела их заколоть, и я любовался ими, глядя, как они ниспадают густыми волнами.

Я взял локоны Эдмеи и поцеловал их с таким же благоговением, как только что целовал одеяние Мадонны.

Эдмея встряхнула головой, низвергая на меня душистый водопад волос.

И тут, внезапно вспомнив о ее просьбе, я обвил волосы вокруг своей шеи и прижал их к губам с печальным стоном.

Эдмея отодвинулась и с удивлением посмотрела на мое расстроенное лицо.

— Друг, — проговорила она, — ты что-то от меня скрываешь. Тебе тяжело, и ты предпочитаешь страдать один — это нехорошо.

Мне пришлось сделать над собой невероятное усилие, чтобы не разрыдаться.

И тут раздался тихий стук в дверь.

— Кто там? — спросила Эдмея.

— Это я, крошка.

— Это Жозефина, — сказала Эдмея, сделав мне знак отойти.

Затем она обратилась к кормилице:

— Что тебе нужно?

— Приехал Грасьен с письмом, — ответила старушка. — Он совсем запыхался.

— От кого письмо?

— От господина графа.

Эдмея обернулась ко мне.

— Видишь, предчувствия меня не обманули, — произнесла она.

Надев домашний халат, Эдмея открыла дверь и велела позвать Грасьена.

Вскоре молодой человек робко заглянул в приоткрытую дверь.

В руке он держал письмо.

— Простите, госпожа графиня, — промолвил Грасьен, — письмо пришло в четыре часа пополудни. Зоя узнала почерк графа и сказала: «Грасьен, мальчик мой, тебе придется срочно доставить это письмо госпоже».

— Неужели ты проделал путь пешком, мой бедный друг? — спросила Эдмея, спокойно взяв письмо.

— Только из Кана сюда, госпожа графиня, а из Берне в Кан я добрался в дилижансе, они еще ходили в это время.

— Вы настоящий друг, Грасьен, — произнесла Эдмея, протягивая столяру руку, — сейчас мы узнаем, о чем идет речь в этом письме.

Грасьен скромно удалился, а более любопытная Жозефина ушла, лишь когда ей указали на дверь.

Когда мы остались одни, Эдмея подошла ко мне и протянула письмо со словами:

— Читай!

Я ответил, качая головой:

— Упаси меня Бог прикасаться к бумаге, которую держал в руках этот человек!

Эдмея улыбнулась и сказала:

— Ты его ненавидишь, а я прощаю, ведь мы обрели счастье благодаря его порокам.

Затем она распечатала письмо и прочла вслух:

Я слушал Эдмею, стиснув зубы и сжав кулаки.

— Ну, друг мой, — спросила по-прежнему невозмутимая графиня, — что вас так удручает в этом письме?

— Неделю! Разве вы не понимаете, Эдмея, что граф пробудет в усадьбе целую неделю?

— Неужели вы полагали, мой любимый Макс, что он никогда не вернется и мы навсегда от него избавились?

— Нет, но как раз в эти дни…

— Я вас не понимаю.

— О Господи! Он будет в Берне со второго по десятое ноября — именно в то время, когда я хотел бы не покидать вас ни на миг и отдал бы ради этого даже жизнь.

— Друг мой, эта неделя пройдет не столь быстро, как те дни, что мы провели вместе, но она тоже останется позади, и мы опять обретем счастье и свободу.

Упав на колени, я уткнулся головой в колени Эдмеи и разрыдался, радуясь, что у меня, наконец, нашелся предлог для слез.

— Дитя, — сказала графиня, положив руку мне на голову, — разве ты не знал, что он вернется?

— О! Я не желаю ничего знать! — воскликнул я.

— Что ж, выходит, мне следует кое-что тебе объяснить?

— Говори, я слушаю.

— Все очень просто. Видишь ли, сезон на водах закрывается первого ноября. Граф поехал в Хомбург играть. Я не знаю, удачно или неудачно он играл, да это и не важно. Если он разбогател, то вернется не для того, чтобы повидаться со мной, а чтобы продолжить игру. Если же он все спустил — значит, ему снова потребуются деньги для игры.

— Стало быть, он проведет зиму в Париже? — спросил я.

— Когда ты должен внести второй взнос за поместье Шамбле?

— Через три месяца после первого. Впрочем, какая разница, когда! Пусть граф обратится к моему нотариусу, и тот даст ему любую сумму, лишь бы он поскорее убрался из Берне!

— В таком случае, любимый, что значит какая-то неделя?

— О да, да, я знаю, но как раз в эти дни…

— Что же в них такого особенного?

— Ничего, я просто потерял голову. Что поделаешь! Позволь мне поплакать.

О друг мой! Я повторю вслед за Уго Фосколо: «Не дай вам Бог когда-либо испытать потребность в одиночестве, в слезах, а особенно в церкви!»

XLII

Мы получили письмо 31 октября — следовательно, перед тем как покинуть Курсёль — восхитительное место, где я сделал привал на пути к райскому блаженству, нам предстояло провести там еще сутки.

Чтобы расстаться как можно позже, мы решили уехать из Курсёля на следующий день в наемном экипаже и рассчитали время таким образом, чтобы прибыть в Кан вечером, то есть около шести-семи часов. Я должен был сойти за полкилометра до Кана и вернуться в Эврё на почтовых, а Эдмея — следовать в Берне в той же карете.

Мы отправились в путь около трех часов пополудни; я поцеловал напоследок каждую из вещей убогого гостиничного номера, прощаясь с ними не просто как с друзьями, а как с наперсниками.

Я никак не мог расстаться с этой комнатой и дважды возвращался, чтобы сказать ей «Прощай!». Мы провели в ней полтора месяца, пролетевших как один час.

Через сорок пять минут после отъезда мы добрались до Ла-Деливранды. Я велел остановить экипаж возле церкви, и мы зашли туда вдвоем. Пока Эдмея молилась, я дал два луидора ризничему, чтобы две восковые свечи ежедневно горели перед статуей Богоматери до конца ноября.

Вы вольны посмеяться над моим суеверием, дорогой поэт, но если Вам когда-либо доведется пережить подобные треволнения, то, может быть, Вы станете еще более суеверным, чем я.

Затем мы двинулись дальше. Грасьен правил лошадьми; рядом с ним, на передке, расположилась старушка Жозефина, а мы с Эдмеей сидели в глубине экипажа: она держала меня за руку, склонив голову на мое плечо.