Избранное в 2-х томах (Том 1, Повести и рассказы) - Друцэ Ион Пантелеевич (читать книги бесплатно TXT) 📗
Неожиданно, проходя мимо старого муравейника, она заметила странную сцену: муравьи перетаскивали в укрытие семечки, сушившиеся на солнце. До вечера оставалось еще много времени, и мурашка удивилась:
"Что это их угораздило?"
Но было как-то неудобно остановиться и расспрашивать незнакомых муравьев. Теперь она больше не могла бежать, даже шагом трудно было идти. Начала выбирать подсолнух, чтобы передохнуть на листе, но тут вдруг листья посыпались на землю. Погас теплый свет, ветер раскачивал все кругом, сверху все сыпались и сыпались большие зеленые листья...
"Будет дождь..."
Оттого-то и прятали те муравьи свои семечки. Но пока надо раздобыть хоть что-нибудь... Поблизости пробежало несколько мурашек. Они тоже возвращались ни с чем, но торопились, боялись, верно, дождя. А листья все сыпались, идти стало теперь совсем опасно: накроет тебя сверху - попробуй выберись. Но вот упали первые капли дождя, и мурашка остановилась. Нашла подсолнечную шелуху. Это была та самая шелуха, ради которой она бегала четыре дня... Мурашка обошла ее несколько раз, потом залезла в корытце посмотреть, цело ли. Шелуха была крепкая, добротная, в полоску - одним словом, отменная шелуха. Взвалила ее на спину и повернула обратно.
Наконец и она что-то несет в муравейник. Соберутся все муравьи и так будут ее хвалить - расхвалят за то, что нашла, за то, что принесла... Потом шелуху установят - знает она, где надо установить такую чудесную шелуху...
Но теперь дождь стал гуще. Время от времени шальная капля нет нет да и полоснет по подсолнечной шелухе, и тогда у мурашки дух захватывало. Потом капли зачастили. Они все гнали и гнали ее, и она бежала, потому что далеко было до дома.
Искушение, однако, следовало за ней по пятам. Кругом, из-под каждого листика, манила сухая земля, - поищите на свете мурашку, которая не запрячется под листик переждать дождь... Но ей нельзя было этого делать она нашла шелуху, и нужно было ее доставить скорее, как можно скорее.
Проходя мимо старого муравейника, она заметила несколько лазеек, оставленных для запоздавших. Может, нашлось бы местечко и для нее, но было как-то неловко вдруг ворваться в таком виде к незнакомым муравьям...
От дождя шелуха так размокла, что не было никаких сил удержать ее. Она то и дело выскальзывала, земля прилипала к ней, и с каждым разом полосатая ноша становилась тяжелее. Однажды, очищая лапки, она заметила того самого щеголя. Теперь ему было не до любви. Он, оказывается, очень быстро падал духом. Теперь едва волочил ноги, исчезла вся прыть, вся его гордая осанка. Вот и свяжись с таким типом, подумала она, потом всю жизнь придется его на себе таскать...
Вдруг она застыла в ужасе: жнивье!.. Дождь, и ночь, и жнивье... Все же умен был тот, кто впервые сказал, что нет ничего страшнее для мурашки, чем попасть в дождь на стерню, особенно ночью... Но мурашка тешила себя мыслью, что дождь сейчас пройдет, шелуха подсохнет, станет легче и, глядишь, в полночь будет дома. И она все шла, с трудом вытаскивая ноги из грязи, роняя шелуху на каждом шагу, отыскивая ее в темноте и повторяя:
- Вот-вот перестанет дождь...
Велика надежда, когда она одна-единственная. Неизвестно, зачем понадобилась мурашке шелуха и что она собиралась с ней делать. Неизвестно даже, удалось ли донести ее до муравейника. Дождь лил всю ночь. Может, добралась она в ту ночь домой, может, на следующий день, а может, и никогда. Но как бы то ни было, даже если погибла, она погибла в пути. Была и в ее жизни своя маленькая история - значит, и она жила.
Арионешты
Мы сидели вчетвером на маленькой скамеечке, поставленной под старой акацией на окраине моей родной деревни Хородище. Сидели и ждали автобуса. Девушка-десятиклассница, собравшаяся в город купить себе туфли для выпускного вечера, какой-то заезжий молодой механик, напевавший тихонько фривольные столичные романсы, я и мой брат Павел, отложивший на несколько часов прополку табака, чтобы меня проводить.
Было далеко после полудня, время шло, а автобуса все не было. Хотя на стволе акации висело новое и, как уверял брат, довольно устойчивое расписание маршрутов, мотивы для опасений все-таки были. Автобус приезжал со станции три раза в день, это был его конечный пункт. Первые два рейса он делал наверняка, а на третий, если случалось, что не набиралось пассажиров, он мог с полдороги свернуть обратно. И вот мы сидим и гадаем: есть ли смысл ждать или лучше выйти на другое шоссе и уехать попутной машиной?
День был не то что жаркий, но удушливый. Целый месяц не было дождя. Серо-желтая пыль облепила сады, посевы, даже акации над нами, даже ресницы моих попутчиков были в пыли. Ощущение надвигающегося дождя носилось в воздухе, предгрозовая духота мучила вот уже целую неделю, а дождя все не было. Говорить не хотелось, да как-то и не о чем стало говорить. Уезжать тоже не хотелось, и было грустно, потому что ехать все-таки надо.
Хотя покинул я эту деревню давно, лет тридцать тому назад, какие-то детские грезы все еще оставались в этой самой Хородище. В дальних уголках леса все еще прятались таинственные звери, по широким полям полузабытые с детства дороги сворачивали то влево, то вправо, и мне хотелось выяснить, куда же они ведут. Даже не во всех соседних деревнях, откуда изредка заезжала к нам в гости наша родня, даже в тех деревнях, о которых я так много наслышался, мне не удалось побывать.
Кто-то из нашей четверки, видимо, родился в рубашке, потому что в половине четвертого из-за пригорка показался автобус. Он несся, подгоняемый целой тучей пыли, и, старенький, весь в пыли, сделал почти полный круг, прежде чем остановиться у нашей скамеечки. Был он совершенно пустым, и мы, преисполненные чувства благодарности, сели. Шофер был хмур и неразговорчив. То ли он ожидал, что тут машину осадят целые толпы пассажиров, а нас оказалось всего трое, то ли жара его извела. Молча, ни на кого не глядя, собрал по двадцать копеек с носа, оторвал билеты, сунул их куда-то себе под сиденье и спросил, ни к кому особенно не обращаясь:
- Поехали?
Мы промолчали, а молчание, как известно, издавна толкуется как согласие, и он завел машину. Старенький раскаленный автобус скрипел и трясся на всех поворотах. Отъехав километра два от деревни, у небольшого деревянного мостика, шофер притормозил. Выскочил из кабины с пустым ведерком, что-то пробурчав про себя, из чего моя односельчанка поняла, что мы тоже можем выйти. Шофер принялся остуживать машину. Из-под деревянного мостика в русле полувысохшей речки он набирал воду, затем поднимался наверх, через открытые двери автобуса ловко и красиво обливал пол и снова шел набирать воду. Все у него получалось хватко, артистично, и мы с односельчанкой залюбовались им. Даже наш молодой попутчик оставил на миг свои фривольные песенки, но заинтересовало его нечто другое. По обе стороны дороги сквозь зеленую листву светились румяные ягодки вишен. В том году они только начинались. Конечно, всем хотелось отведать вишен, но, во-первых, неудобно, колхозные все-таки, а во-вторых, времени не было, автобус вот-вот уйдет. Но механик был парень не из робких. Присев на корточки, он заприметил меж стволов деревьев, довольно далеко от нас, лесенки и крепкие, загорелые ноги девушек, собиравших вишни. Сняв кепку с головы и прикинув ее приблизительную вместимость, он побежал в ту сторону. Хотя шофер, казалось, не видел, куда тот побежал, он растянул еще на какое-то время обливку машины, и когда настало время ехать, механик был уже на своем месте с полной кепкой крупных ягод.
- Угощайтесь.
Мы начали отнекиваться, но он не был сторонником особых церемоний. Высыпал каждому его долю - кому в руки, кому в газету, кому в пустое ведерко, - и вот мы снова в пути. Скорость самая малая, дорога самая худшая, и, съев вишни, перед тем, как снова вернуться к своим песенкам, механик спросил:
- Слушай, шеф, а мы не опоздаем на поезд?
- Не должны бы.
На полдороге, спускаясь по ровному, длинному склону, сплошь засеянному отлично ухоженным подсолнечником, шофер вдруг почуял опасность. Впереди, на обочине дороги, стояла, дожидаясь автобуса, разноцветная, пыльная, выгоревшая на солнце толпа колхозниц. Они стояли с тяпками, с пустыми кошелками, и смотрели хмуро, недоверчиво на подъезжающий автобус. Они не кричали, не махали руками, не делали умоляющих лиц, только одна из них, пожилая и грузная женщина, одна из тех тетушек, на которых держится и колхоз, и деревня, и вся нация в целом, подняла робко, как школьница, свою мускулистую руку.
