Грустный день смеха (Повести и рассказы) - Дубровин Евгений Пантелеевич (хороший книги онлайн бесплатно txt) 📗
Утром отец покосился на пустую чашку с явным удовольствием. Он ничего не сказал, но вид у него был довольный. Наверно, он решил, что сломил наше сопротивление. За завтраком отец был в хорошем настроении и долго рассуждал о пользе труда.
— Что умеют делать эти «братья свободы»? — вопрошал он.
— Ничего! — с готовностью отвечала мать, не спуская с Диктатора глаз.
— Я научу их всему.
— Кхм, — хмыкнул Вад и нахально запустил ложку в чашку с квасом.
— Сначала я их научу почтению к родителям, — отец хлопнул Вада ложкой по лбу. — Жди отца.
Никто никогда не бил моего брата ложкой по лбу. Это было неслыханным оскорблением. Вад рванулся вперед и заработал еще одну шишку. Я думал, что сейчас разыграется великое сражение, но ошибся. Вад вернулся на свое место и принялся за еду как ни в чем не бывало. Это было очень плохим признаком.
— Затем, — продолжал отец, — я научу их косить, делать кизяки, плотничать, кузнечить. Я сделаю из них людей.
Я ел квас с самым ироническим видом, на который был способен, но на душе у меня было скверно.
Кончив завтракать, отец сказал:
— Виктор пойдет со мной косить лебеду. А этот, нервный, пусть немного полечится на картошке. Норма — пять ведер. И попробуй не сделай.
В этот день мы впервые с братом разлучились. Вад покорно поплелся перебирать картошку (ох, не нравилась мне его сегодняшняя покорность), а мы с отцом стали собираться на косьбу.
Отец предусмотрел каждую мелочь. Он не забыл даже пришить завязки на мешки. Брусков для заточки косы он взял два, про запас. Тачку отец тщательно осмотрел, заменил сгнившую доску новой и смазал колеса. Делал он все это с явным удовольствием.
Когда мы уже собирались уезжать, из погреба показался Вад. Он тащил ведро с картошкой.
— Тяжело? — посочувствовал я.
Брат ничего не ответил, только засопел. Я посмотрел на него внимательно.
— Вад, не делай ничего сам. Слышишь? Я попробую с Ним поговорить.
Вад не ответил и потащил ведро в угол двора, где уже был настелен брезент. Я был твердо убежден, что он задумал что-то недоброе.
Император Веспасиан и его влияние на мою жизнь
Отец косил как заводной. Я едва успевал набивать и относить мешки. Часа через два я совсем выбился из сил, а он и не думал останавливаться. Его спина впереди, в черных пятнах пота, продолжала двигаться, как маятник ходиков. Вправо, влево… Вжик… вжик. Вправо, влево… Вжик… вжик… Солнце страшно напекло мне голову, дышать было нечем.
В общем, когда мы присели передохнуть, я был сильно злой. Отец же посмотрел на солнце и сказал:
— Высоко. До вечера еще мешков пять набьем.
Мы сжевали по котлете из картошки и попили теплой воды из зеленой фляжки. У отца было хорошее настроение.
— Крестьянин, — начал он рассуждать опять на ту же тему, — должен уметь делать все. И косить, и пахать, и сеять, и хлеб печь, и кузнечить.
Потом он перешел к моей личности:
— В твои годы я работал не хуже отца. Даже подумывал отделиться. А ты мешок набить не можешь. Придется заново набивать.
У меня ломило все тело, и я с ненавистью следил за солнцем, которое не думало опускаться.
— Будете мне помогать каждый день. Надо крышу починить, кизяков наделать, лебеды насушить. Кроликов разведем.
Делать кизяки… разводить кроликов… Прощай, лес, речка, могила фрица. Это было ужасно.
— Видите ли (я никак не мог привыкнуть называть его на «ты»), в сущности вы правы — чтобы жить, надо работать. Но, чтобы хорошо работать, надо любить свое дело, надо иметь талант, призвание. А у нас призвания к крестьянскому труду нет. Поэтому мы согласны помогать вам по мере сил и возможностей, только это должно делаться на добровольных началах.
Отец выслушал меня невнимательно.
— А к чему же у вас есть талант?
— Я пишу стихи…
— Стихи? — Отец был удивлен.
Я прочел стихи, которые написал нищему.
Стихи, кажется, произвели впечатление на отца, он задумался, но потом сказал:
— Стихи не работа. Я хочу, чтобы ты был кузнецом, Кузнец — самая почетная профессия.
— Но вы забыли, что я этого не хочу.
— Захочешь. Любовь приходит во время работы.
Отцу, видно, надоел спор.
— Ну, поднимайся, пошли, — сказал он. — Время уже к вечеру. Брехать — не пахать.
Я понял, что выяснение отношений было бесполезной затеей.
— Я не пойду, — сказал я.
— Это почему же? — удивился отец.
— Эмансипация, — сказал я первое, что пришло в голову.
Отец был озадачен. Слово «эмансипация», видно, не было ему знакомо. Мы посидели молча.
— Ты любишь умничать, — буркнул наконец он. — А работать не любишь. Я заметил это сразу. Придется за тебя взяться как следует…
— Восприимчивость коры больших полушарий, — перебил я его, — зависит от внешних раздражителей, в частности от сигналов, падающих на заднюю стенку сетчатки.
— Ну и что?
— Как что? Получается градация интерпретаций.
Отец поднял на меня тяжелый, немигающий взгляд.
Он не знал, как поступить. С одной стороны, ему, видно, очень хотелось съездить мне по уху, с другой стороны — за ученость не бьют. Лицо отца налилось кровью.
— Ну, вот что! — крикнул он. — Хотите вы или нет: я пришел! Пришел — и все! Будете слушаться! Нет — буду драть ремнем. Умники!
— Император Веспасиан никогда не злился, — сказал я.
— Кто? — машинально спросил отец.
— Веспасиан. Римский император. Разве вы не слышали про него?
Воцарилось молчание.
— Ах ты…
Я вовремя увернулся от чугунной руки и отбежал в сторону.
— Вольности друзей, колкости стряпчих, строптивость философов нимало его не беспокоили. Ссыльный киник Деметрий, повстречав его в дороге, не пожелал ни встать перед ним, ни поздороваться и даже стал на него лаяться, но император только обозвал его псом.
Больше отец не мог выдержать. Он рванул за мной. Я припустился со всех ног.
Об императоре Веспасиане я узнал из разодранной книжки, которую нашел на свалке. Книга была с буквой «ять» и так понравилась мне, что я выучил ее наизусть. Там подробно рассказывалось о жизни Веспасиана и других римских императоров. Знать ее наизусть было очень удобно. Например, начинает человек оскорблять тебя, а ты ему цитату из жизни Веспасиана — раз: мол, император так не делал. Пока человек стоит с вытаращенными глазами, ты взял и спокойно ушел. Хотя цитаты были очень умные, они почему-то всех раздражали, а некоторых даже доводили до трясучки.
Однажды нас поймал в колхозном саду сторож и отодрал крапивой. Пацаны, когда отбежали на безопасное расстояние, дразнили и обзывали его по-всякому, а он лишь довольно смеялся. Но стоило мне сказать, что император Веспасиан так бы не сделал, сторож страшно разволновался и гнался за мною целый километр.
Император Веспасиан оказал довольно сильное влияние на мою жизнь. Благодаря ему я прослыл в школе ехидой и себе на уме, хотя ни тем, ни другим я не был. Но самое главное — я совершенно неожиданно попал в сложные отношения с нашей историчкой Марией Степановной, по прозвищу Мария Стюарт. Как известно, Мария Стюарт прославилась жестокостью. Мария Степановна мало чем от нее отличалась, разве что жила немного позже. От этой Марии Стюарт у нас весь класс стал психованный. Например, рассказывает пацан про какие-нибудь там племена, а Мария Степановна сидит да поддакивает — маленькая такая, добренькая: да, да, правильно, молодец, мол… А потом как вскочит, очками засверкает: в каком году такая-то битва была?
— В 1671,— врет пацан.
— Нет. В 1671 другое событие было. Какое?
— Варфоломеевская ночь, — ляпает пацан.
— Нет! Варфоломеевская ночь была не тогда. Ну- ка, вспомни, в каком году была она?
— До нашей эры, — делает последнюю отчаянную попытку пацан.
Мария Степановна так и впивается в него очками.
— А когда наступила наша эра?
— За триста лет до Варфоломеевской ночи, — выкидывает еще один финт пацан, но Мария Стюарт безнадежно машет рукой: садись, мол, «два», ничего не знаешь.
