Пушкинский вальс - Прилежаева Мария Павловна (книги онлайн бесплатно .txt) 📗
11
Настя носила Димкины письма в кармане халата или в сумочке, когда после смены оставляла халат в раздевалке. Они всегда были с ней.
Опять Настя не знала обратного адреса. Они не в городе.
…Полевой стан в шестидесяти километрах от города. Во все стороны от стана пшеница высотою до плеч, на сотни га все залито пшеницей. Куда ни глянь, желтоватое море, и Димкин комбайн идет и идет…
А Лилька Синяева — дура. Впрочем, посмела бы она влюбиться в Димку! Впрочем, ведь это известный Лилькин прием: выпяливать глаза и говорить дерзости, а па самом деле закидывать удочку. У нее с языка не сходит: «Мальчики!» — и больше ничего на уме.
Почему, почему, почему Настя не там, когда ей хочется перелопачивать зерно на току, жить в вагончике и слушать, как ночами что-то шуршит и вздыхает в сжатом поле и луна стоит над полем и льет белый свет, такой белый, что кажется, на стерню пал иней? Хочется работать там на току, или комбайне, или где-нибудь еще, а ночью гнаться вместе с Димкой за рыжей лисицей на Петиной машине. И говорить о второй космической. И ведь Настя помнит, как он целовал ее на площадке.
Она без конца представляла нарисованные Димкой картины и сочиняла к ним продолжения, не удостаивая вниманием Лильку Синяеву, хотя скоро, может быть, эту Лильку Синяеву узнает по кино весь Советский Союз.
Настя была поглощена своими мыслями, поэтому за столиком Галины Корзинкиной царило молчание. Обе усердно делали дело: монтаж анкерной вилки. За пять минут у Галины пять операций, у Насти одна. Для ученицы достаточно, почти хорошо.
«После уборки вас отправят еще на прорыв, когда-то вы доберетесь до строительства нашего города, а ты шлешь письма без обратного адреса».
Настя думала, думала, а в душе повторялось как музыкальный аккорд: «Но память прошлое хранит…» — и она тихонько смеялась, хотя после идут грустные строки. После — трагические строки о птице, убитой в полете.
Скоро наступит глубокая осень, заскрипит снегами зима, и все дальше Димкин Целинный город от Насти, все невозможней! Когда-то придет новое лето! У Димки нет даже ее фотографической карточки. «Но память прошлое хранит…» Но нет, надо быть реалистом. Наступит зима, и все понемножку забудется. Нет, я никогда не забуду. Я помню «Пушкинский вальс».
Настя запела тихо-тихо, почти про себя. Наверное, совсем непохоже. Там налетают скрипки, и ты замираешь от счастья и нежности.
— Что с тобой? — удивилась Галина.
В это время заговорил рупор Василия Архиповича:
— Отмечаю, сегодня конвейер работает удовлетворительно.
Он мог бы отметить «отлично», но воздержался от превосходной степени. У Василия Архиповича тактика: лучше недохвалить, чем перехвалить.
— Отмечаю повышение качества работы сборщицы Корзинкиной, на которую плодотворно повлиял опыт прикрепления к ней ученицы, повысив ответственность.
До сего дня такие похвалы доставались чаще Пазухиной. По конвейеру пробежал шепоток. На Галину оглядывались.
— Девочки! Корзинкина высоту набирает!
— Галина, стой до победного!
— Не задери нос, Галина!
На секунду Галинины пальцы застыли, коротенькие бровки полезли на лоб. Но лишь на секунду.
— Подумаешь! — небрежно бормотнула она, правда, тихо, так что услышала одна Настя. — Оказывается, вон как ты на меня повлияла, а я и не заметила! Ну живее, улита! Вот так улита на мою голову!
У Галины новый педагогический прием. Довольно снисхождений, теперь она подгоняла ученицу не хуже самого Василия Архиповича.
Из-за своих семнадцати лет Настя работала шесть часов в смену. Ровно за час до конца общей смены мастер методически заявлял:
— Товарищ Андронова, ваше рабочее время истекло, заканчивайте.
Он не позволял ей пересидеть за конвейером. А охрана труда на заводе зачем, как не подлавливать мастеров за нарушение закона? Отвечай за переработку подростков! Благодарим покорно!
Кроме того, после дикой выходки ученицы Андроновой с корреспонденткой газеты «Волна» мастер держал с ней ухо востро. Отчудила номер почище Корзинкиной! Ученица Корзинкиной была для мастера неразгаданной личностью.
— Ваши шесть часов истекли. Заканчивайте.
Настя убирала инструмент и оставалась в бригаде.
В стороне от конвейера, за столом декатажников, где исправляется брак в готовых часах, сидел Давид Семенович. Сгорбленный, с черной лупой на глазу, он напоминал Насте алхимика из какой-то давно прочитанной детской книги.
На заводе Давида Семеновича звали «наш часовщик». Еще до революции он был часовщиком в городе Одессе, вернее, тогда он был учеником. На занятиях по техминимуму Давид Семенович рассказывал, каково ему приходилось. Иногда его приглашали на занятия по техминимуму, а иногда он приходил сам, без зова, и, усевшись в углу, вытянув под столом длинные ноги, дожидался, когда можно будет приступить к разговорам.
— Вы слышали о «Плачущем мальчике»? Нет, не слыхали. Откуда вам знать! Один удивительный грек в стране Греции, где очень жаркое солнце и раньше были жилища богов, сделал часы «Плачущий мальчик». Водяные часы. Система колесиков приводит в движение воду, и она вытекает капля за каплей из глаз мальчика. Слеза за слезой. Слезы мальчика — мера времени. Грустная мера, если хотите знать.
Настя была самой внимательной слушательницей Давида Семеновича, потому что другим он уже надоел. Ей было все внове и не прискучивало слушать истории, почти сказки о том, как в древности люди разными способами старались измерить течение времени.
— А еще были часы — свеча. Во дворце Карла Великого на каждые сутки зажигалась свеча. Догорит до черты — час прошел. «Двенадцатый час! — передавали под сводами королевского дворца глашатаи времени. — Двенадцатый час!» Вам интересно?
Конечно, Насте интересно! И вот что еще оказалось: не только Бомарше — и знаменитый Вольтер был рьяным любителем часового дела. Можно подумать, все знаменитые люди вышли из часовщиков! Впрочем, Вольтеру исполнилось 60 лет, когда он поселился в швейцарском поселке Ферней и создал там целое часовое производство. «Я хочу научить Европу узнавать, который час», — говорил Вольтер. Он многому хотел научить Европу.
Эти истории Давид Семенович рассказывал Насте в любое время после работы. Он не торопился домой. Насте тоже незачем торопиться. Мама в библиотеке, что делать дома?
Закончив свою смену, она подходила к столу декатажников. Давид Семенович всегда что-то про себя бормотал, губы его шевелились, а инструменты копались в раскрытом механизме часов.
Когда Настя подходила к столу декатажников, старик, не поворачивая головы и почти щупая механизм своим большим клювом, начинал бормотать громче. В груди у него хрипело.
— Вам интересно узнать, отчего мне не сидится на пенсии, которую государство назначило мне для обеспечения моих старых лет? — слышала Настя. — Отчего при своей приличной пенсии я прихожу сюда поработать два месяца в год, как позволяет закон? Э! Разве вам понять, как тянет старого человека на люди, когда он один, окруженный тенями прошлого! Я живу в своей благоустроенной комнате с паровым отоплением и жду, когда наступят эти два месяца — прийти на завод, и повесить табель на доску, и поработать вместе со всеми. Вы спросите: может, мне не хватает моей пенсии? Упаси бог возводить на государство такую напраслину! Приличная пенсия, сытный кусок хлеба с маслом под старость. А хочешь — подработаешь на починке часов частным образом, не дай бог, чтобы дошло до фининспектора! Вы спросите, зачем нужно старому человеку, как я, скаредничать и собирать капитал? О, нужно! Но мне приятнее подработать к своей пенсии здесь, на заводе, который я знаю с самого его основания, то есть с последнего года этой ужасной войны, выгнавшей меня из моего родного города Одессы. Вы не видели Одессы? Как можно не видеть Одессы! А здесь для меня второй дом. Директора завода Виктора Петровича Силова я звал попросту Витей, когда он был обыкновенным наладчиком и, хотите — верьте, хотите — не верьте, спрашивал у меня советы. Далеко шагают люди, когда в голове у них ладно пригнаны винтики, не то что в этих часах, где приходится исправлять брак по вине одной невнимательной сборщицы. Разве можно быть невнимательным с таким хрупким механизмом, когда и всей-то работы каких-нибудь семь часов? Что такое семь часов? В зимний день солнце не успеет зайти, и нет ваших семи часов, отработали! В старые времена, когда я был учеником в сборочной мастерской Льва Самойловича, которому несли в починку часы от супруги самого генерал-губернатора (увидели бы вы эти часы! Восемнадцатый век, голубая эмаль с изображением женского профиля, как у богини Афины!), с этого ученичества у меня на всю жизнь остались согнуты плечи… А! Вот, ага! Нащупал, ага, вот где шалит! Волосок шалит, ай-ай, как стыдно одной невнимательной сборщице! Разве можно позволять себе хоть немножко небрежно работать при наших культурных условиях, не то что в те времена, когда чуть ошибся, Лев Самойлович зажмет тебе ухо, как в клещи, и крутит, пока не докрутится, что из глаз польются слезы?.. Однажды перед войной у нас в Одессе шел прекрасный спектакль «Кремлевские куранты». Покойная Варвара Степановна от впечатлений не могла после такого спектакля заснуть. «Варенька, — сказал я, — если бы Лев Самойлович был благородным часовщиком, как в „Кремлевских курантах“! Нет, Лев Самойлович — противоположный тип. Мне не хочется называть его часовщиком. Он был гидрой капитализма, как, помню, в девятнадцатом году рисовали на плакатах врагов революции. Ну вот, а теперь эти часы годны в ход, не испортят репутации нашего завода».
