Железный дождь - Курочкин Виктор Александрович (книги .txt) 📗
Младший политрук Колбаско двоих застрелил из нагана в упор. И упал, обливаясь кровью, – его ударили ножом в горло. Рукопашная шла уже по всей линии обороны. И немцы и русские дрались с яростью обреченных. Рассудок, казалось, покинул этих людей. Глухие удары, ругань, стон раненых, хрип умирающих – все смешалось. Били прикладами, кулаками, душили, кололи штыками, ножами – убивали всем, чем только можно убить. От крови стало сыро, и запах ее еще больше распалял солдат. Учитель словесности, обхватил винтовку обеими руками и держа ее над головой, устремился на унтера с крестом. Унтер увернулся и с маху ударил Попова по лицу. Попов схватился за очки и, получив второй удар по затылку, упал как подрубленный. Костомаров-Зубрилин, как мясник, забрызганный кровью, обрабатывал прикладом сбитого им с ног немца. Тот уже и не шевелился, а он все бил, бил и бил. Татарин Кугушев, прежде чем ринуться в свалку, приладил к винтовке штык. Потом выбрал жертву, по всем правилам штыкового боя атаковал ее и уничтожил. Двоих он заколол, а на третьем споткнулся. Штык застрял костях мосластого тощего эсэсовца, и он не смог его сразу вытащить. Кугушев уперся ногой в грудь немца, но выдернуть штык не успел. Удар ножа в спину свалил его к ногам убитого им же ефрейтора. Короткошеий пулеметчик орудовал одними кулаками. Кто-то сильно, словно молотом, ударил его по животу. Но ему все же удалось выпрямиться. Он схватил за горло немецкого солдата, и они рухнули на землю, покатились. Кто-то ударил пулеметчика каблуком по зубам. Губы мгновенно вспухли, изо рта хлынула кровь. Он выплевывал кровь и матерился.
– Сволочи! Ах вы сволочи! – рвал горло врага руками, по которым тоже текла теплая липкая кровь.
Могилкин сидел в окопе и все приноравливался подстрелить какого-нибудь фрица. Но когда он услышал отчаянный крик: «Помогите!» – и увидел, что на Левцова навалился здоровенный эсэсовец и душит его, Могилкина из щели как ветром выдуло. Окованным затыльником карабина Могилкин стукнул эсэсовца по голове. Немец засучил ногами, Могилкин стукнул его еще раз, и у немца обмякли руки. Могилкина ударили ножом прямо в сердце, и он умер мгновенно.
Сократилин очнулся от крика: «Помогите!» Голос был слабый и очень знакомый. Богдан приподнял голову, и глаза его уперлись в немецкие, с широкими голенищами сапоги. Сократилин зажмурился, затаил дыхание.
«Неужели все еще дерутся? – подумал он. – Сколько же времени они дерутся? Как долго, ужасно долго!»
Впрочем, схватка длилась всего пять-шесть минут. Еще минута-две, и от роты младшего политрука не осталось бы ни одного человека.
Когда раздалось русское «ура!», у Сократилина екнуло сердце. «Наверное, от удара у меня мозги перевернулись, – решил он. – Откуда тут нашим взяться?» Но «ура!» продолжало греметь, заглушая все остальные звуки. Богдан поднял голову и увидел своих. Они бежали от забора, выставив вперед штыки.
– Наши. Как это здорово! – прошептал Богдан, голова у него от радости закружилась, тело обмякло, и он опять потерял сознание.
Принять еще такой бой? Это было сверх человеческих сил. И немцы повернули назад по картофельному полю. Их догоняли, кололи, били прикладами, стреляли в спину. Они не сопротивлялись.
Когда к Сократилину снова вернулось сознание и он пошевелился, кто-то рядом сказал:
– Глянь, братцы, еще один очухался.
Сократилин приподнялся, сел. Ныло в паху, а голова, казалось, развалилась на части. Перед ним на корточках стоял ефрейтор и пускал ему в лицо дым.
– Чего ты на меня уставился? – спросил Сократилин ефрейтора. – Посмотри лучше, что у меня с чердаком. Мозги там еще не вылезли?
Ефрейтор осмотрел голову и сказал, что чепуха, малость кожу пробили. Он вынул из противогазной сумки бинт. – Сейчас мы ее запеленаем.
– Ты сначала дай мне покурить, а потом перевязывай, – сказал Богдан.
Ефрейтор бинтовал голову, а Сократилин спрашивал:
– Немцы сбежали?
– Как же, сбежали! Всех подчистую! – хвастливо заявил ефрейтор.
– Молодцы! – похвалил Сократилин. – Какой же вас бог надоумил прийти к нам на помощь? Ведь нам была бы хана.
– Распоследняя хана, – подтвердил ефрейтор. – А надоумил нас не бог, а одна дамочка. Я бы на такой с ходу женился.
У Сократилина задрожали руки, он жадно затянулся и обжег губы.
– И что же эта дамочка? – не своим голосом спросил Богдан. Он был уверен, что это была она.
– Прибежала. Мы-то расположились в кремле. Она прибежала и давай кричать: «Как вам не стыдно?! Ваши там насмерть дерутся с фашистами, а вы тут за стенами прячетесь!» Ну, мы, не раздумывая, винтовку в руки – и сюда. Ох, и женщина!
– А где теперь она? – как бы между прочим спросил Сократилин.
– Наверное, домой побежала. Ну, брат старшина, скажу я тебе, с такой только под ручку по проспектам щеголять. – Ефрейтор вздохнул. – Есть же на свете русские красавицы, не ведают они, что где-то тоже существует красавец Тихон Шустиков.
– Кто же это такой красавец Тихон Шустиков? Уж не ты ли? – ревниво спросил Сократилин.
– Ну и что? Разве плох?
Сократилин смерил ефрейтора с головы до ног и остался очень недовольным. Тихон Шустиков и в самом деле был что надо: лицо доброе, чистое, глаза веселые.
– Прижал бы я ее, милую, – продолжал Тихон, – да так крепко…
– Нос у тебя до таких не дорос, – грубо оборвал его Сократилин.
– Почему же не дорос? – искренне изумился Тихон. «Сказать этому дураку? – спросил себя Сократилин. – Не поверит. Ни за что не поверит».
– Болтаешь ты много, Тихон Шустиков, – сердито сказал Сократилин.
Подошел лейтенант. Бесцветные навыкате глаза его смотрели устало.
– Как чувствуете себя, старшина? – спросил лейтенант.
– Так себе. Голова гудит, – ответил Сократилин.
– Встать можете? Сократилин поднялся.
– До переправы дойдете? Собственно говоря, переправа разбита. Но раненых перевозят на лодках.
Чего ж еще желать лучшего? Есть возможность перебраться на ту сторону Волхова. Другой бы на месте Сократилина побежал. Богдан задумался. Во-первых, являться с такой раной в медсанбат не очень-то было солидно. Во-вторых, и самое главное – вечером его ждет она. Правда, женщина ему таких обещаний не давала. Но Сократилин был почему-то уверен, что она ждет. Да если не ждет – от одной только мысли, что к ней может подкатиться кто-нибудь другой, вроде этого красавца Шустикова, Сократилина бросало в дрожь.
– Сколько сейчас времени? – спросил он лейтенанта.
– Начало седьмого.
«Уже вечер, немцы получили по зубам и больше, наверное, сегодня не полезут. А что будет завтра – наплевать. Лишь бы ночь была моя». – И Сократилин улыбнулся.
– Я останусь, товарищ лейтенант.
Лейтенант пожал плечами и пошел дальше.
От взвода Сократилина осталось четверо: Костомаров-Зубрилин, Левцов и пулеметчик Лапкин. Попов дышал еще. Лейтенант приказал было немедленно его отнести на переправу, но, внимательно досмотрев в мутные глаза учителя словесности, сказал:
– Бесполезно.
– Вы посмотрели бы, товарищ старшина, как разуделали нашего Лапкина, – сказал Левцов.
– Какого Лапкина?
– Этого толстого, с ручным пулеметом.
Лапкин сидел, свесив в окоп ноги. На его распухшее, с разбитыми губами лицо нельзя было смотреть без содрогания.
– Ну как, Лапкин, самочувствие? – спросил Богдан. Лапкин открыл рот и прошамкал что-то непонятное.
– Боже! Да где же твои зубы? – воскликнул Сократилин.
– В шадниче, – прошамкал Лапкин.
Левцов захохотал. Богдан посмотрел на него укоризненно:
– А ты, кажется, удачнее всех отделался? Это обидело Левцова.
– Сначала посмотри на мою шею, а потом делай выводы, – сказал он.
– Ничего особенного. Царапина.
Левцов стал горячо доказывать, что он был на волоске от смерти.
– Ты думаешь, этот фриц был сильнее меня? Пьяный он. Как навалился, как дыхнул винищем, меня так и вырвало. – Заметив, что Сократилин усмехнулся, Левцов воскликнул: – Не веришь? Да они же все были пьяные… Видишь фляжку? Снял с одного. Полнехонька.
