Железный дождь - Курочкин Виктор Александрович (книги .txt) 📗

Гулко, как в барабан, ударил „шмайссер“. Сократилину показалось, что по левой голени с маху ударили колом, зазвенело в ушах, из глаз покатились желтые кольца, на минуту он потерял сознание, а когда оно к нему вернулось, услышал шорох песка под сапогами. Он приподнял голову и сразу же уронил ее и закрыл глаза.

Два немца подходили к нему, выставив перед собой автоматы. Они приблизились вплотную, остановились и долго смотрели на грязного, измученного, беспомощного русского фельдфебеля. Сократилин слышал их дыхание, чувствовал запах табака и еще чего-то приторно-кислого. Потом один из них постучал носком сапога по подметке сократилинского сапога.

– Der Russe lebt. Er stellt sich nur an. [13]

– Ihm sind die Beine gebrochen [14], – сказал второй.

– Gib ihm den Gnadenschuss [15].

– Warum, Jurgen? Wir sind doch keine SS [16].

– In der SS sind aber Kerle. Wieviel sind heute gefallen? [17]

– Lass die SS Verwundete abschissen. Sie lieben sowas [18].

– Werde nur nicht philanthropisch, Schieman, – проворчал Юрген. – Wenn ich ihn kalt mache, desto besser fur ihn [19].

Сократилин, разумеется, не понимал их разговора, но интуитивно чувствовал, что все, конец! В одно мгновение пронеслась перед глазами вся его жизнь. И только сейчас он увидел, насколько она у него была короткой и серенькой. И так ему стало обидно за свою жизнь и так стало жаль себя, что горло сдавили спазмы и тяжелые, крупные слезы покатились по грязному, заросшему лицу.

– Er weint. Komm, nimm das nicht auf dein Gewissen [20].

Юрген сухо рассмеялся:

– Fur ein toten Bolschewiken vergibt mir der Fuhrer alle Sunden [21].

– Dann aber dalli. Mach schon [22].

Сократилин не слышал, как щелкнул спусковой крючок и как затвор уткнулся в патронник. Зато отчетливо слышал, как немец выругался.

– Wird s bald? [23] – спросил Шиман.

– Hab Sand in der MP [24].

– Woher der Sand? [25]

– Ich habe es fallengelassen… Gut, komm. Lassen wir ihn den Himmlerbrudern [26].

– Naturlich. Ich sagte ja [27].

Сократилин слышал, как они уходили. Но все еще боялся пошевелиться, открыть глаза. Он понимал, что его пощадили. Но почему? Над этим думать не было ни сил, ни желания. Со смертью он смирился и принимал, ее не только как неизбежность, но и как избавление от всех мук и страданий. И вот, когда он остался жить, ему вдруг стало страшно, у него затряслись ноги, и тело покрылось густым и липким, как клей, потом.

Город горел. Отсветы пожара полоскались в Волхове, и вода казалась кровавой. По золоченым куполам Софии тоже как будто стекала кровь, а на розоватых стенах собора плясали уродливые тени.

Конец первой книги.

1967.