Генка Пыжов — первый житель Братска - Печерский Николай Павлович (читать книги txt) 📗
— Комар, ты что-то путаешь. Такого ученика у нас нет.
Спотыкаясь на каждом слове, Комар начал рассказывать. Если бы не урок, я убил бы этого ябеду на месте. Разболтал все до последней мелочи. Даже о том, что я пишу дневник, не забыл. По глазам ребят, по их смеющимся лицам я видел — знают всё и они.
Хорошо еще, что учитель сразу же разгадал, что это за штучка Комар. Он посадил Комара на место и сказал:
— Садись и не мешай другим. Полагалось бы наказать тебя, но так и быть, на первый раз прощаю.
Говорят, будто раньше в какой-то стране болтунам отрезали языки. Поручали это дело специально натренированным людям. Они усаживали болтунов в кресло и делали операцию даже без замораживания. «Ну-с, милейший, откройте рот, скажите «а». Тут уж болтуну ничто не поможет — ни угрозы, ни просьбы. Был язык, да сплыл…Жаль, что сейчас ничего этого нет.
После уроков учитель оставил меня в классе.
— Я получил письмо от Ивана Ивановича, —сказал он. — Он спрашивает о твоих успехах.
— Сегодня же только первый день занятий.
— Конечно, судить еще рано. Но я надеюсь, ты будешь учиться хорошо. Кстати, прилагательное «деревянный» пишется с двумя «н» — Исправь в тетрадке.
— Я исправлю. Это я поторопился — А больше Иван Иванович ничего не писал?
— Писал. Дневник твой он прочел и предлагает обсудить на литературном кружке.
— Неужели у нас будет кружок?
— Обязательно. А на первое занятие приедет Иван Иванович. Мы уже договорились с ним.
Я выбежал из школы радостный, взволнованный. Иван Иванович прочитал дневник! Будут обсуждать на литературном кружке! Ура!
Но радость была недолгой. Мое прекрасное настроение испортил Комар. Когда я подошел к дому, то увидел на нашей палатке номер шесть новую нахальную надпись: «Генка — лучезарный писатель». Нет, Комар не исправится даже в том случае, если ему вырвут, или, как сказала бы Люська, ампутируют, язык.
Глава двадцать четвертая
«ТЕТЯ ГЕНА». Я УЖЕ НЕ РЕБЕНОК. ЧТО ЖЕ ВЗВОЛНОВАЛО ОТЦА?
Пришла зима. Она забросала снегом лесные тропинки, остановила бег ручьев. И только Падун не желал подчиняться лютым морозам. Пенился, клокотал. Над Ангарой висел непроглядный туман. Скрылись и заречные сопки, и Пурсей, и раскинувшиеся по взгорью дома. Днем машины ходили с зажженными фарами, сигналили на поворотах, предупреждая об опасности.
В эти первые зимние дни между мною и бабушкой разгорелась настоящая война. Утром, когда я собирался в школу, бабушка снимала с гвоздя пуховый платок и подступала ко мне:
— Не смей без платка идти! Ишь, что выдумал! Сорок пять градусов на улице!
— Не надену платок, хоть убейте!
— А я говорю, наденешь!
— Не надену, не надену, не надену!
— Так ты так слушаешь свою бабушку! Ну, подожди!
Бабушка вынимала из чемодана солдатский ремень
отца и размахивала перед самым носом:
— Надевай сию же минуту!
В голосе слышались угрозы, просьба и слезы.
Волей-неволей приходилось подчиняться.
Бабушка надевала платок поверх шапки, протягивала его под мышками и завязывала на спине два крепких узла. Эти узлы доставляли мне немало хлопот. Бывало, отойду от крыльца — и давай разбинтовываться. Мучаюсь, пыхчу, даже слезы на глаза от злости набегут.
И вот однажды я не сумел распутать узлы. Мороз так прихватил пальцы, что я едва-едва отогрел руки в карманах, на самом теплом месте. Проклиная все на свете, я побежал в школу в платке.
К счастью, здесь еще все было тихо. По длинному коридору, разглядывая стенные газеты и карточки отличников, слонялся Комар. Он тотчас увидел меня, сощурил свои рыжие пронырливые глаза и церемонно поклонился:
— Здравствуйте, тетя Гена. Пожалуйста, раздевайтесь.
— Я тебе дам «тетю Гену»!
— Ах, почему вы такая строгая? Это вам совсем не идет!
Только я хотел отвесить Комару подзатыльник, дверь открылась, и на пороге в расстегнутом полушубке появился Степка. Вслед за ним, закутанная до самого носа платками, показалась Люська. Между прочим, Люська и Степка так и ходили вместе, как веревочкой привязанные: куда Степка — туда и Люська. Даже противно смотреть.
Комар воспользовался приходом дружка и снова начал ломаться:
— Познакомься, это тетя Гена.
Степка отстранил Комара рукой и недружелюбно
сказал:
— Довольно, однако, дурака валять! Надоело.
Вступилась за меня и Люська:
— Абсолютно нечего смеяться. Мы акклиматизируемся и тоже будем ходить в расстегнутых полушубках. Правда, Степа? Ведь я говорю абсолютно точно?
Люська села на корточки и начала развязывать узлы. Но бабушка потрудилась на совесть. Только Степка и сумел справиться с ними.
— Чуть зубы не обломал, — сказал он, выплевывая изо рта шерсть. — Просто морской узел.
Комар не пожалел языка. К концу уроков весь класс знал историю с платком. Ябедник, ябедник и еще раз ябедник!
После звонка ребята одевались подозрительно медленно. Они украдкой поглядывали на меня и прятали улыбки. Я не знал, что и делать. Дважды перематывал портянки, застегивал и снова распускал ремень на гимнастерке. Ребята не расходились. Они терпеливо стояли возле вешалки и ждали концерта.
Но концерт все-таки не состоялся. Произошла какая— то удивительная и загадочная история. Я засунул руку в рукав и не нашел там платка. Полез в другой рукав, вывернул карманы, заглянул под вешалку — все то же: платок бесследно исчез.
Неожиданная радость сменилась тревогой. Что скажет бабушка? Конечно же, она не поверит в таинственное исчезновение платка, а подумает, что я утопил его в Ангаре или сжег на костре.
Комар смотрел на меня во все глаза. Рыженький симпатичный мальчик даже подошел и начал ощупывать полушубок. Я дал Комару такого пинка, что он отлетел в сторону и растянулся у порога. ребята хохотали.
По дороге за мной увязалась Люська. Словарь в платье никогда не ходил домой со мною. Люська, как я уже говорил, нашла себе «более подходящую» компанию… Интересно, что она скажет теперь, какое оправдание найдет своим поступкам?
Но Люська, как видно, и не думала оправдываться. Поблескивая очками, она радостно восклицала:
— Адский холод! Зима абсолютно суровая!..
Возле моего дома Люськино красноречие как рукой сняло. Она умолкла, поглядывала из-под очков виноватым, растерянным взглядом. Мне почему-то даже стало жаль ее.
— Холод и в самом деле адский, — сказал я. — Это ты говоришь абсолютно точно.
Казалось, Люська даже не расслышала своих любимых слов на букву «а».
— Гена, ты на меня не рассердишься? — тихо спросила она.
— Ладно. Говори уж.
— Нет, ты скажи — абсолютно-абсолютно не будешь сердиться?
— Я же тебе говорю — абсолютно-абсолютно. Люська оглянулась, затем торопливо расстегнула пальто и неожиданно вытащила из-под рукава свернутый в комок платок бабушки.
— Бери, — зашептала она, — прячь скорее.
Я даже не успел поблагодарить Люську. Она повернулась на одной ножке и побежала прочь, размахивая руками,
Казалось, за Люськой гнались по пятам дикие, или, как сказала бы она сама, алчные, звери.
Никогда в жизни мне не было так обидно и так стыдно за самого себя. Я вошел в дом, швырнул платок в угол упал ничком на кровать.
— Генка, что с тобой, что случилось? — испуганно
спросил отец.
Но я все глубже зарывался в мокрую от слез подушку.
Отец постоял около меня, затем отошел, хлопнул кухонной дверью. Звон посуды, которую мыла бабушка стих.
— Зачем ты надеваешь на него платки? — услышал я шепот отца.
— То есть как это — зачем? — вспыхнула бабушка. — На дворе сорок пять градусов!
— Пусть будет хоть сто сорок пять! Я не хочу, чтобы из моего сына вырос сопляк!
— Паша, что ты говоришь? Неужели я хочу зла ребенку!
— Мама, он уже не ребенок. Пойми — не ре-бе-нок.
— Ты еще сам ребенок. Я из-за вас в Сибирь приехала.
За дверью послышались всхлипывания.