Последняя ступень (Исповедь вашего современника) - Солоухин Владимир Алексеевич

Сотни крестьян подчиняются одному председателю, десятки председателей подчиняются одному секретарю райкома, десять секретарей райкома подчиняются одному секретарю обкома. Секретари обкома подчиняются известно кому… Вниз через эту систему пошли инструкции и указания, как сеять, что сеять, когда сеять, сколько сеять. Вверх по этой системе пошел хлеб и другие сельскохозяйственные продукты.

Но мы говорим сейчас не о производительной стороне колхозной системы, а о том, что и сами-то колхозы нельзя было бы организовать, не истребив предварительно самую. инициативную часть крестьянства, его элиту, выросшую за десятилетия свободного крестьянского труда, если считать с 1861 года. Истребление этой головной, а в ином аспекте корневой части крестьянства совпадало со смежной, а может быть, даже более главной задачей подрубить и ослабить корни народа как такового, о чем у нас, собственно, и идет речь. Отряхнув плоды, проредив крону, пора было приниматься за глубокие корни. Эта задача была решена предельно просто и с жестокостью, на которую способны только вот именно захватчики, расправляющиеся с чужим народом. Шесть миллионов крестьянских семейств было насильственным путем в холодные зимние месяцы изъято из деревни и выброшено на окраины государства, а фактически ликвидировано.

Цифры, страшные сами по себе, часто оставляют нас все же холодными и безучастными, не потрясают нас до глубины души. Однажды в газете «Правда» проскользнула фраза о том, что в стране в таком-то году не реализовано 100 тысяч рационализаторских предложений. Все прочитали и остались равнодушными. Володя Дудинцев взял одно из ста тысяч, раскрыл его в романе, и все содрогнулись.

Шесть миллионов крестьянских семейств много, конечно. Но если бы показать в хроникальном кино историю одной только семьи, только некоторые сцены, которыми сопровождалась ликвидация этих миллионов, то и не надо было бы никаких Шекспиров с их трагедиями.

Увозили из родных изб в метели, с детишками, даже и грудными, на полустанках заставляли сидеть по нескольку дней в ожидании товарных составов, товарные вагоны набивали так, что можно было только стоять, и по сибирским да вологодским морозам везли по многу дней. Многие умирали на этом первом этапе. Концентрировали в закрытых полуразрушенных монастырях, в северных и сибирских городишках. Отделяли крепких мужиков (для Беломорканала и Магнитки) от жен, стариков, детей. Теми, кто дожил до весны, набивали ледяные баржи и по две-три недели сбрасывали вниз по Оби, заворачивали в приток ее Васюган, а там, в тайге (опять же тех, кто выжил в баржах), высаживали, давали один топор на пятьсот человек и оставляли на верную голодную и холодную смерть. Короче говоря — ликвидация.

Устрашенные беззаконным выселением по разверстке, которая повторялась несколько раз, так что уж трудно было отбирать для выселения, не к чему уж было и придраться, мужики были загнаны в колхозы, у них действительно отобрали землю, лошадей, орудия труда. Запретили колхозам иметь свои мельницы. Это чтобы не мололи сами муку, а были поставлены в полную зависимость от государства. Лишили колхозников паспортов. Это чтобы не могли убежать. Но когда почувствовали, что наиболее крепкие хлеборобные места, вроде Украины и Поволжья, еще глухо бродят и смирились не до конца, инспирировали голод в этих местах, нарочно вывезли весь хлеб, а на границах поставили кордоны, чтобы голодающие люди не могли разбрестись по соседним областям. В результате этого инспирированного голода на Украине и в Поволжье вымерло около 12 миллионов человек. Это был уже 33-й год, когда начинали уже звучать песни типа «Жить стало лучше, жить стало веселее». Михаил Алексеев свидетельствует, что у них в большом саратовском селе Монастырском вымерло две трети населения, что мальчишками они то и дело натыкались в траве на неубранные смердящие трупы односельчан. Михаил Алексеев рассказал мне и другой замечательный факт. Одна из их сельчанок, жившая в Ленинграде, стала посылать в свое село отцу с матерью посылки с сухарями. После третьей посылки ее вызвали куда надо:

— Вы почему посылаете в деревню сухари?

— Да говорят, что там с голоду люди умирают.

— Вы что, хотите сказать, что у нас в стране голод?

— Я не знаю, голод ли, но люди с голоду умирают. Сестра уже умерла, сноха умерла, мать уже не встает…

Женщину арестовали и отправили в лагерь. Интересный факт рассказал мне переводчик и поэт Семен Липкин. В то время он ехал на курорт через голодную Украину. Вышел на перрон на какой-то станции. Повсюду лежат голодные люди, некоторые уже и мертвые. По мертвым ползают тощие ребятишки. Мимо всего этого Липкин подошел к витрине с газетой «Правда». В глаза ему бросилась большая статья Максима Горького, правдолюбца и гуманиста. Статья называлась «О характере советской игрушки». [30]

И дело было вовсе не в кулаках, если называть таковыми наиболее крепкие крестьянские хозяйства — основу российского земледелия. В царской России было зарегистрировано около миллиона таких крепких хозяйств, которые можно было назвать кулацкими. Причем первоначально это слово вовсе не носило отрицательного смысла. Кулак — это ударная часть в конструкции человека. Ведь от слова «удар», «ударить» сумели теперь произвести «ударник», «ударный труд» — нечто почетное и достойное. Без всякой натяжки можно сказать, что кулаки были ударной частью крестьянства, это были крестьяне-ударники. [31] Но Бог с ним, с термином, с ярлыком. Повторяю, что в России было около миллиона таких ударных хозяйств. [32] Откуда же взялись еще пять миллионов, подлежащих ликвидации и фактически ликвидированных? Дело было не в кулаках, а в процентах. Высчитали социологи, мыслящие люди, что, чтобы превратить крестьян в бессловесную, покорную массу в единую трудовую армию, надо уничтожить не менее десяти процентов всех крестьян. Тогда остальные будут легко подчиняемы и мягки как воск. Они будут парализованы, так что можно будет делать с ними все, что захочешь. И пошли вниз разверстка за разверсткой. Столько-то хозяйств на область. Разверстали и вывезли. Спускают еще. Скребут в затылке уполномоченные вместе с местными коллаборационистами, кого бы еще наметить. Ходят по списку карандашами, сверху вниз и снизу вверх. Наконец ставят галочку напротив какой-нибудь фамилии. И вот фамилии уже нет. Сани, метель, полустанок, товарный вагон, Сибирь, гибель…

Эта волна прокатилась по всей стране. Некоторые районы были опустошены и разорены, как стихийным бедствием, но только невиданным и неслыханным. Не угодно ли один документик, на который случайно упал взгляд в московском «толстом» журнале. Письмо пламенного большевика, верного сына партии Александра Александровича Фадеева.

«В бюро Дальневосточного крайкома ВКП(б).

Дорогие товарищи! Во время поездки по краю (речь идет о поездке А. А. Фадеева по дальневосточному краю, которую он совершил в августе 1933 года) мне удалось посетить Улахинскую долину (ту ее часть, которая входит в Яковлевский [33] район).

Эта долина (села Чугуевка, Соколовка, Санлагоу, Бреевка, Извилинка, Архиповка, Каменка, Кошкаровка, Угорка, Антоновка, Саратовка, Жиловлевка, Окраинка) сейчас находится в чрезвычайно заброшенном состоянии в смысле внимания к ней со стороны партийных, советских и хозяйственных организаций. Между тем Улахинская долина, особенно село Чугуевка, являются центрами партизанского движения в Приморье… Эта долина в течении трех лет кормила почти все партизанские отряды Приморья, которые проходили через нее и неделями, месяцами жили в ее селах.

Вместе с тем благодаря наличию в Улахинской долине значительных слоев староверов, стодесятников, которые и настоящее время оттуда удалены, но корни их остались там, классовая борьба в период коллективизации носила особенно ожесточенный характер, и остатки классово враждебных сил, пытающихся влиять на население, имеются там и до сих нор.