Повесть о таежном следопыте - Малышев Алексей Александрович (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
Директор, вспоминая, помолчал.
— Кержаки в тайге привольно жили, многие кулаками сделались. А как стали их прижимать, то они, чтобы свое отстоять, на всякое решались. Вот послушайте дальше.
Он закурил трубку и, попыхивая дымом, медленно заговорил:
— Самым доходным делом здесь было пантоводство. То самое, чем совхоз наш сейчас занимается. Пионером оленеводства в Приморье был старовер Семен Поносов, он первым переселился в наши края и недалеко отсюда, в Глазовке, стал разводить пятнистых оленей. Среди верующих кержаков он почитался «батюшкой», а племянница его — Павлина, пышная красавица, состояла при нем «богородицей». У них была молельня, в ней собирались, читали священное писание, пели гнусавые беспоповцы. Тут и гора стоит — Павлина, кержаки в честь своей «богородицы» назвали, а вела красавица эта сильно разгульную жизнь. Ну да, впрочем, речь сейчас не о ней… У Поносова владения были по разным падям. Там сидели мужики-староверы, в поте лица своего работали они на «батюшку». Поносов был человек образованный, держал у себя большую библиотеку. Я видел, например, у него книгу Пржевальского. На полях книги Поносов делал свои пометки, вроде таких: «Вранье, кедра нет, винограда нет!» Я думаю, это он направлял здесь в тайге расселение староверов.
Капланов с большим вниманием слушал рассказ директора. Ему теперь становились яснее корни браконьерства, которые уходили в таежные кулацкие заимки, где, как выразился тогда отъявленный браконьер Зуйков, «была вольному — воля».
— С легкой руки «батюшки», — продолжал рассказчик, — в тайге многие кержаки занялись оленеводством. В верховьях Сяохе, на территории теперешнего заповедника, жил на хуторе один хозяин — Григорий Шаломай. У него было двадцать оленей, с которых он срезал панты. Кроме того, Шаломай широко поставил в тайге браконьерство, а с охотников брал еще особую дань: ему приносили соболей и всякую другую пушнину. Вся округа была у него в кабале. Здесь, по Судзухэ, таких, как он, насчитывалось три «бога», которым подчинялись все местные жители.
— Какой из себя был Шаломай? — поинтересовался Капланов, желая более зримо представить себе этого «таежного бога» — кержацкого кулака.
— Да самый обыкновенный, — улыбнулся директор, — худощавый, невысокий, седоватый, бородка клинышком. Одним словом, щупленький, смиренного вида старичок.
— При коллективизации ему объявили, что он будет выслан, как кулак, а имущество его — конфисковано. Шаломай охотно согласился и стал угощать приехавшую к нему комиссию медовухой. А потом пошел в омшаник, взял спрятанный там винчестер и открыл беглый огонь по окнам своей избы. Комиссия разбежалась, а Шаломай, отослав старуху в деревню, облил керосином избу, поджег ее, оленей своих выпустил в тайгу. Сам он взобрался на соседнюю сопку и оттуда наблюдал, как горел хутор. Часть оленей, однако, уйти не успела из загона. Там потом нашли обгорелые оленьи кости. К утру от хутора осталась только одна печная труба. Просидев ночь на сопке, Шаломай на рассвете направился в соседнюю деревню, где жил его племянник — коммунист Лозовой, который тоже был в комиссии. Шаломай зашел к Лозовому в дом и убил его. После этого он исчез.
— Совсем исчез? — не выдержав, перебил Капланов.
— Нет, не совсем… — задумчиво добавил директор, — Шаломай, оказывается, поселился в каменных россыпях, всего лишь в двух километрах от здешнего села Преображения. Здесь он даже осмелился построить себе избушку. Свои следы усиленно скрывал среди камней. Тут он жил целых два года, постреливая горалов. Недалеко на берегу моря стояла избушка рыбаков, которые знали о местопребывании Шаломая. Но они его боялись и молчали. Обнаружили Шаломая случайно: один из рыбаков попался с выдрой, и чтобы его отпустили, рассказал о беглеце. На Шаломая сделали в скалах засаду, здесь его и убили. Было это лет семь-восемь назад.
Эти рассказы помогали Капланову ориентироваться — врагов своих надо знать. Природные богатства расхищали здесь с незапамятных времен. А сейчас браконьеры обнаглели и даже не особенно заботились о маскировке.
Шла зима. Капланов возглавил в заповеднике борьбу с хищниками. Пять волков было отравлено стрихнином. Три волка застрелил он сам. Но хищники все еще бесчинствовали. В ближайшей деревне ночью они задрали лошадь прямо во дворе.
Лида, задержавшись в селе Преображение, шла домой в темноте, и волки сопровождали ее всю дорогу, воя то позади, то впереди. Капланова не было дома, но потом, узнав об этом происшествии, он взволновался и стал ее журить.
— Погоди, — со смехом возразила она, — сам ты почему-то ничего не боишься, даже тигра, а меня сейчас ругаешь. Значит, по-твоему, я должна быть трусихой?
— Нет, ты просто должна быть осмотрительной.
Но в другой раз, когда снова зашел разговор об осторожности, он ей сказал:
— Ты, Лида, наших зверей не бойся. Бойся только людей-хищников.
Теперь, когда в тайге бродили браконьеры, Капланов постоянно брал с собой оружие. А раньше, там, в Сихотэ-Алиньском заповеднике, он сплошь и рядом обходился без него.
— Знаешь, как тяжело стрелять в зверя… — говорил он жене. — Если бы только можно было ограничиваться наблюдениями!
Однако для исследования временами приходилось зверей отстреливать. Он всегда делал это с большой неохотой.
Этой зимой снега было мало, это затрудняло научные наблюдения. Особенно сложны они оказались по горалу, который обитал главным образом в скалах.
Звери имели привычку лежать головой к морю. Иногда горалы держались семьями: на верхней скале отдыхал самец, пониже — самка, а внизу — молодые. При резкой перемене направления и силы ветра осторожные звери спешили перейти на другой склон. Холодный ветер с туманом заставлял их обычно забираться в укрытые каменные щели. Капланов пытался находить эти «отстой», где звери отдыхали и спасались от непогоды и от опасности.
Он заметил, что на падающие с грохотом камни горалы почти не обращают внимания, к этим звукам они привыкли. Пока звери не передвигались, они казались очень медлительными. Но стоило им чем-то встревожиться, как они легко вспрыгивали на крутые скалы почти без разбега.
Изо дня в день с нарастающим интересом Капланов наблюдал за горалами. Он установил, что горалы вылизывают кристаллы соли, которая осаждается из водяной пыли на скалах и прибрежных растениях. Иногда они пили морскую воду и подбирали водоросли, выброшенные на берег волнами. Море, на побережье которого обитали горалы, наложило на жизнь зверей своеобразный отпечаток.
Порой Капланов забирался в скалы и, не шелохнувшись, не отнимая бинокля от глаз, просиживал там часами.
Бывало, звери его не видели, но, очевидно, чувствовали. Они широко раздували ноздри, издавая свое тревожное — «чупф-чупф».
Он убеждался, что горалы видят плохо и, пожалуй, неважно слышат. В основном они полагаются на свое чутье.
Было непонятно, почему они не убегают сразу при появлении человека, который был здесь главным их врагом, а долго разглядывают его, раздраженно помахивая хвостиками, будто рассерженные кошки, и угрожающе топают ногами. Такая странная реакция горалов на опасность, вероятно, и способствовала их истреблению. В заповеднике их насчитывалось не более чем полторы сотни. Между тем, браконьеры продолжали уничтожать этих исчезающих с лица земли зверей.
Выстрелы иногда слышались у подножия сопки Туманной со стороны моря. Это браконьеры стреляли по горалам прямо с кавасаки и сейнеров. Рыболовная артель, в которой работали Зуйковы, не только ловила рыбу и крабов, но еще занималась и заготовкой мяса. Горалы находились в наибольшей опасности, и Капланов, одолеваемый беспокойством, нередко ночевал среди скал, пытаясь подкараулить браконьеров.
С сопки Туманной хорошо были видны солнечные закаты, красные, как зарево пожара. Но еще красивее казался утренний восход солнца, медленно поднимающегося из вод океана.
С наступлением весны, ночуя в горах, Капланов порою слышал странные звуки, которые напоминали короткие, часто повторяющиеся отдаленные гудки парохода. Что это было — гул воды, плененной прибрежным льдом? Или, может быть, это просто где-то кричали ночные птицы — какие-нибудь южные совки? Кто знает…
