Девушка из министерства - Адамян Нора Георгиевна (читать книги бесплатно полные версии TXT) 📗
Она тихонько коснулась гипсовой кошачьей головы с настороженными ушами и дикими голодными глазами. Это была, несомненно, кошка, но сделанная человеком, который видел кошек иначе, чем Рузанна.
— Нравится?
Это спросил бесшумный юноша, который присутствовал в мастерской как незаметный дух-служитель.
Вероятно, он слышал суждение Рузанны о картинах и теперь захотел посмеяться над ней.
— Нравится, — с вызовом сказала она.
— Ну, правильно! — Юноша, улыбаясь, гладил кошачью голову. — Значит, вы что-то понимаете. Глубокая древность — Египет. А ведь чудо, кошачья душа. Верно?
Он широко улыбался некрасивым, добрым, скуластым лицом.
Енок Макарович поднялся, и Рузанна поспешила к нему.
Хозяин мастерской говорил:
— В старину гении Леонардо, Микеланджело честно работали для народа. Они расписывали храмы и даже бани. Не гнушались. А мы плохо воспитываем вкус народа в отношении живописи. Купить картину — не всем доступно. В музеях люди бывают редко. Надо приблизить наше искусство к народу. Будь я помоложе…
Жена художника засмеялась и взяла его под руку.
— А что ты думаешь, я вполне серьезно, — нахмурился художник, — это хорошее дело. Вот Грант вам его выполнит. А что? — сказал он, будто отвечая сам себе. — Почему не осилит? Вполне. Талантливый парень…
Он жестом подозвал скуластого юношу и подтолкнул его к Тосуняну:
— Берите!
Тосунян хмуро посмотрел на молодого человека.
— Почему мы стали так бояться молодости? — ворчливо спросил художник.
Енок Макарович развел руками.
— Ваше слово — закон.
В машине он недовольно сказал:
— Нет у этих людей искусства логики. Микеланджело, видишь ли, бани расписывал, а как до дела дошло — кого рекомендует? Мальчишку.
Но когда доехали до министерства, он распорядился:
— Пусть там завтра договор составят. Говорит — талантливый. Надо верить.
Грант пришел в министерство с утра. Он не хотел упустить эту работу. Кто знает, как еще обернется дело? Изокомбинат мог запротестовать против кандидатуры молодого, начинающего художника. Всегда лучше быть на месте. Самая скучная часть работы — это договоры, разговоры. Но без них не обойдешься. И почему-то именно нужного человека никогда нет на месте. Уже десять минут в комнате вертится девушка, которую хорошо бы написать акварелью. А ту, вчерашнюю, которую он ждет, надо писать маслом. И вообще как хорошо, что есть на свете краски, полотно! Это — главное. Но договор тоже нужен. Работа интересная и даст деньги.
Он спросил у Зои:
— Когда приходят ваши сотрудники?
— Мало ли… — сердито сказала Зоя. — Может, по делам задерживаются.
Зоя была расстроена: заселяли новый дом, и в распределении квартир не было справедливости.
— Мне, конечно, все равно, — время от времени говорила она Ивану Сергеевичу, — я только не понимаю — для чего тогда комиссию создавать?
И через две минуты снова:
— Обследовали, заседали, а что толку? Человек десять лет в хибаре живет, и за его счет опять будет кто-то пользоваться?
При постороннем Зоя дипломатично фамилий не называла, но Иван Сергеевич, щелкая костяшками на счетах, отвечал без обиняков:
— Фарманов — приезжий специалист. Ему номер в гостинице оплачивают. Это нерентабельно. А Геворк как десять лет жил, так и одиннадцатый как-нибудь проживет.
— Где же справедливость? — взвилась Зоя.
— В стране ежедневно заселяют тысячи новых домов. Обычно на каждую квартиру по два претендента. И каждый кричит о справедливости. И большей частью все правы. Хотят хорошо жить.
В это время вошла Рузанна. Еще с порога известила Зою:
— Жена и теща Геворка тебя у входа ждут.
— Послушайтесь меня, — посоветовал Иван Сергеевич, — будете идти домой — выходите через двор.
Но Зоя с досадой сорвала с вешалки пальто.
— Еще прятаться я буду… Ох, не люблю изворачиваться, ох, не люблю… — с досадой приговаривала она.
— Прямо в пасть тигра, — вздохнул Иван Сергеевич.
Только сейчас Рузанна увидела, вернее — узнала Гранта. Он был в короткой распахнутой куртке, без шапки, такой же растрепанный, как вчера.
— А я вас жду. — Он улыбнулся. Улыбка очень красила его скуластое лицо с косым разрезом глаз.
— Напрасно вы меня здесь ждете. Ваш договор составляют в тресте столовых и ресторанов, — наставительно ответила Рузанна.
Она села на свое место, потянула ручки запертых ящиков, достала из сумочки ключи.
— И вообще — как вы себе представляете работу? Что это будет — картина, панно, стенная роспись?
— К сожалению, я постараюсь написать настоящую картину.
Рузанна с удивлением взглянула на него. Художник пожал плечами.
— Для этого учреждения было бы достаточно просто изобретательности. Но я знаю, что вложу в эту работу гораздо большее. Хотя сейчас убедить вас в этом не смогу.
— Вам надо убеждать в этом не меня, а главного бухгалтера треста. Он склонен считать, что это вывеска. А Изокомбинат предлагает договор на панно. Разница в сумме получается очень большая.
— Ну, комбинат защитит мои интересы. Там заинтересованы в большей сумме, потому что комбинат получает проценты. А разница в цене именно такая, какая и должна быть между вывеской и картиной. Вы не думали об этом?
Рузанна пожала плечами:
— По-моему, об этом придется думать вам.
— Я подумаю, — согласился Грант. — А почему вы сердитесь? — вдруг спросил он.
Рузанна и вправду сердилась. У нее пропало все утро в спорах с бухгалтером треста, который оспаривал каждый пункт договора.
«А кто мне докажет, что эта работа стоит именно столько? — спрашивал он. — Государственные расценки? А кто мне докажет, что это панно? Комиссия? Тогда давайте мы пока расценим этот труд по другой категории, а вот когда комиссия определит его как панно, тогда и оформим…»
В Изокомбинате удивлялись, почему на эту работу требуют именно художника Гранта Гедаряна, и предлагали целую бригаду под руководством опытного мастера.
Казалось бы, что такое недоверие должно быть особенно обидным для молодого художника. Но Грант отмахнулся.
— Я ведь еще ничего значительного не сделал…
Незаметно для себя Рузанна встала на его защиту:
— На первых порах все нуждаются в доверии. Как же иначе…
Она не договорила. В комнату вбежала Зоя, придерживая накинутое на плечи пальто.
— С ума сойти… — простонала она.
Тотчас снова открылась дверь, и через порог заглянула молодая женщина. Белый шерстяной платок особенно подчеркивал ее разгоряченное лицо — яркие щеки, блестящие черные глаза.
Изучив обстановку, женщина просунула вперед толстую старушку, за подол которой держался маленький мальчик, и вошла сама.
— Значит, мои дети — не дети? — с надрывом спросила она.
Зоя страдальчески закрыла глаза. Иван Сергеевич еще ниже нагнулся над бумагами.
Женщина, не обращая внимания на Зою, переводила глаза с Рузанны на Ивана Сергеевича. Она делала выбор для направления главного удара. Победила вековая, подсознательная убежденность в превосходстве мужчины. Маро, жена шофера Геворка, устремилась к Ивану Сергеевичу.
— Когда комиссия в мой дом вошла, она сказала: «Ах!» Что я должна была сделать, услышав это «ах»? Я стала собирать вещи. Разве поднимутся теперь мои руки развязать узлы? Разве за столько лет ожидания мы недостойны жить в хорошем доме?
Иван Сергеевич быстренько собрал какие-то бумаги и молча, сжав губы, втянув голову в плечи, побежал к выходу.
— Извините, — бесстрастно обратился он к старухе с ребенком, стоявшей на дороге.
— Уходишь? — крикнула ему вслед Маро. — А я не уйду. Обещание исполняйте. Мама, садись!
— Я вам ничего не обещала, — убеждала Зоя.
— Ты сказала «ах», — твердо заявила Маро. — Мама, садись.
Старушка, покачивая головой, подошла к Рузанне.
— Эх, дитя мое, — заговорила она певуче, — лучше не радоваться бы нам, не надеяться, чтоб не плакать сейчас. Плохо живем. Дом из глины сложен, одна стена — гора. Камень. Вода. Течет, течет. Дети болеют. Геворк около начальника близко сидит, стесняется просить. А невестка не сама кричит — сердце материнское кричит…
