Пёс (Роман) - Маркиш Давид Перецович (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
— Куда? — спросил Вадим, с готовностью подымаясь из-за стола.
— Да на свадьбу, — кружа по комнате, объяснил Славка Кулеш. — Поэт наш один женится, Рудик его зовут, сугубо религиозный парень: свинину по субботам не жрет. Там всех наших увидишь, кто перышком по бумаге водит.
— Галстук надо? — спросил Вадим Соловьев, с сомнением поглядывая на Славкину черную гайку. — У меня нету…
— Что такое! — бурно возмутился Славка Кулеш. — Женятся нагишом, без галстука. У нас тут галстук только на похороны надевают, и то зимой.
— А подарок? — спросил Вадим.
— Подарок… — обегая комнату взглядом, призадумался Славка. — Вон, пачку бумаги подари ему. Большая, приятно тяжелая. Может, ему пригодится. Все волокут поэту деньги на счастье, а прозаик Соловьев — бумагу. Это здорово!
Держа пачку бумаги подмышкой, Вадим спустился по лестнице следом за бегущим через две ступеньки Славкой Кулешом. Во дворе, у мраморной завалинки, стояла Славкина машина — красная спортивная «Альфа-Ромео» без крыши, с одной дверью. Вторая дверь была выломана.
— Дверь украл гад какой-то, — сказал Славка, садясь за руль. — Смотри, не вывались. Пристегнись вот ремнем.
Ехали быстро, по сторонам узкой дороги мелькали поселки вперемежку с апельсиновыми рощами. Косясь на приборную доску, Вадим с беспокойством отмечал, что стрелка указателя скорости то и дело перепрыгивает за 100.
— Мы в Бней-Брак едем, — сказал Славка Кулеш, когда они выскочили на широкую окружную дорогу. — Знаешь, что это? Там одни религиозные живут, просто жуткое дело. Я сам там толком не был никогда — так, проездом. Туда по субботам только на танке можно ехать: камни кидают в машины.
— В тюрьму их за это не сажают? — спросил Вадим.
— Они сами кого хочешь засадят, — сказал Славка Кулеш. — Это — Израиль! Здесь у нас чудеса на каждом шагу. Кто к этому не привыкнет, тот здесь жить не сможет… Знаешь, когда тут спрашивают: «Почему?» — отвечают чаще всего: «Да нипочему!» И все.
— Ну, они ведь камни у себя в квартале кидают, — возразил Вадим Соловьев. — Кто не хочет — пускай туда не едет в субботу.
— Кидать камни — это хамство, — поморщился Славка Кулеш. — Кидать камни по субботам — это религиозное хамство. Какая разница между хамом Ивановым и хамом Абрамовичем? Никакой. Хамство ведет к тотальному насилию, насилие — к фашизму.
— Ты думаешь, в Израиле возможен фашизм? — с сомнением в голосе спросил Вадим Соловьев.
— Везде возможен фашизм, — пожал плечами Славка. — Что, евреи из особого мяса, что ли, сделаны? То же мясо, те же кости, то же дерьмо, что и у других. Все дело в пропорции… Я, знаешь, боюсь хамства. Хамство признает в искусстве только одно: народные пляски. Ну, еще чечетку.
— Я в России был как-то далек от еврейства… — пробормотал Вадим Соловьев. — Мне всегда казалось, что какой-нибудь Ванюха по самой природе немного хамоват, а евреи к хамству как бы и непригодны.
— Мне тоже так казалось, — сказал Славка, слушавший внимательно. — Но ошибаться евреи могут, как ты думаешь? Ну, вот, я и ошибся. А что мы в Москве вообще знали о евреях? Что все евреи хотят поступить в институт, что это в национальном характере народа. А здесь мы очутились посреди народа, как посреди озера, и берегов не видно; неизвестно, куда плыть.
— Ну, понятно, — согласился Вадим. — Один из Москвы приехал, другой из Южной Африки, а третий откуда-нибудь из Марокко или из Ливии.
— Вот-вот! — поддержал Славка Кулеш. — Один, как трактор, прет в университет зубрить математику, а другой считает, что самое главное — это научиться играть в шеш-беш… Сейчас приедем в Бней-Брак — увидишь совсем особых евреев, ты их в России тоже не видал.
Свадебный зал отыскали скоро: спрошенные прохожие, одетые в длинные черные кафтаны, объясняли дорогу обстоятельно и многословно, сочно описывая подорожные приметы и размахивая руками при уточнении направления пути, его поворотов и извивов. Закончив разъяснения, спрошенные делали несколько шагов вслед отъехавшей машине и кричали поздравления в адрес жениха Рудика и его уважаемого отца Мойше Каценеленбогена, торговца битой птицей.
— Все-таки приятно, — сказал Вадим Соловьев, выслушав от бегущего за машиной еврея очередное поздравление. — Незнакомые люди, а вон как поздравляют.
— Рудаков папаша Каценеленбоген из семьи знаменитых раввинов, — объяснил Славка Кулеш, — вот они и поздравляют. Но ты прав, это трогательно.
— Я сейчас подумал, — сказал Вадим Соловьев, — в России у нас никто бы не стал вот так поздравлять: хоть раввин, хоть председатель горсовета. Ну, сморозили бы на худой конец какую-нибудь хреновину… А у этих лица — светлые.
— Так они и радуются! — рассудил Славка Кулеш. — Еврей женится, детки родятся, в хедер пойдут, потом в ешиву. А потом камень засадят тебе в лобовое стекло.
— Ну, может, и не засадят, — предположил Вадим Соловьев. — Ты здесь сколько лет?
— Шесть, — сказал Славка Кулеш. — Я первый год, как приехал, тоже думал, что не засадят. Это как жара: сначала ее, вроде, не замечаешь, а через годика два-три начинаешь с ума от нее сходить. И чем дальше, тем сильней.
— Да, жара, — кивнул головой Вадим. — Что есть, то есть. Но куда ж от нее денешься?
— Куда денешься? — переспросил Славка и колко взглянул на Вадима Соловьева. — Вот в том-то оно и дело! У готтентота какого-нибудь жара тоже в печенках сидит, а он из своего Калахари в Канаду, в холодок, не едет: привык. А нас отсюда и в Канаду, и в Гренландию, и куда хочешь несет: не привыкли. К жаре не привыкли, к армии не привыкли, к черным нашим не привыкли. К русским, видишь ли, смогли привыкнуть, а к марокканцам — ну, никак! Да что там марокканцы! К еврейской власти не можем привыкнуть. Министры наши, правда — дурье, так ведь и в России были бандиты почище наших. Да там нам какое дело было до всех этих Кузькиных-Укропкиных! Ну, сидит где-то там министр — и пускай себе сидит, нам-то что, нам с ним по одной улице не ходить. А здесь вся власть — Рабиновичи, все свои, и нам до них еще какое дело: они дурят, а у нас давление повышается. И еще жара, и армия, и инфляция. Вот еврей и едет в Канаду, смотрит вечером последние известия по телевизору и на стену не лезет от злости: дурит там какой-нибудь Джонсон-Томпсон — ну и пусть, нам-то что. Это ведь их дела, не наши. А наших мы уже наглотались по самую завязку, до смерти не переварить… Вот в том-то и беда, Вадим: мы привыкли жить среди чужих, и привыкли быть чужими. К нам сюда или идеалисты едут, или неудачники. Или вот еще такие, что булыжники к субботе запасают — за границей-то не покидаешь, а в своем отечестве все можно.
— А Каценеленбоген? — спросил Вадим Соловьев.
— Папаша Каценеленбоген может засветить, — подумав, сказал Славка. — Булыжник он, пожалуй, не метнет, хотя силы у него на это хватит: не еврей, а катапульта. Он кинет камушек поменьше, чтоб голову никому не продырявить. Но — кинет.
Папаша Каценеленбоген, большой красивый еврей средних лет, встречал гостей на пороге свадебного зала. Сильные плечи папаши гладко обтягивал черный кафтан муарового шелка, на высокой голове сидела круглая плоская шапка, отороченная лисьим мехом. Мужчин он обнимал за плечи жесткими, как канаты, руками, женщинам, не сгибая прямой спины, с достоинством кивал головой. Рудик в черном костюме, стоя позади отца, выглядел куда менее торжественно. Невесты не было видно — ее держали до поры в особой комнате, с подружками.
— Вот так, — со сдержанной гордостью сказал Славка Кулеш, вводя в зал Вадима Соловьева. — Видал, какие евреи еще сохранились? Так и тянет сказать: «Отец женит сына», а не какое-то там плоское «Рудик женится».
От гула голосов сводчатый зал, разделенный раздвижной стенкой на две равные половины, казался не таким высоким, каким был на самом деле. С изумлением, почти не веря своим глазам, Вадим Соловьев обнаружил на своей половине только мужчин — старых и молодых, в черных кафтанах и белых летних рубашках, в ермолках, шляпах и кепках. Женщин здесь не было вовсе, как будто не им кивал папаша Каценеленбоген у входа в зал.
