Пёс (Роман) - Маркиш Давид Перецович (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
— А там — что? — повернувшись к Славке Кулешу, тихонько спросил Вадим и кивком головы указал на стенку.
— Женщины, — усмехнулся Славка незнанию Вадима Соловьева. — Тут так положено: мужчины отдельно, женщины отдельно. Интересно?
— Н-да… — сказал Вадим Соловьев.
Славка усадил его за круглый, на шесть человек, стол и попросил подержать места, а сам ушел искать знакомых.
— Здесь через пятнадцать минут негде будет даже стоять, — сказал Славка. — Я пойду наших приведу… Ты смотри, весь Бней-Брак сбежался!
Народ прибывал, пройдя через канатные руки папаши Каценеленбогена. Люди, толпясь и кружа по залу, то и дело подходили к столу, и Вадим показывал жестами: нет, нельзя, занято! Вадиму было неловко, что он в такой толчее держит целый стол. Не подымаясь, он тоскливо искал глазами Славку Кулеша.
Старик в жеваной кепке сел, не спросясь, прямо против Вадима Соловьева. Усевшись, он поглядел на Вадима как на знакомого человека и сказал ему на идиш что-то фамильярно-веселое.
— Извините, но я не понимаю, — пробормотал Вадим, не зная, как согнать с места наглого старика.
Тогда старик, не удивившись ничуть, перешел на русский.
— Что вы беспокоитесь, молодой человек, — сказал старик. — Это я должен беспокоиться, что вы меня не понимаете. А я не беспокоюсь.
И, как бы в подтверждение своего спокойствия, старик вытащил из кармана грязного и драного во многих местах пиджака пару розовых сведенных челюстей с ровными белыми зубами и показал их Вадиму Соловьеву.
Вадим потерянно поглядел на протезы, потом на рот старика. Старик с готовностью оттянул пальцами нижнюю губу — его зубы были на месте.
— Вы зубной врач? — с сомнением спросил Вадим, глядя, как старик прячет челюсти обратно в карман.
— Нет, что вы, — сказал старик, вытирая пальцы о штаны, а потом о скатерть. — Я свадебный нищий, это моя профессия. Вы кушайте курицу, я вам советую. Сейчас евреи побегут нести жениха, а мы с вами будем кушать курицу.
Евреи, действительно, повскакали со своих мест и, толкаясь, побежали на лужайку перед залом, и старик удовлетворенно вздохнул. Вадиму не хотелось никуда бежать, ему хотелось посидеть с этим стариком.
На лужайке тем временем началось организованное движение; Вадим видел, как жениха подняли вместе со стулом довольно высоко и бегом, с песнями носили его по траве. Вцепившись в стул, чтобы не упасть, Рудик улыбался смущенно.
Старика происходящее на лужайке нисколько не занимало. Выпростав над столом руки из тесных и коротких рукавов своего пиджачка, он как бы благословлял еду, бормоча себе что-то под нос. Озабоченно переводил он взгляд с блюда с кусками холодной курятины на мощный брус студня, украшенный желтыми яичными пятнышками, на фаршированную рыбу в зыбком желе, на ломтики обжаренных в масле баклажанов. Сделав, наконец, свой выбор, он выхватил из блюда две куриные ноги и одну из них повелительным жестом протянул Вадиму Соловьеву. Уже жуя, он налил себе и Вадиму водки в стаканы для воды и, молча чокнувшись, выпил залпом.
— Я свадебный нищий, — сказал старик, бросая кости под стол и вытирая рот краем скатерти. — Меня знает весь Бней-Брак, нет еврея, который бы меня не знал. И вот я вам говорю: кушайте курицу!
Мельком взглянув на возвращающихся с лужайки гостей, он вдруг снял свою кепку и как бы невзначай накрыл ею блюдо с курятиной. Нащупав сквозь ткань кусок или два, он сгреб кепку в кулак и поднял ее вместе с кусками.
— Бери, бери, — сказал старик, незаметно суя куски в карман, где лежали челюсти. — Это — свадьба, чтобы всем нам было хорошо. Рыбу кушай здесь, а курицу бери с собой. Я тоже когда-то жил в Сибири.
— А зачем они носили жениха? — спросил Вадим Соловьев, чувствуя себя свободней после выпитой водки.
— Так полагается, — сказал старик. — Ты студент? Кушай студень.
Деловито проглотив ломоть студня, старик взглянул на часы и поднялся на ноги.
— Я иду, — сказал старик. — У меня сегодня еще одна свадьба, тут, рядом. Пойдешь со мной?
— Я тут с товарищем… — сказал Вадим Соловьев.
— Евреи любят жениться, чтоб они были здоровы, — вздохнул старик и развел руками, и полы его пиджачка широко разошлись. За брючный ремешок старика был засунут маленький, дамский, что ли, наган с никелированным стволиком. На фоне несвежей сорочки рукоять нагана, выложенная перламутром, красиво светилась зеленым, черным и розовым.
Вадим Соловьев, оцепенев, глядел на роскошное оружие свадебного нищего.
— Ну, я иду, — повторил старик. — Ты знаешь, что будет завтра? Так бери курицу домой, вот тебе газетка и заверни.
Заложив руки за спину и выставив вперед острое плечо, старик ввинтился в толпу возвращающихся с лужайки евреев и исчез в ней. И Вадим с сожалением подумал о том, что не успел ничего спросить у этого старика и даже не запомнил толком, как он выглядел. У него, как будто, были яркие голубые глаза под подвижными бровками. Или карие? Один глаз, вроде бы, немного косил. Или вот: что выяснилось, когда он снял свою кепку? Был он плешив или лохмат?
— Странная страна. — пробормотал Вадим, уставясь в почти пустое блюдо на середине стола. — Странная страна…
Славка Кулеш, подойдя с Семой Рубиным, прислушался к этому бормотанию Вадима Соловьева.
— Что? — спросил Славка.
— Да нет, ничего, — сказал Вадим. — Я тут с одним интересным старичком познакомился. Свадебный нищий. Профессионал.
— Не может быть, — сказал Сема Рубин. — Здесь нищих на свадьбу не зовут, это не принято.
— Да он мне сам сказал! — чуть не с обидой возразил Вадим. — Низенький такой или, вернее, среднего роста.
— Едва ли, едва ли… — проговорил Сема Рубин, глядя на наполовину опорожненную бутылку водки. — Что он тебе еще сказал?
— Зубы показывал, — сказал Вадим Соловьев, сознавая, что говорит не то, что хотел бы сказать о старике. — Челюсти.
— Челюсти, говоришь? — переспросил Славка Кулеш. — Какие челюсти?
— Вон Рудик идет фотографироваться, сейчас мы у него спросим, — сказал Сема Рубин.
Рудик шел от стола к столу с фотографом — снимался на память с гостями, для альбома.
— Рудик! — позвал Сема. — Вот Вадим говорит, что видел тут какого-то нищего. Вы разве нищего звали? Есть такая традиция?
— Нет, — сказал Рудик, зорко оглядываясь вокруг. — А где он?
— Он уже ушел, — сказал Вадим Соловьев. — На другую свадьбу пошел.
— Так ведь еще горячего не подавали, — с сомнением в голосе сказал Рудик. — Как он хоть выглядел?
— Да так… — сказал Вадим Соловьев, мучительно припоминая, как выглядел старик. — В кепке…
— У нас тут есть один нищий, но он, во-первых, всегда в шляпе ходит, а во-вторых, он тоже не приходил, — сказал Рудик. — Так что не может этого быть.
— Ну, не может, и не может, — сказал Славка Кулеш. — Все мы, в конце концов, нищие. Давайте лучше выпьем.
— Черт знает, что такое, — сказал Вадим Соловьев. — Вот здесь он сидел, ел курицу.
— Ну, может, тебе показалось, — примирительно сказал Сема Рубин. — За тебя, Рудик!
Свадьба, к его собственному удивлению, понравилась Вадиму Соловьеву. Было в ней что-то обязательное, вязкое, цепко и крепко хватающее и держащее — как сама история еврейского народа, с которой Вадим познакомился недавно по скучной книжке какого-то профессора. Слушая не совсем веселую свадебную музыку, глядя, как евреи, выпив водки, плясали с поднятыми руками — Вадим Соловьев с тревожным удовольствием ощущал себя почти евреем.
По дороге в Кфар-Ям, подпрыгивая рядом со Славкой Кулешом на неудобном спортивном сиденье, Вадим Соловьев думал над тем, кем бы он хотел быть: папашей Каценеленбогеном или свадебным нищим. Он думал, задремывал, просыпался от очередного толчка и снова представлял себя то на месте старика, то на месте папаши, и никак не мог выбрать. Но Рудиком на свадьбе он быть не хотел.
— Приехали! — сказал Славка Кулеш, подруливая к мраморной завалинке. — Я, знаешь, сам чуть не заснул: чуток, все же, перебрали. Будь у меня рессоры получше, обязательно заснул бы.
