Трилогия о Мирьям (Маленькие люди. Колодезное зеркало. Старые дети) - Бээкман Эмэ Артуровна (книги TXT) 📗
Но так как белье еще не развешано, то свое можно взять. Мирьям соскакивает с крыльца, выбирает самое пыльное место и бредет, шаркая ногами. Какая прелесть! Мелкий-премелкий песок. Мельчайшие песчинки щекочут меж пальцами, и пыль поднимается столбом до второго этажа.
раздался у садовой калитки радостный голос.
Дядя Рууди! Так рано?
— Ты куда собрался, дядя Рууди? — спрашивает Мирьям; ее приводит в замешательство его темный костюм, белая рубашка и напомаженные брильянтином волосы. Правда, тросточку дядя Рууди по обыкновению вертит между пальцами совсем по-будничному.
— Тсс! — На лице Рууди появляется таинственное выражение. — Я скажу тебе, если только бабушке не проболтаешься!
— А когда я раньше… — обижается Мирьям.
— Знаю, знаю. — Рууди спешит исправить дело.
— Ну? — не терпится Мирьям.
— Я иду на бой быков!
— На бой быков?.. — тянет Мирьям и подозрительно смотрит на Рууди.
— Бык во дворце, — шепчет заговорщически дядя Рууди и оглядывается, не услышал ли кто их разговора.
Мирьям подбегает к дяде Рууди и с чувством превосходства говорит:
— Это только в сказках быки бывают во дворцах!
— По крайней мере один раз в сто лет все вещи переворачиваются с ног на голову.
При этом глаза у дяди Рууди совершенно серьезные. Мирьям удивляется.
Вот и пойми ты этого Рууди! Взял и ушел. Вертит в руках тросточку и насвистывает весело себе под нос свою песенку:
Мирьям идет следом за ним до ворот и размышляет: то дядя Рууди больной, то он кажется совсем здоровым, как сегодня. То поет веселую песню, а сам грустный, сегодня же песня грустная, а сам, наоборот, веселый. Бывает, говорит одну только правду, а другой раз, как вот сегодня, чудит.
Она вздыхает. С извозчихой куда проще. Та сразу выскажет все, что думает. Не смей пылить, белье сохнет — и точка. Коротко и ясно. Но нестерпимо скучно.
Не смей — и все тут.
Мирьям стоит у калитки, смотрит вслед Рууди, который все удаляется и наконец сворачивает на Освальдовскую улицу. Вот он и пропал. А как хотелось бы у него повыспрашивать о разной разности. Как тогда у тряпичника, который тоже свернул со своей грохочущей тележкой на улицу Освальдовскую. Мирьям никак не может забыть того тряпичника, что уже тысячу лет бродит по земле и так похож на дедушку. Увидеть бы его еще хоть разок! Мирьям так ждет его, что иногда ей кажется, будто она слышит дребезжащий стариковский голос:
— Тря-я-пки, ко-ости, ста-а-рое же-ле-е-зо!
Выбежит на улицу — и никого. В таких случаях она утешает себя: мне это только показалось, что кричал тряпичник. Но Мирьям даже гордится, что ей иногда что-то кажется. Есть над чем поломать голову. А то все было бы такое будничное. Осталась бы лишь забота о деньгах, и забота о том, чтобы найти отцу работу, и еще десять других разных забот. Одна заботно-заботная забота, которая изо дня в день изводила бы ее, подобно той страшной змее, что появлялась перед глазами в тех давнишних снах и нагоняла бесконечный страх. Не пришлось бы ни посмеяться, ни побаловаться, ни погрустить, ни порадоваться — остался бы один только страх!
А сейчас ее никакой страх не угнетал, беззаботно подпрыгивая, она направилась от калитки во двор, напевая новую дядину песню:
Мирьям! — крикнула мама из открытого окна спальни.
Ну вот, — хмуро просопела Мирьям, потому что в маминых словах она услышала знакомые нотки все той же заботы о деньгах. Все-таки надо было дать деру. «Надо! Надо!» — выговаривала она себе в мыслях, но спасения не было, пришлось плестись домой. Потому что с мамой все равно что с извозчихой: раз приказала, то приходится выполнять. Ясно и просто. А не выполнишь — в ответе будет место, что у человека ниже пояса! И все! Мама— другой человек, совсем не то, что дядя Рууди и тряпичник, она всегда говорит понятными словами: сделай то, будь такой-то, или что деньги кончились, и есть нечего, и работы нет. Мама заботный человек.
— Марш к бабушке, — приказала мама, едва Мирьям вошла в комнату.
— А чего мне там? — Мирьям делает невинное лицо.
— Попроси у бабушки денег.
— Ах вот что! — кивает она и начинает медленно расчесывать волосы.
— Сходить в город, посмотреть, что ли… — говорит себе под нос отец.
— На бой быков? — спрашивает Мирьям, забывшись.
— Что? — изумляется мама такому вопросу.
Отец принимает слова дочери за шутку и начинает громко смеяться.
Мама пожимает плечами и принимается накачивать примус.
— Что ты тянешь? — сердится она, взглянув на дочку, которая все еще расчесывается.
— Непричесанным побирушкам ничего не подают, — замечает Мирьям.
— Боже мой! — восклицает мама. — С ума сойду! Сейчас же иди или получишь по голому месту!
— Знаю, — с холодным спокойствием произносит Мирьям и тянется к ручке двери.
— Опять прислали! Бедный ребенок! — завидев внучку, восклицает бабушка. Она роется в ридикюле с длинной ручкой, затем протягивает несколько крон. Мирьям судорожно сжимает холодные монеты вспотевшей рукой и собирается уходить.
— Постой, — требует бабушка, которая сегодня кажется взбудораженной и нетерпеливой.
— Да?
— Скажи, Мирьям, кем ты хочешь стать?
Мирьям растерялась. Что это — серьезно или бабушка просто хочет посмеяться? Сегодня все люди какие-то странные…
Бабушка усаживается на софу, обитую красным плюшем, как раз под чучелом совы, которая однажды выпала из рук Мирьям и разбилась, а потом ее отремонтировали или, может, вообще заменили новой, кто ее знает. Эти мертвые птицы — все на одно лицо.
— Ну? — Бабушка серьезная, и Мирьям чувствует, что дурачиться нельзя.
— Буду выращивать цветы и помидоры. Как дедушка. Ну, буду садовником, — одним махом выпаливает Мирьям.
Бабушка вскидывает брови:
— Ты все еще не забыла дедушку?
— Нет.
Бабушка поднимается, подходит к окну и говорит:
— Сад весь зарос.
— Ага, — виновато выдавливает Мирьям.
Бабушка снова садится на софу, барабанит пальцами по столу и спрашивает:
— Когда я умру, ты тоже будешь вспоминать меня, как дедушку?
— Не знаю, ты же никогда мертвой не была.
— Ты все еще ребенок, — вздыхает бабушка.
Мирьям только сопит.
— А ты королевой красоты не хотела бы стать? — допытывается бабушка. — Я вот была. Во всем пригороде не сыскалось ног красивей, чем у меня!
Мирьям разглядывает бабушкины голени с толстыми извивающимися жилами и не знает что сказать.
— У меня очень маленький нос, — нехотя замечает она и добавляет, поднимая подол платья: — И колени тоже всегда исцарапаны и в цыпках.
— Да-да! — печально замечает бабушка. — Если это и дальше так пойдет, то придется моим бедным деткам и внучкам землю копать да надрываться! А мы-то с дедушкой горбы гнули, чтобы вам легче жилось. Бог ты мой, боже!
— А что это? — заинтересовавшись, спрашивает Мирьям.
Это — если красные придут к власти! — выкладывает бабушка свое горе.
— Красные русские, что ли? — допытывается Мирьям.
— Красные русские и красные эстонцы, — бабушка своим ответом прерывает девочкины мысли.
— А разве красные эстонцы тоже есть?
— Есть, — бабушка бессильно разводит руками.
— А кто?
Поди знай — да хоть тот же отец твоего друга Пээтера! — в ярости бросает бабушка. — Хотят нас голыми пустить по миру! Ах, маленькие людишки!..
Девочке хочется тут же побежать и посмотреть на Пээтерова отца (которого, правда, обычно никогда не бывает дома, — он служит на торговом пароходе матросом); однако бабушкин взгляд приковывает внучку к месту.
