Трудная любовь - Давыдычев Лев Иванович (читать хорошую книгу полностью txt) 📗
Валентин имел право любить по-земному, потому что преклонение перед женщиной, перед женской красотой всегда соединялось в нем с глубоким, идущим от сердца уважением. Он ясно помнил, как родилось в нем это мужское уважение, успокоившее душу.
Началось с того, что в художественной галерее он стал подолгу задерживаться у картин и статуй, мимо которых раньше проходил с деланно равнодушным видом или рассматривал тайком, как недозволенное. Теперь он спокойно и сосредоточенно разглядывал прекрасные линии человеческого тела и думал, почему же уходит из искусства эта целомудренная, радующая сердце красота? Что люди нашли в ней плохого?
И неприятная мысль приходила в голову: а вдруг только статуи и картины будят во мне хорошее? Встречу живую и уже не буду таким?
Случилось это в пионерском лагере, где Валентин работал вожатым. Вечером, когда уставшие за день ребята засыпали, в красном уголке собирались взрослые. Валентин всегда с мальчишеским обожанием следил за врачом Пожарской. Ее яркая восточная красота смущала Валентина, заставляла непонятно отчего краснеть и в то же время рядом с ней он ощущал непрестанную радость.
Однажды Пожарская не пришла, и Валентин, словно ему чего-то недоставало, посидел, погрустил и побрел к реке. Лагерный лес слился с теплой темнотой, и было приятно вот так бесцельно идти и ни о чем не думать. Выйдя на прибрежную горку, он отпрянул назад и спрятался за ствол ели.
Внизу, у воды, стояла Пожарская, прямая, стройная, закинув руки за голову. Он видел ее всю. Понимал, что надо уйти. И не уходил. Женщина медленно вошла в реку, бросилась вперед и поплыла.
Обратно Валентин шел медленно. Спать не хотелось. Было радостно думать, что он убедился в своей правоте: в отношениях с женщиной все может быть чистым и возвышенным. Важно любить, остальное — приложится.
Чувства существуют не сами по себе, они питаются жизнью, как дерево питается соками земли. Измельчает жизнь, и любовь останется без пищи, угаснет. И, наоборот, когда чувства крепнут, растут, стыдно быть маленьким человеком.
С особой силой ощущал он это, думая об Ольге.
Чем дальше он был от нее, чем безрадостнее становились мысли, тем увереннее он думал о том, что рано или поздно будет счастлив. И только с Ольгой.
В конце концов он пришел к выводу, что надо ехать туда, где она живет, а там видно будет.
Долго ли собраться в путь двадцатишестилетнему холостяку, у которого почти нет вещей, у которого неуживчивый характер, которому надоело ругаться с редактором из-за каждой запятой?
Ему не привыкать жить в неуютных номерах, самому готовить обеды и стирать белье. Студенческое общежитие научило всему.
Валентин включил чайник, накрыл на стол и сказал себе: «Не ной».
ГЛАВА ВТОРАЯ
Лариса не поспевала за шедшим впереди Олегом. Отстань она, остановись, он не заметит, не обернется. Она тяжело дышала сквозь стиснутые зубы, слабела с каждым шагом и не могла поднять руки, чтобы придерживать муфту. Показалось, что кости стали мягкими и гнутся. Муфта упала. Лариса с трудом выпрямила подкосившиеся ноги.
К горлу подступила тошнота. Лариса, закинув голову назад, старалась не дышать. Олег что-то говорил, она не могла разобрать слов, и оттого, что голос его был тревожным, растерянным, она повеселела. Олик рядом — значит, все хорошо… Все равно, хорошо… хотя и не хорошо. Очень хорошо. Замечательно.
Думать было больно. Она подняла голову и увидела Олега. «До чего нелепо! — промелькнула ясная мысль. — У него ужасное настроение, а тут еще я с глупым обмороком!»
Силы возвращались к ней. Держась за стену и опираясь на руку Олега, она сделала несколько шагов, пошатнулась, но не остановилась. Октябрьский ветер, летящий с реки, продувал улицу, как трубу.
— Какой чудесный ветер, — проговорила Лариса. — Взлететь хочется.
Но что случилось? Наверное, это от волнения, усталости и голода: ведь она не обедала; до летучки отвечала на письма юнкоров, а вот вычитать ответы после машинки не смогла. Строчки прыгали перед глазами. Она сжимала голову руками, терла лоб. После летучки, на которой выступил Максимов, она почувствовала себя еще хуже, хотелось увидеть Олега, а он не появлялся.
Вечером ее вызвал Полуяров, усадил на диван рядом с собой и прямо спросил:
— Что у вас с Олегом творится? Нервные бы какие-то оба.
— Что творится? — обиженно ответила Лариса. — Жениться нам пора.
— В каком смысле пора?
— Во всех смыслах, Павел Павлович.
— Я вот почему об этом заговорил, — осторожно сказал Полуяров. — Что бы там с тобой ни случилось, держи себя в руках, пожалуйста. Привыкай. Сгодится на будущее.
Ларисе было неприятно, что посторонний человек обо всем догадался.
— Вам легко говорить, — жалобно произнесла она, — а я растерялась от разных…
— Зря, — Полуяров помолчал и повторил: — Зря… Ты почему, извини за неподходящее выражение, нюни распустила?
Он был прав, и она промолчала.
Только вечером, когда в редакции уже никого не было, Олег зашел и нетвердым шепотом сообщил.
— Иду к шефу. Уточнять меру наказания. Как и следовало ожидать, Максимов пожаловался куда полагается. Шеф испугался и решил кончить дело побыстрее. Я каяться не намерен.
Она провела ласковыми пальцами по его шевелюре, распутала пряди густых русых волос, прошла с ним до кабинета редактора; оставшись одна, упала на диван и, приложившись щекой к холодной клеенке, разрыдалась. Выплакавшись, она ходила по комнате, думая о том, о чем догадывалась только сама, о чем пока никто не знал.
Когда Олег вышел от Копытова, у него было усталое, безучастное лицо, и она сразу поняла: плохо. А по дороге домой Лариса убедилась, что ее подозрения. оправдались, и от этого зашагала увереннее, тверже.
Дома она надела синий халатик, вытащила из волос шпильки и стала накрывать на стол. Ей очень хотелось походить на жену. Подав Олегу пепельницу, она замерла, прижавшись к его голове. Ей было страшно и весело, она оттягивала удовольствие порадовать любимого своей новостью. Она разлила чай, посмотрела на хмурившегося Олега и, прищурив темно-синие глаза, проговорила испуганно:
— А ведь мне нельзя много пить.
Олег вопросительно посмотрел на нее. Лариса горячими руками взяла его прохладную руку и приложила к поясу халатика, на живот.
— Вот почему.
Кончик папиросы дрогнул, серый пепел упал на брюки. Олег осторожно высвободил руку, хотел стряхнуть пепел, задел сахарницу, она опрокинулась, и белые кристаллики усыпали пол. «Соль к ссоре, — подумала Лариса, — а сахар?»
Олег встал, и сахар заскрипел у него под ногами.
— Давно? — спросил Олег.
— Не знаю, — задумчиво отозвалась Лариса. — Сегодня узнала… догадалась. Да ты не волнуйся, все еще можно исправить.
— Правда? — Олег шагнул, сахар снова заскрипел под ногами, и он на цыпочках отошел назад.
— Все еще можно исправить, — повторила она. — Не поздно. Но только не так…
— Не пойми меня превратно, — пробормотал Олег. — Дело в том, что сейчас…
— Ясно, — Лариса скривила губы, сказала резко: — Я просить тебя ни о чем не буду. Не бойся.
Она не хотела говорить этого, но слова произнеслись будто сами собой. Закрыв глаза, она продолжала:
— Пока никто не знает его отца, — голос стал твердым. Она бережно расправила складки на халатике. — И если отец не хочет нас… — и вдруг, в одно мгновение поверив в то, что может случиться, она прижалась к Олегу и сквозь слезы прошептала: — Нет, не надо бросать нас! Останься, мы без тебя не можем. Ты сегодня не уходи, ты мне сегодня очень нужен. Тяжело мне. Не уйдешь?
— Ты не знаешь моих родителей, — Олег виновато улыбнулся. — Я не предупредил их…
— А я тогда… помнишь… осталась. И маму не предупредила.
— Только не обижайся, — умоляюще произнес Олег, — у меня земли под ногами нет. На работе, сама знаешь, сплошные неприятности, здесь тоже… неожиданность. Все не так просто, как тебе кажется. И потом, может быть… может быть, ничего и нет?
