Молчание неба (Избранное) - Кожухова Ольга Константиновна (читать книги онлайн бесплатно серию книг txt) 📗
— Шура, милая, что бы со мной ни случилось, верь мне. Я всегда тебе друг! Ты мне веришь? — говорит она торопливо.
— Странный вопрос!
— Жизнь, она любит ставить перед человеком много странных вопросов, — философски замечает Женька. — Ну, до встречи! Желаю удачи!
— Желаю удачи! — отвечаю и я.
Вот где я промахнулась!
Мне бы взять наклониться и поднять с пола упавший квадратик фотографии, и, кто знает, какой краской стыда залилось бы лицо моей давней подруги. А мне стало стыдно — не за себя, за нее. Я ее пожалела…
После госпиталя и прогулок на Шане хорошо наступать!
Наступает весь наш Западный фронт.
Вчера вечером был отдан приказ, и полки генерала Бордятова уже к полуночи были на марше. Они двигались по осклизлым снежным дорогам всю ночь, где вброд, а где вплавь, утопая по пояс в талой воде. Временами накрывал мелкий дождь. По небу брели лохматые тучи. На ухабах колеса пушек утопали в разжиженной глине по ступицы. Визжа, буксовали на пригорках машины. Но все двигалось, шагало и ехало в каком-то отчаянном ожесточении.
В кузове перегруженной полуторки я миную Макашино.
Опершись о кабину машины, я стою на узлах во весь рост и дрожу от дождя и холодного ветра. Серое утро чуть брезжит над лесом, в котором мои товарищи по Старой Елани, окруженные, сражались и погибали. Здесь отстреливалась от фашистов Марьяна. Здесь она на привале, наверное, заходила по щиколотку в коричневую жижу болота, зачерпывала котелком воду и, оборачиваясь назад, кричала Ивану Григорьевичу: «А чай-то прямо с заваркой!»
Я так явственно себе представляю ее, что на миг закрываю глаза.
Я не знаю теперь, где Марьяна, жива ли она.
Дорога поднимается в гору, затем, извиваясь, сползает в долину. Отсюда, с нагруженной машины, мне видны на обочинах чужие подбитые танки с белыми перекрестьями на боках, искореженные снарядами, с разорванными траками. Вот разрушенная снарядами мельница. Наверное, была вражеским наблюдательным пунктом. Вот черные трубы сожженных деревень. А на самой обочине дороги сложенные штабелями круглые, словно хлебы, немецкие противотанковые мины и надписи на фанере: «Minensperre». И опять: «Minensperre». [8]
Ничего, мы прошли и по минным полям!
Длинной лентой движутся грузовые машины, фурманки с поклажей, пушки на конной и механической тяге, полковые кухни, бойцы в серых шинелях с ручными пулеметами и ПТР на плечах.
Впереди, за перелеском, что-то грохнуло глухо, тяжело, потом еще раз, и еще, и все чаще и чаще. Кажется, там притопывают какие-то веселые работнички — перед тем как ударить, — а потом бьют с размаху, приседая и ухая, — и что-то взрывается так, что глохнет в ушах.
Прямо над моей головой просвистели штурмовики. Они тоже туда.
Потом, прижимая людей и повозки к обочине, обдавая идущих запахом масла и нагретым, вонючим воздухом из жалюзи охлаждения, со мной поравнялись замасленные «тридцатьчетверки».
Танки заполняют долину своим низким, грохочущим рокотом.
Несмотря на то что они идут на большой скорости, они все никак не могут нас обогнать — всю эту скрипучую, неповоротливую разноголосицу шлепающей по размякшей дороге пехоты. И так долго их гусеницы и наши колеса вертятся рядом, в такт, в лад, на расстоянии всего лишь ладони друг от друга, что все веселей и веселей начинают переглядываться и смеяться те, кто идет, и те, кто едет.
И вдруг танки разом свернули с дороги в кювет и пошли прямо полем.
Какой-то майор, попросившийся, чтобы мы его подвезли до переднего края, рассказывает:
— Сейчас танки, да! Есть на что поглядеть! А прошлый год как воевали? Был со мной такой случай. Приходят ко мне в полк два хлопца, танкисты, и говорят: так и так, мол, мы — приданные средства. Давайте, мол, выкладывайте, где и какая атака. Ну, я им объясняю свою обстановку. Говорю: «Хлопцы, я буду жать изо всех своих сил, но и вы не робейте. Надо крепче их жать!» Ну, все правильно, договорились. Они спрятали карты в планшет — и по коням, айда! Смотрю, — продолжает майор, разглядывая пробегающие мимо поля, — дело у нас как-то сразу уже не заладилось. Батальоны без поддержки огнем залегли — и скорее назад, на исходные, на полусогнутых. Бултых река в воду, аминь пирогам! А у пушчонок снарядов нема. И ни мин, ни гранат. И танки мои куда-то позадевались. Прибегает их командир — и ко мне: «Ты что же это? Так и так! Твои стрелкачи тикают, только пятки сверкают». А я посмотрел на него и говорю: «А твои танки где?» — «Как где? Маневрируют…» — «Ну вот, говорю, и пехота моя ма-не-ври-ру-ет!»
Майор весело поднял указательный палец, рисуя, как все это у него замечательно происходило.
— Так мы с ним по-хорошему и расстались!
Он вздыхает, глядя на прущие полем танки, говорит:
— Сейчас хорошо! А тогда…
Глава четвертая
Зимы, весны — и снова лето с меловыми вавилонами облаков над тихой речушкой. Ночной поиск. Томительное сидение в обороне, когда неизвестно, кто от кого в данный момент обороняется: мы от немцев или немцы от нас.
Чувство жара в груди, когда по белой росистой траве, оставляя позади себя темные полосы, проползают разведчики, и жемчужные венчики ромашек качаются перед ними на уровне глаз. Влажный запах болотной травы, раздавленной локтем, зеленая сукровица болиголова. И во мраке ленивый затейливый разговор:
— Когда дурак умным бывает?
— Когда молчит.
— Правильно. Мудрая у тебя башка…
— А ты думал, дурная?
— Хорошо. Отгадай: летят гуськи, дубовы носки, говорят: «То-то ты, то-то ты!» Что такое?
— А это скрипун шестиствольный играет!
— Молодец! Ставлю тебе пять с плюсом.
— Ты мне лучше пол-литра поставь! С тобой же вместе и разопьем.
Это наш разведчик Семен Курсанов со своим помкомвзвода дурачится перед выходом на задание.
Где-то все далеко позади: медсанбат, строительство армейской дороги, краткосрочные курсы, дом отдыха.
Я на дне окопа читаю письмо от Алешки, его только что мне принесли. Осторожно подсвечиваю себе карманным фонариком.
Он пишет:
«Здравствуй, сестренка!
Вчера получил свежий номер армейской газеты, разворачиваю его, а в нем твой портрет. Очень рад за тебя! Поздравляю! Приятно узнать, что ты жива и здорова и что находишься по соседству, где-то рядом со мной. По крайней мере, так я понял из этой заметки, в которой написано про тебя.
После дома отдыха я немного хандрил. Стыдно сказать, но мучило какое-то мрачное предчувствие. Ты же знаешь, как много гибнет людей после отдыха, побывавших в тылу. Вот мне и не хотелось подставлять свою глупую голову.
Сейчас я командир пулеметной роты. Мой комбат — небезызвестный тебе Сергей Улаев. Мы с ним как-то разговорились: он спрашивал, где я отдыхал, кого видел. Ну я и сказал ему про тебя. С тех пор мы при встречах широко улыбаемся друг другу: как же, как же, оба знаем одного старшего лейтенантика в юбке!
А вчера мы с ним вместе выпили. И вот по какому поводу. Мне исполнилось двадцать два. Представляешь? Фигура! „Как мало прожито, как много пережито!“ А?
Ну, мы, конечно, с ним устроили сабантуй.
Позвали ребят из штаба полка и своих пулеметчиков. И ты можешь представить, штабники принесли целый торт! Даже с розочками из крема. Где достали, никто не может понять. И цветы — колючий, из репейников, веник.
Чай пили некипяченый; дрова были сырые, никто не хотел их сидеть раздувать. Потом танцевали. Я был по очереди то „кавалером“, то „дамой“. Потом общими усилиями наводили порядок. Цветами подмели наш блиндаж. Котелки вымыли в луже у входа. Единственно, чего не хватало, это нежного сестринского письма от тебя. А так — праздник, феерия, честное слово!..
Будь здорова, пиши мне. Твой братец Алешка».
Я дочитываю и долго сижу, размышляя во тьме. Мой братец Алешка! Поначалу я как-то не обратила внимания на его странную фразу, а сейчас снова включаю фонарик, перечитываю опять: «Ты же знаешь, как много гибнет людей после отдыха, побывавших в тылу».
