Жить, чтобы рассказывать о жизни - Маркес Габриэль Гарсиа (смотреть онлайн бесплатно книга txt) 📗

Луис Алехандро Веласко в действительности был подчинен железному обязательству, которое ему мешало передвигаться и выражаться свободно, даже после того как его перевезли в дом его родителей в Боготе. Любой технический или политический аспект для нас умело решал лейтенант фрегаты Гильермо Фонсека, который с элегантной задушевностью обходил основные сведения о главном, что нас тогда интересовало, что же произошло на самом деле. Только чтобы выиграть время, я написал ряд обстоятельных заметок о возвращении пострадавшего в дом его родителей, когда его сопровождающие в военной форме запретили мне однажды говорить с ним, в то время как разрешили ему пресное интервью для местной радиостанции. Тогда стало очевидно, что мы находимся в руках специалистов в официальном искусстве искажать факты, и впервые меня потрясла мысль, что от общественного мнения было спрятано нечто самое важное о катастрофе. Больше, чем подозрение, я помню это как предзнаменование.

Это был март холодных ветров, и пыльная изморось увеличивала груз моих мучений. Прежде чем, подавленным неудачей, зайти в редакцию, я укрылся в соседней гостинице «Континенталь» и заказал двойную порцию выпивки за стойкой безлюдного бара.

— Тот, кто пьет один, умрет один.

— Бог да услышит тебя, красавица, — ответил я, ни жив ни мертв, убежденный, что это была Мартина Фонсека.

Голос оставил в воздухе след теплых гардений, но это была не она. Я увидел ее выходящей через вращающуюся дверь и удаляющуюся по проспекту под своим незабываемым желтым зонтом, мокрым от измороси. После второй порции выпивки я тоже пошел по проспекту и появился в редакции, поставленный на ноги двумя первыми рюмками. Гильермо Кано увидел, как я вхожу, и весело крикнул всем:

— Так, посмотрим, какую утку нам несет выдающийся Габо!

Я ему ответил правдиво:

— Ничего, кроме мертвой рыбы.

Тогда я понял, что жестокие насмешники пожалели меня, когда увидели, как я проходил, молча волоча промокшее до нитки пальто, ни у кого не хватило духу привычно насмехаться надо мной.

Луис Алехандро Веласко продолжал наслаждаться своей умеренной славой. Его наставники не только разрешали, но и покровительствовали любому роду рекламных извращений. Он получил пятьсот долларов и новые часы за то, что рассказал по радио правду о том, что его часы перенесли суровую непогоду. Завод, изготовитель его теннисных ботинок, заплатил ему тысячу долларов за рассказ о том, что его ботинки были такими крепкими, что их не удалось испортить, даже когда он пробовал их жевать. В один и тот же день он произнес патриотическую речь, позволил поцеловать себя королеве красоты и показал себя сиротам как пример патриотической морали. Я начал забывать памятный день, когда Гильермо Кано объявил мне, что моряк находится у него в кабинете, готовый подписать договор, чтобы рассказать полностью о своем приключении. Я почувствовал себя оскорбленным.

— Это уже не мертвая рыба, а гнилая, — бросил я ему.

В первый и единственный раз я отказался делать для газеты что-то, что было моим долгом. Гильермо Кано смирился с реальностью и отослал потерпевшего без объяснений. Позже он мне рассказал, что, проводив его в своем кабинете, он начал размышлять и не смог объяснить себе самому то, что только что сделал. Тогда он приказал привратнику, чтобы тот вернул пострадавшего, и позвонил мне по телефону с окончательным сообщением о том, что купил эксклюзивные права на полный рассказ моряка.

Это было не в первый раз и, несомненно, не в последний, когда Гильермо упорствовал в безнадежном случае, его рассудок брал верх над эмоциями. Подавленный, я сообщил ему, но в самой мягкой из возможных манер, что я сделаю репортаж только из-за рабочего повиновения, но я не поставлю там свою подпись. Не подумав о том, что решение было случайным, но точным для репортажа, поскольку меня заставили рассказать его от лица главного героя в его собственном стиле, с его личными размышлениями и подписанный его именем. Так я себя уберег от крушения на твердой земле. То есть это должен был быть монолог одинокого моряка, попавшего в экстраординарную жизненную ситуацию. Решение было великолепным, потому что Веласко оказался человеком толковым, восприимчивым, с хорошим образованием и чувством юмора в нужном месте и в нужное время. И все это, к счастью, было подчинено стойкому характеру.

Интервью длилось в течение трех полных и изнурительных недель, и я его сделал, заранее зная, что оно не должно было быть опубликовано без обработки, а взято, чтобы быть приготовленным в другой кастрюле: репортажем. Интервью я начал несколько неискренне, стараясь ввести пострадавшего в противоречия, чтобы открыть утаенную им правду, но вскоре я убедился, что у него нет тайны. Мне не приходилось его к чему-то принуждать. Я чувствовал себя идущим по лугам и свободно собирающим любые цветы. Веласко приходил ровно в три часа дня к моему письменному столу в редакции, мы просматривали предыдущие записи и продолжали в линейном порядке. Каждую часть, что он мне рассказывал, я записывал ночью, и она печаталась на следующий день. Было бы намного проще и надежнее описать сначала приключение целиком и публиковать его уже проверенным и со всеми серьезно проверенными деталями. Но не было времени. Тема теряла актуальность каждую минуту, и любое другое шумное сообщение могло перекрыть ее.

Мы не использовали магнитофон. Они были только что изобретены, и лучшие были такими же большими и тяжелыми, как печатные машинки, и магнитная пленка путалась как сладость из ангельского волоса. Только запись была подвигом. Даже сегодня мы знаем, что магнитофоны очень полезны для воспоминаний, но никогда не надо забывать о выражении лица интервьюируемого, которое может сказать больше, чем его голос, и даже противоположное голосу.

Я вынужден был смириться с рутинным способом записи в школьных тетрадях, но благодаря этому я верю, что не потерял ни одного слова, ни одного нюанса разговора и мог проникать в тему лучше с каждым шагом. Два первых дня были трудными, потому что пострадавший захотел рассказать все сразу. Тем не менее вскоре он выучился благодаря порядку и доступности моих вопросов и прежде всего благодаря своему собственному чутью рассказчика и своей врожденной легкости схватывать на лету секреты любого ремесла.

Чтобы настроить читателя, прежде чем бросить его в воду, мы решили начать рассказ с последних дней моряка в Мобиле. А заканчивать его мы договорились не моментом вступления на твердую землю, а возвращением в Картахену, где его бурно приветствовали толпы народа, что было заключительной точкой, после которой читатели могли вернуться к событиям и уже внимательнее проследить за их ходом. Это нам давало четырнадцать частей, чтобы поддерживать читателей в ожидании следующего номера в течение двух недель.

Первая была опубликована 5 апреля 1955 года. Выпуск «Эль Эспектадора», продвинутый объявлениями по радио, разошелся за несколько часов. Узел конфликта завязался на третий день, когда мы решили открыть настоящую причину катастрофы, которой согласно официальной версии была гроза. В поисках большей ясности я попросил Веласко рассказать со всеми деталями. Он был уже настолько приучен к нашему обычному методу, что я различил в его глазах озорной блеск, прежде чем он ответил мне:

— Проблема в том, что не было грозы.

А были — уточнил он — примерно двадцатичасовые штормовые ветра, обычные для региона в то время года, которые не были учтены ответственными за экспедицию. Экипаж, прежде чем выйти в открытое море, получил наконец по несколько задержанных жалований, которые потратил в последние часы на разную бытовую технику, чтобы привезти ее домой. В таких количествах, что весь эсминец был заполнен. Матросы привязали к палубе самые большие ящики: холодильники, электрические стиральные машинки, кухонные плиты. Запрещенный груз на военном корабле занял почти все жизненное пространство палубы. Возможно, им показалось, что во время поездки неофициального характера, менее четырех дней и с великолепными прогнозами погоды, не надо было обращаться с грузом с особым вниманием. Сколько раз другие делали так, и ничего не происходило!.. К всеобщему несчастью, ветра, едва сильнее, чем объявленные, вызвали волнение моря под великолепным солнцем и накренили корабль намного больше, чем ожидалось, и порвали тросы плохо распределенного груза. Не будь корабль таким ходким, как «Кальдас», он мог бы потонуть, но в данном случае только восемь моряков, стоявших на карауле на палубе, прыгнули за борт. Таким образом, главной причиной происшествия была не гроза, как настаивали официальные источники с первого же дня, а то, что Веласко заявил в своем репортаже: перегрузка бытовой техникой, плохо упакованной на военном корабле.