Жить, чтобы рассказывать о жизни - Маркес Габриэль Гарсиа (смотреть онлайн бесплатно книга txt) 📗

Накануне полета управляющий агентства путешествий громко объявлял передо мной название каждого документа по мере того, как выкладывал их на письменном столе, чтобы их не смешать: удостоверение личности, военный билет, расписки об уплате налогов с налоговым органом и справки о вакцинации против оспы и желтой лихорадки. В конце он попросил у меня дополнительного вознаграждения для тощего парня, который дважды привился за меня, как прививался ежедневно по два раза в течение многих лет для торопящихся клиентов.

Я прибыл в Женеву как раз вовремя на торжественное открытие конференции, в котором принимали участие Эйзенхауэр, Булганин, Идеи и Фор, которое проводилось только на испанском языке, без командировочных на гостиницу третьего класса, но хорошо защищенный моими банковскими запасами. Возвращение планировалось примерно через пять недель, но я не знаю, благодаря какому редкому предчувствию я разделил между друзьями все, что было моим в квартире, включая изумительную библиотеку по кино, которая собиралась на протяжении двух лет по консультации Альваро Сепеды и Луиса Висенса.

Поэт Хорхе Гайтан Дуран приехал попрощаться, когда я рвал ненужные бумаги, и с любопытством проверил корзину с мусором, в предчувствии найти там что-то, могущее пригодиться для его журнала. Он извлек три или четыре листа, порванных посередине, и прочитал их с трудом, пока собирал их как головоломку на письменном столе. Спросил меня, откуда они взялись, я ответил, что это из «Монолога Исабели, которая смотрит на дождь в Макондо», исключенного из первого черновика «Палой листвы». Я предупредил его, что отрывок не был издан, потому что его опубликовали в «Кронике» и «Магазин Доминикаль» «Эль Эспектадора» под заголовком, данным мной, и с разрешения, данного второпях в лифте, которого я не помню. Для Гайтана Дурана это не имело значения, и он опубликовал рассказ в следующем номере журнала «Мито».

Прощание накануне в доме Гильера Кано было таким бурным, что когда я прибыл в аэропорт, самолет на Картахену уже улетел, где я должен был проспать ближайшую ночь, чтобы попрощаться с семьей. К счастью, я попал на другой, уже в полдень. Я хорошо сделал, потому что домашняя обстановка с последнего раза разрядилась, мои родители, братья и сестры чувствовали себя способными выжить без лодки с веслами, в которой я вскоре буду нуждаться в Европе больше, чем они.

Я приехал в Барранкилью по автомобильной дороге на следующий день очень рано, чтобы улететь парижским рейсом в два часа дня. На автобусной станции Картахены я встретился с Ласидесом, незабвенным привратником Небоскреба, которого не видел с тех пор. Он бросился ко мне с искренними объятиями, слезами на глазах, не зная, что сказать, как обращаться ко мне. После поспешного обмена приветствиями, поскольку его автобус прибывал, а мой уезжал, он мне сказал с воодушевлением, шедшим от всей души:

— То, что не пойму, дон Габриэль, это почему вы мне никогда не говорили, кто вы?..

— Ай, мой дорогой Ласидес, — ответил ему я, страдая больше, чем он, — я не мог сказать этого, потому что сегодня я сам все еще не знаю, кто я.

Через несколько часов в такси, которое везло меня в аэропорт Барранкильи, под неблагодарным небом, прозрачным, как никакое другое в мире, я понял, что находился на проспекте Веинте де Хулио. Поддавшись рефлексу, который был частью моей жизни вот уже пять лет, я посмотрел в сторону дома Мерседес Барчи. И она была там, сидящая, как статуя, у входа в дом, стройная и далекая, одетая по моде того года в зеленое платье с золотыми кружевами, с волосами, подстриженными, как крылья ласточки, и напряженным спокойствием от того, что ждала кого-то, кто должен был прийти. Меня оглушило, что я потеряю ее сейчас навсегда в июльский четверг, в столь ранний час, и на мгновение я подумал остановить такси, чтобы попрощаться, но предпочел не бросать вызов судьбе такой непостоянной и настойчивой, как моя.

В самолете во время полета я был измучен приступами раскаяний. Тогда существовал хороший обычай класть в спинку переднего кресла нечто, что на хорошем романском языке называлось письменным прибором. Лист с золотистой каймой и к нему конверт из льняной бумаги, розовый, кремовый или голубой, и иногда даже ароматизированный. Б моих немногочисленных прошлых поездках я их использовал, чтобы писать прощальные стихи, из которых я делал бумажных голубей и запускал в полет при высадке из самолета. Я выбрал один небесно-голубой и написал мое первое официальное письмо Мерседес, сидящей у входа в свой дом в семь часов утра в зеленом платье невесты без хозяина и с волосами непостоянной ласточки, даже не подозревая, для кого она оделась ранним утром. Я писал другие шутливые записки, сымпровизированные наудачу, и получал только устные, всегда уклончивые ответы при наших случайных встречах. А эта состояла только из пяти строчек официального сообщения о моей поездке. Тем не менее в конце я добавил приписку, которая меня ослепила как молния в полдень в момент, когда я подписывал письмо: «Если я не получу ответа на это письмо в течение одного месяца, я останусь жить в Европе навсегда». Я едва дал себе время, чтобы еще раз подумать об этом, прежде чем бросить письмо в два часа ночи в почтовый ящик разрушенного аэропорта Монтего-Бэй. Уже была пятница. В четверг на следующей неделе, когда я вошел в гостиницу Женевы по истечении еще одного бесполезного дня международных разногласий, я обнаружил письмо с ответом.