Родичи - Липскеров Дмитрий Михайлович (книги полностью бесплатно txt) 📗
– Гений! – услышал Никифор наяву.
– Я знаю, – улыбнулся, нивелируя серьез.
– Такие операции даже в Москве, в ЦИТО, не увидишь!
– Спасибо, – поблагодарил хирург всех, освободился от халата и решил сегодня с медсестрой не спать. Он не хотел смешивать гениальное с обыденностью.
Выйдя в коридор, он увидел каталку с мертво глядящим Арамовым, закричал, что он не Господь Бог, что он не воскрешает, а потому каталку в морг!!!
– К Ахметзянову! – добавил, заходя в уборную.
Там он почему-то расплакался. Слезы лились рекой, он даже подвывал негромко, пока в уборную не явилась любовница-медсестра, не взяла хирургическую голову в объятия и не укачала ее почти до сна.
– Мой дорогой! – приговаривала она. – Мой милый…
Затем произошло то, чего сегодня никак не хотел делать Никифор Боткин. Он совокупился с обыденностью, утеряв ощущение сегодняшнего гениального порыва.
– Как можно! – воскликнул хирург, когда вышел из женского тела пустым.
– Боже мой, в уборной!!!
Он немедленно бросился домой, в свою холостяцкую однокомнатную квартиру, заваленную медицинскими книгами, журналами и проспектами.
В квартире его стошнило.
Он попил воды и уселся на пол, уложив голову на горячую батарею.
Еще час назад Никифор Боткин был уверен, что его руки, проворные пальцы, душа – все это одухотворено тем, что называется талантом, гениальностью в конце концов! После операции он стряхивал пот со лба и жалел сию влагу, уверенный, что и в ней заключен некий эликсир… А сейчас он лежал и дрожал всем телом, ему было стыдно за свою стопроцентную уверенность в своей гениальности, за браваду Божественным даром, который, казалось, улетучился внезапно, оставив тело пустым, а руки никчемными.
Заставь сейчас Никифора повторить сегодняшнюю операцию, он бы не знал даже, как начать. Что эта операция – как обойтись с простым аппендицитом, не приходила картинка!..
Боткин завыл. «Ах, зараза! – всплыло у него в мозгу. – Она украла дар мой! Она!.. Вместе с семенем унесла!!!»
От этого открытия в глазах Никифора поплыли черные рыбки, оставляя такие же черные круги, он взвыл волчарой, затем что было силы стукнулся головой о батарею, повторил удар и, почувствовав, как за ухо стекает горячая кровь, закрыл глаза и принялся ждать смерти. Жить бездарностью Никифор не желал…
Он сидел, уложив руки на пол, ладонями вверх, как будто вены взрезал, и представлялась ему рана на голове, из которой, пульсируя, вытекает кровь… А еще ему представилось, как бы он лечил эту рану. Вероятно, трещина в черепе. Надо обрить голову, если есть осколочки кости, сложить их аккуратно на марлю, поглядеть, не течет ли с кровью мозговое вещество – тогда шансов нет, затем остановить кровепоток, сложить осколочки на клей, если просто трещина – скобочками и все…
На этом месте воображаемой операции в груди у Боткина будто солнцем летним облилось… Он вдруг вскочил, бешено завертел глазами, затем бухнулся на колени и забормотал придуманную тут же молитву:
– Спасибо, Господи! Благодарю Тебя, Ты вернул мне то, что Сам дал!.. – Он уже не отваживался на слово «гениальность», даже не хотел о «таланте» вслух говорить. Они с Господом и так знали, о чем идет речь. – Буду бережлив, Господи, к дару, буду скромен и тих!..
Далее слова к Богу у Никифора истощились, хирург дополз до шкафа, откуда выудил аптечку, схватил банку с перекисью водорода и полил ею голову обильно. Густо зашипело, и Боткин, кривя лицо, перетерпливая боль, наложил повязку шапочкой.
Он выбрался на улицу, поймал такси и прибыл в больницу, которая пустым безмолвствием встречала поздний вечер.
Его чуть было не вышвырнул охранник.
– Да я это, я! – возопил хирург. – Боткин моя фамилия!
Охранник был новым человеком в больнице, Никифора не знал, но фамилия была ему до боли знакома, а потому он незамедлительно пропустил человека с забинтованной головой.
Через три минуты, включив в операционной свет, Никифор вооружился опасной бритвой и обрил голову перед зеркалом. Пряди рыжеватых волос ложились ему под ноги, как будто перья слетали, и Боткин подумал о себе как об ангеле, которого ощипали, как утку. На этой мысли он осекся и попросил прощения у Господа за такое кощунственное сравнение.
– Червь я поганый! – сказал вслух.
Никифору пришлось установить несколько зеркал так, чтобы видеть свой затылок и рану. Он приготовил шприц с анестезией, щипцы, клей и несколько иголок с нитками. Перекрестился.
– Поехали! – произнес хирург Никифор Боткин и вонзил иглу с обезболивающим в лоскут кожи возле раны. – А-а-а!..
Далее все пошло как по маслу.
Через два часа лысую голову Никифора украшал идеально ровный шрам, который хирург залепил пластырем и сошел с операционного стола.
– Я смог! – тихо произнес он в потолок. – Я сделал… – Слезы вновь текли по его физиономии. – Зеркальная операция!.. – Он оглядел свои руки и вознес над вылеченной головой. – Первая в мире!!!
Вокруг по-прежнему стояла выжидательная тишина.
– Спасибо, Господи, за руки Твои! – шептал Боткин. – Спасибо за милость Твою!..
В эту минуту в операционной возникла фигура охранника, который внезапно вспомнил на посту, что Боткин – фамилия великого хирурга, в честь которого названа Боткинская больница в Москве. А в той больнице оперировалась его мать по поводу холецистита.
Мысль охранника работала просто: его обдурили, и в больницу, вверенную ему в защиту, проник некто посторонний, а в свете известных событий в стране этот посторонний мог быть кем угодно. Охранник не боялся, хотя в его распоряжении имелась лишь резиновая дубинка. Но в умелых руках дубинка являла собою грозное ударное оружие.
Мать охранника, перенесшая операцию по поводу холецистита в столице, звала сына Алехой, но никогда Алексеем или Лешенькой, так как облик сына не соответствовал этим именам.
Алеха – самое то, что подходило!
Двухметрового роста, с бычьей шеей, с мощными ногами, с грудью буйвола, он прошел армию десантником и чувствовал в своей голове силу, а в стальных мускулах ум.
Продвигаясь по коридорам больницы, ища самозванца, Алеха все крепче сжимал дубинку, которой умел орудовать виртуозно, так, что его в свое время показывали японскому военному атташе, который от увиденной картины пришел в радостное состояние самурая и подарил Алехе тысячу иен, которые молодой десантник хранил до дембеля. На эти деньги примерный сын решил перестроить дом и дать матери комфорт на старости лет, а потом побывать в столице нашей Родины Москве.
Каково же было изумление парня, когда ему в обменном пункте выдали сто сорок рублей…
Теперь все былое разочарование, вся ненависть к японцам, лишившим Алеху и его мать дома, вдруг устремились на незаконно проникшего в больницу врага.
Прочесывая помещение за помещением, ища самозванца-неприятеля, охранник все больше наливался ненавистью. Она осенним багрянцем стекала от мясистого носа к шее, затем, покрасив мускулистые груди, залила живот и скромный пах, который, собственно, и являлся пусковым механизмом ненависти…
Алеха обнаружил нарушителя в дальней операционной, в тот момент, когда он, лысый, вознес руки над головой и что-то зашептал. Абрек, решил Алеха, подкрадываясь сзади. Ишь, Аллаху своему молится!
Он чуть было не поскользнулся на остриженных рыжеватых волосах и уж тут вполне уразумел, что происходит событие диверсионное, фанатичное, и только он, Алеха, может помешать трагедии. «Взорвет, сука, больницу!» – созрела уверенность, и бывший десантник, опозоренный самураем, вознес дубинку над свежезашитой головой Боткина.
В сей момент Никифор закончил воздавать хвалу Господу и шагнул к умывальнику прибрать волосы. Сей случайный маневр уберег хирурга от сокрушительного удара, нацеленного Алехой абреку в голову.
«Ловкий, зверь! – еще более обозлился десантник. – Ну, я тебя достану!..» С криком «ЙййяяяяН!» он все-таки поймал на кончик дубинки макушку диверсанта и обрушил на нее удар килограммов этак в шестьсот.
