Время и место - Трифонов Юрий Валентинович (читаем книги TXT) 📗
В одной квартире с Плетневыми жила женщина, похожая на сову. Она отворила дверь и спросила, глядя на меня еще более круглым, еще более совиным взором, чем всегда:
– Ты ничего не слышал?
– Где? – спросил я.
– По радио? Только что?
– Нет.
– Говорят, должен выступать товарищ Пронин, из Моссовета. Я уж не знаю, для чего и зачем, но говорят, будет выступать. Ты не слышал?
Женщина стояла на пороге в длинном бумазейном халате, седоватые волосы всклокочены, сплетенные руки она прижимала к груди и хрустела пальцами, а черные глазки перескакивали с одного моего глаза на другой.
– Не слышал? – повторила она.
– Нет, – сказал я.
– А не знаешь, зоомагазин на Арбате открыт?
Я пожал плечами.
– Позавчера был закрыт. Как думаешь, теперь уже не откроют?
– Мы города не видим, – сказал я. – Мы то в казарме, то где-нибудь на складах, на дежурстве.
– Что же нам делать? – воскликнула женщина. – Какое безобразие!
Я сел на сундук в коридоре, ноги мои подгибались, болела спина. Только сейчас я почувствовал боль. Ящики были очень тяжелые. Никогда прежде я не таскал таких тяжелых ящиков, каждый, наверное, пудов пять. Мы брали ящик вдвоем и карабкались по трапу на набережную, переднему было неловко, заднему тяжело. Я чаще всего шел задним, мне казалось, что я сильнее других. Там были ребята из восьмого класса, моложе меня. Почему-то я был совсем спокоен и не понимал всей этой суматохи. Я сказал женщине: не надо впадать в панику, Москву не отдадут. Ни за что не отдадут. Только не надо впадать в панику. Наш ротный Усачев, старый пожарник, сказал, что паника хуже пожара. Пожар можно погасить, а панику, говорит, н е л ь з я.
Женщина сказала, что она в панике из-за рыб. У нее аквариум. И она не знает, что делать. Не может же она уехать, а рыб оставить на съедение кошке. Женщина куда-то метнулась со слабым возгласом: «Безобразие!» Никто из Плетневых не показывался, но я слышал голоса из дальних комнат: голос Ольги Анисимовны и тонкий, высокий Олин. Они спорили о чем-то. Я все еще сидел на сундуке, когда Оля выскочила из комнаты, помчалась к выходу и, увидев меня, без удивления, без «здравствуйте» крикнула:
– Я бегу на второй этаж! Отдавать Кузьку! – Кот был прижат к груди. Светлые пышные Олины волосы мелькнули секундно – вдруг я увидел ту нестерпимую ночь, когда я ждал ее на веранде до двух ночи. Она пришла молчаливая, продрогшая, чужая, тут же легла и заснула мертвым сном. И я всю ночь мучился: «Неужели так можно? Так делают? И все это в порядке вещей?»
– Бабушка велела мне зайти... – пробормотал я Оле в спину.
– Сейчас вернусь! – крикнула Оля с лестницы.
Я вошел в комнату, где все было сдвинуто, вещи стояли косо, разбросанно, посуда лежала на диване, белье на столе. Ольга Анисимовна кидала на пол из шкафа платья, громоздя кучей. Я поздоровался и сказал, что бабушка прислала меня помогать: что-нибудь связать, отнести, вынуть, достать, погрузить, сломать, отнять у соседей и так далее. Наверное, тон был дурацкий, потому что Ольга Анисимовна посмотрела удивленно. И сказала: «Спасибо, спасибо! Вот и Маркуша обещал зайти, но мы сами не знаем, какая нам нужна помощь». Маркуша был двоюродный Олин брат. Мне он не очень нравился. Он был крикун, толстый, шумливый и нечист на руку по части книг. Это я знал точно. Говорила сама Оля: книгу, которая ему нужна, он мог просто стибрить и унести. Было холодно, пахло горелой бумагой. Гораздо холодней, чем в нашей квартире, где, впрочем, я не был несколько дней. На верхнем этаже бегали, стучали, слышались громкие голоса, потолок дрожал от тяжелых ударов. Ольга Анисимовна, сидя на куче платьев, вздрагивала от каждого такого удара.
– Боже мой, вчера целый день, сегодня колотят... То ли расшибают что-то, то ли сколачивают... Ящики, что ли...
Наверху грохнула дверь. Топот на лестнице. Ольга Анисимовна смотрела на мать, сидевшую в кресле возле окна, а Елизавета Гавриловна глядела на меня прозрачным выпуклым глазом. Ее лицо с желтым костяным лбом было так туго обтянуто кожей, что казалось неживым.
– Мама, вот и Андрюша пришел помогать нам, – сказала Ольга Анисимовна. – И Нюта звонила, тоже предлагает помощь. Все нам сочувствуют и уверены, что мы уезжаем. Давай собираться, мамочка. А? Давай? Уедем ненадолго, на месяц, полтора, может быть, два, вернемся к Новому году. А? Мамочка?
Костяное лицо не выражало никакого ответа.
– Все не может решиться, – объяснила Ольга Анисимовна, кивая на мать как на неодушевленный предмет. – Утром вроде соглашалась, а сейчас опять не хочет. Но ведь силой взять нельзя, не правда ли?
– Конечно, – сказал я.
– Была б я одна, – сказала Ольга Анисимовна, – без старых и малых, я бы, не раздумывая, ушла рыть окопы или в лазарет, я не боюсь. Ни за что бы не тронулась с места. А с ними ума не приложу. Эшелон уходит завтра в двенадцать... Мама! – Ольга Анисимовна присела перед матерью на колени и стала вглядываться ей в глаза. – Ответь глазами, мамочка, ведь надо решать: ты поедешь или нет? Если «да», моргни один раз, если «нет», два, как всегда.
Желтые веки старухи медленно опустились раз, потом еще раз. Наверху опять стали колотить в пол.
– Не хочет... – прошептала Ольга Анисимовна и закрыла ладонями лицо. Так она стояла на коленях, опустив голову, будто молясь или размышляя о чем-то в великом сокрушении, в это время зазвонил телефон. – Да! – воскликнула Ольга Анисимовна, схватив трубку так нетерпеливо и жадно, словно ждала сообщения о том, что война кончилась. – Нет, нет! Здравствуй! Да, да! Спасибо, не надо, ты управься сама, а у нас столько друзей... – Затем последовала долгая пауза, во время которой глаза Ольги Анисимовны все более округлялись и она поводила ими то на меня, то на мать. – Не говори чепухи! По-моему, кто-то злонамеренно распускает слухи. Я не верю.
Положив трубку, сказала:
– Сейчас можно придумать любой вздор, и люди будут повторять. Это моя знакомая. Тоже хочет приехать помогать. А у нее двое маленьких.
Я спросил, о каком вздоре идет речь.
– А! – Ольга Анисимовна махнула рукой. – Глупости! Будто сегодня отключат водопровод по всему городу. И надо запасаться водой...
В коридоре раздались голоса, вошла Оля, за нею, неловко кланяясь, вошел бородатый мужчина, держа за руку девочку лет семи. Девочка махала ручкой, повторяя: «До свидания! До свидания!» Мужчина что-то бубнил, а Оля быстро, волнуясь, рассказывала, что Кузьку отдала, ключи от стола на кухне тоже отдала, и еще что-то про шкаф, про ключи. Сказала, что Волковы уезжают, наняли огромный грузовик, загородили весь двор. Мужчина продолжал гудеть, мотать бородой и стал целовать руки Ольге Анисимовне и Елизавете Гавриловне. Девочка заплакала. В комнату заглянула женщина, похожая на сову, и спросила: не знает ли Ольга Анисимовна хороших людей, кому можно оставить аквариум с рыбками? Ольга Анисимовна ей ничего не ответила. Мужчина и девочка вытолкались в коридор. Закрыв за ними дверь, Ольга Анисимовна сказала:
– Мама ехать не хочет.
– Опять? – удивилась Оля.
– Вот только что спрашивала.
– Может, ты не поняла? Ведь утром она ясно ответила...
– Спроси сама. Не знаю, что делать. Ты видела, во что превратился этот человек? – Ольга Анисимовна кивнула вслед бородатому. – Какой кошмар! Выглядит стариком, глаза безумные. Нет, не желаю поддаваться сумасшествию!
– Надо позвонить на Воздвиженку.
– Они предлагали ее взять, но мы не согласились, а теперь поздно. Они эвакуируются. В другую больницу ее не возьмут. Будем ждать второй эшелон? Через три дня?
Оля молчала. Вдруг присела перед Елизаветой Гавриловной на корточки и взяла ее за руки.
– Ласик! Ничего не бойся. Я буду с тобой, буду за тобой ухаживать. Ты хочешь, чтоб я осталась с тобой в Москве? Нет? А поехать с нами в Камышлов? Поедем в Камышлов, Ласик, хорошо? Нет. Ничего не хочет... Погоди, хочешь тут остаться одна? Совсем одна? А кто будет тебе помогать? Думаешь, Зоя или Софья Александровна смогут приходить каждый день? Это бред, Ласик, это невозможно...
