Мальчики и другие - Гаричев Дмитрий Николаевич (книги бесплатно без .TXT, .FB2) 📗
Ночь уже просветлела сама, когда они вышли к горящим театрам и почте; клочья кровли топорщились на мостовой, как скомканная газета. Впереди было видно, как дети идут от ДК и от стадиона к фонтанам, но что происходит на площади, было еще неизвестно; Никита как мог пролез между горелым железом, помогая себе деревяшкой, и, еще не добравшись до угла, увидел всадников Корка, стоящих на месте спортбара. Тощие лошади их норовили то лечь, то привалиться к стене бывшего «Велодрома»; корковцы били их пятками в пустые бока. Сам командир в летной куртке на голое тело, с зачесанными назад волосами и грязноватой канистрой в ногах сидел на тротуаре, отвернувшись к огню; за то время, что его не пускали в город, Корк отяжелел и раздулся в лице, словно весь этот год провел дачником, а не полосовал выбракованных за плавнями. Никита сместился еще, и ему наконец открылась площадь, по пояс затопленная узниками бассейна: те, что устали в походе, занимали последние метры, не решаясь усесться, а другие у самых фонтанов составляли помост из добытых, как он понял, в театре фальшивых балконов и портиков. Протискиваясь между мальчиками, Никита столкнулся с разносящим по площади кукурузные палочки рыхлым алголевцем в растянутом белье; тот сбился и попятился от него, сминая стоящих, но Никита не стал наступать дальше и остался на месте, следя за приготовлениями у фонтанов. Полминуты спустя он почувствовал, что в спину ему летят кукурузные огрызки от тех, кому он закрыл сцену; развернувшись, Никита палкой разбил наугад два лица, замахнулся еще на кого-то высунувшего синюшный язык, но, когда снова стал к ним спиной, осыпание продолжилось; тогда он решил пробираться к помосту, чтобы там в конце концов опуститься на землю.
Утро все прибывало, возвращая живые цвета кирпичам и воде, отпечаткам и шрамам на мальчиках; из почты и нижнего госпиталя стогами валил черный дым, и лошади Корка хрипели в испуге, но стояли еще. Раздвигая детей, как тростник, Никита еще за десяток рядов до фонтанов заметил, что под дособираемой сценой посажены четверо взрослых, от макушки до пояса убранные в черный полиэтилен; было сложно понять, мертвы они или только готовятся к смерти. Как он и хотел, Никита улегся на плитку впереди всех пришедших; внезапно проворный алголевец подал ему шуршащий мешок и раскраснелся, что он не отверг приношение. В рассветающем небе вровень с колокольней взлетела еще одна ракета, как будто с теплоцентрали, и всадники, как по хлопку, унеслись в тот конец города; одновременно грохнуло где-то на объездной, и неясное пламя возникло там так высоко, что казалось кометой. Ни ракета, ни взрыв, однако, не развлекли площадь; все глаза были обращены на двух близнецов, что подвешивали к помосту оргалитовый щит детсовета, выполненный когда-то Лютером: сверток с ребенком, лежащий на чистой траве под внимательным солнцем республики. Когда щит был закреплен и помост опустел, на площади сделалась выжидающая тишина, и только в ближнем театре слышно ворочался пожар; впрочем, скоро с последних рядов пополз возрастающий ропот и кукурузная труха посыпалась в просвет перед сценой. Мальчики, стерегущие спеленатых пленников, заторопились и с усилием подняли первого слева, но поднятый не держался и опадал, как безногий; провозившись, они довели площадь до ровного ненавидящего гула и, плюясь, ввосьмером поволокли нестоячего вверх по настилу из задника, изображавшего лунную степь. По тому, как беспомощно двигался первый из взятых, Никита мог не сомневаться о нем; когда же того наконец усадили на краю и сорвали завесу, он едва убедил себя не выкрикивать напрашивавшуюся глупость. Багровый после пакета, глава держался за свешенные поверх щита ноги, шумно дышал и делал вид, что засыпает; он не оборачивался на тех, кто сновал позади него, не смотрел вообще никуда и не сразу заволновался, когда под его подбородком пропустили зеленый трос-шнур: скалолазание было единственным спортом, поддерживаемым в бассейне от имени ставки ради убыли нерасторопных. Мальчики, спотыкаясь, тянули удавку туда и сюда, упирались в главу то локтями, то пятками, но лишь через долгое время им получилось добиться, что лицо его налилось фиолетовой краской, а нога ударила в свисающий щит; площадь обнадеженно выдохнула, и глава наконец присмотрелся к собравшимся, но, казалось, не слишком успешно; Никита понял, что он, близорукий, пытается щуриться, а петля не дает ему. Тогда глава, отставив руку, попробовал повернуться, словно для того, чтобы попросить тех, за спиной, дать ему разглядеть остальных; даже рот его разжался как для нужного слова, но державшие трос поспешили столкнуть его: глава повис посередине щита, не доставая до земли чуть меньше ладони; один мысок его все кивал, как собачка на приборной панели, а другой был спокоен, как камень. К висельнику полезли, и Никита встал с плитки, чтобы не оказаться затоптанным, и, уже стоя, смотрел, как желтушный обмылок подскакивает и стучит головой тому в пах и в живот, а другие защипывают ему кожу и пытаются выкрутить толстые неудобные пальцы; кто-то не из ленивых расстегнул и снял обувь с главы и сидел теперь на кортах, поджигая короткие волосы спичками. Глава изредка бился всем телом о щит, не особо отдергиваясь от щипков и огня; пока он еще длился, мальчики взяли с плитки второго завернутого; по тому, как тот выпрямился и качнулся вперед от подагры, Никита угадал под черными пеленами старого чрезвычайщика, незаменимого при печали и обмороке. Почерков стоял ровно, но не понимал, куда двигаться дальше; его подтолкнули к двум ящикам для инструментов в начале подъема, он послушно там встал и вновь замер; потеряв терпение, мальчики сверху облапили его голову и потащили к себе. Это было наверное обречено, видел Никита: полководец старался, загребая ногами по трудным уступам из почтовых контейнеров и декораций, но не мог им заметно помочь; мальчики же, вымотанные еще от главы, только скалились от натуги и, еще поборовшись, упустили его из рук. Почерков пал на площадь плашмя и залег так в ногах у повешенного; наступило смятение; от главы отцепились, но что делать с уроненным не понимали. Раздражаясь, Никита присел перед Почерковым и разорвал пакет, из пробоины потянулась заждавшаяся кровь; он расчистил лицо и увидел, что пенсионер проломил себе нос, когда падал, и теперь лежит в полусознании, заплывая и щурясь, как не получалось у главы. Никита не успел понять, узнан ли он: осмелевшие дети оттерли его и опоясали Почеркова еще одним тросом, передав конец на сцену; на этот раз им удалось втянуть его наверх и поставить, и тот, брызгаясь кровью, стоял сам три-четыре секунды, пока вновь не обрушился вниз от тычка. Теперь он упал на спину и на земле стал работать ногами, пытаясь ползти якобы в сторону ставки; дети чуть отпустили его, пересмеиваясь, но на площади снова начался скандал, и они потащили полководца обратно к себе. Возвращенный на плаху, Почерков без подсказки стал снова на край, тверже, чем в прошлый выход, и Никита заметил, что он улыбается; мальчик с винным пятном столкнул его так, что он приземлился на оба колена и лоб и застыл в этой стойке среди объедков, как ударенный молнией. Его подняли опять, проволочив по щиту с неподвижным главой, но поставить уже не смогли и спихнули как вышло; выдохшихся сменили другие, еще не державшие трос, и работа продолжилась резче: Почерков со шлепком падал и снова взлетал на взметавшемся черном крыле, пока не сделался похож на груду мокрого тряпья.
Двое не расчехленных еще ждали порознь, отстав друг от друга; после Почеркова можно было рассчитывать на передышку, и рыхлый алголевец, ждущий в углу, дожидался по новой раздать угощение, но мальчики не утихали и подняли третьего, сидевшего спиной к площади: этот было рванулся от них, но не к ставке, а будто бы к госпиталю, уже уступившему часть огня соседней столовой; дети, бросившись наперерез, повисли у него на ногах, и бегущий увяз в них, как в трясине. Вертясь в мешке, он вернулся к помосту, но, отпущенный здесь, всем корпусом врезался в нагромождение, очевидно надеясь его надломить; в ответ кто-то сверху без примерки оседлал его плечи и сквозь мешок всеми пальцами впился в лицо. Беглец заметался, чтобы скинуть наездника, но тот не выпускал его, как бы он ни юлил, а освоившись больше, направил на Почеркова и так опрокинул. Пока подскочившие с тросом опутывали побежденного, Никита гадал о четвертом, оставшемся без присмотра из‐за всей беготни: он раскачивался взад-вперед и, хотя сидел боком в черном мешке, словно бы искоса наблюдал за ним с тех самых пор, как он лег здесь, у сцены; и во всем полуспрятанном теле читался такой поминутно прибывающий подвох, так сновал и названивал, что Никита в конце концов отвел глаза. Выбранный третьим уже был заброшен на верхнюю полку и бил связанными ногами, похожий на рыбу; мальчик с ножиком не длинней его пальца нагнулся надрезать пакет, но лежащий взыграл еще и слепым рывком снес его с помоста. Зрители заревели, а мальчика чуть кувырнуло в воздухе, и он упал рядом с Никитой, тут же попробовал встать, но отдумал; ножик его потерялся в полете, и Никита подтащил детсоветовца к себе под бок; он был легкий и гибкий, как бы полотенце, и белые шрамы на черепе у него лежали крест-накрест. К скрывающемуся в мешке теперь боялись подойти, а сам он выжидал без движений и полный таимой угрозы; наконец кто-то крепкий, надев на ладонь карабин как кастет, подкрался к нему с занесенным для удара кулаком и в один прием раздел ему голову: увидев, кем занята площадь, обнаруженный Гленн отвратительно заорал и забился опять, и мальчик с карабином, не мешкая, ловко ударил его; Гленн, еще поскулив от обиды, затих и сложился, подтянув колени к груди, насколько позволяли путы. Мальчики покрутились еще у его ступней и свесили Гленна параллельно главе вверх ногами; узнав соседа, ответственный врач снова начал орать и болтаться, но никто не пришел осадить его, и Гленн сам постепенно остыл. На помосте взялась запачканная канистра, бывшая в ногах у Корка, и заморыш в майке с рисунком для девочек, разлапясь, открутил крышку и невидной струей принялся омывать Гленна; врач отплевывался и гремел по щиту, не сдаваясь, в нем еще было много неистовства, он извивался; мальчики подожгли его сразу с обоих концов, и Гленн тут же стал неразличим в быстром ворохе пламени. Детсоветовец, прибранный Никитой, успокоился и задремал, мелко-мелко дыша; нужно было придумать, как он назовет его, и Никита терялся в догадках, перебирая красивые буквы, меняя местами и сталкивая, будто гладкие цветные камни. Поглощающий Гленна огонь перекинулся на главу и проел расписанный Лютером оргалит; наверху перерезали тросы, спасая помост, и оба висящих свалились на площадь, где не унимавшийся Гленн покатился вперед, разрушая строй: напуганные дети разбегались не глядя, заставляя Никиту получше укрыть своего подопечного. Эдгар, подумал он вдруг, я назову тебя Эдгар; это лучшее имя из всех, что существуют на свете. Врач остановился на пятом ряду, от него и главы унизительно пахло; те, кто бежал, возвращались теперь с осторожностью, не доверяя затишью; кое-кто принес шифер и подсунул в огонь; несколько сухих, как бумага, выстрелов грянуло и растворилось в сиянии утра, и тогда четвертый из пленников, прекратив свою качку, встал сам и в мешке прошел к эшафоту так ловко, как мог лишь один человек во всей республике. С нижних ящиков он без труда вспрыгнул на мусорный бак, составлявший вторую ступень; постоял на нем, разбираясь, где выход на сцену, и, уже принятый мальчиками, поднялся на видное место, не противясь их настырным рукам.
